Но Митька расспрашивать прохожих не захотел, а может, постеснялся. Проследив, что большая часть пассажиров направилась по широкой дороге в сторону леса, Митька решил, что именно там и находится лагерь.
Прошло уже минут двадцать, а то и все тридцать, как Митька тащился вслед навьюченным сумками и рюкзаками пассажирам электрички, а лагерь всё не показывался. Между тем Митькиных спутников становилось всё меньше и меньше. Они сворачивали на какие-то боковые дорожки, исчезали за воротами с надписью «Садовое товарищество», растворялись в перелесках. Кто-то обогнал Митьку. Кто-то безнадёжно от него отстал.
В конце концов Митька обнаружил, что остался посреди дороги совсем один. К тому же дорога, словно рогатка, внезапно разветвлялась на две части, которые убегали друг от друга в разные стороны — одна налево, другая, соответственно, направо. Прямо у основания развилки распластался здоровенный корявый пень. Митька без сил плюхнулся на него и заскучал…
— Эй, пацан! Ты что тут, спишь, что ли?
Митька вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Перед ним стоял высокий худой старик в сапогах и с туго набитым мешком через плечо. Наверное, правда, уснул — даже не видел, откуда этот старик появился.
— Ну чего молчишь-то? Ты чей будешь? Я, вроде, тебя не знаю.
— А вы что, тут всех знаете? — не очень-то вежливо ответил Митька.
— Да, пожалуй, что и всех. Я ведь тутошний, из Сороковки, А ты, поди, дачник? Только дачи-то все вон тама, — старик махнул рукой в сторону станции. — Может, ты заблудился?
— Заблудился, дедушка, заблудился, — только теперь Митька осознал своё истинное положение и полез в карман за маминой запиской. — Мне лагерь нужен. «Звёздочка». Вы, случайно, не знаете, где это?
— А леший его знает! Какая такая «Звёздочка»? Отродясь здесь никаких «Звёздочек» не бывало. Вон тама, направо, Сороковка. А налево — Петрово.
— Ну как же? — Митька принялся тыкать запиской в нос старику. — Написано же — «Звёздочка». У меня сестра там. Я её навещать приехал. Может, станция не та?
Старик взял из рук Митьки бумажку. Поднёс её к самым глазам. Потом отодвинул подальше. Долго изучал, что-то бубнил себе под нос.
— Нет, станция та самая. Нашенская.
— А где же «Звёздочка»?
— А «Звёздочки» никакой нету. И не было никогда, — отрезал старик.
— Что же мне делать, дедушка? — чуть не расплакался Митька. — Я же к сестре приехал, к Тайке. Что я маме-то скажу?
— Скажи, нету никакой «Звёздочки». Может, твоя мать сама там чего напутала. Короче, некогда мне тут с тобой, у меня корова не доена. Пока, пацан.
Старик подхватился и, не оглядываясь, резво зашагал вправо от развилки.
Расстроенный, Митька остался сидеть, не зная, что делать.
Через несколько минут с Митькиным пнём поравнялась бабушка в платке и цветастом платье. Бабушка долго цокала языком, качала головой, как китайский болванчик. Прошло минут пять, а то и все десять, прежде чем она вспомнила, что лагерь есть, только не «Звёздочка», а «Зарница». И, чтобы попасть туда, надо было от станции свернуть налево.
Потом рядом с Митькой остановилась молодая женщина с маленькой девочкой. Женщина уверенно заявила, что по-настоящему лагерь называется не «Звёздочка», не «Зарница», а «Зорька». Находится он сразу за дачными участками, если обогнуть их справа.
Долго ещё сидел Митька на пне. Много народу прошло мимо него. Кто говорил, что лагерей здесь пруд пруди: и «Берёзка», и «Дубовая роща», и даже «Солнышко». Вот только «Звёздочки» никакой нет. Кто отсылал Митьку назад, к станции. Кто утверждал, что «Звёздочка» находится где-то за Петрово, только идти до неё часа два, а то и все три.
«Да что они тут, с ума посходили? — думал Митька. — Есть „Звёздочка“… нет „Звёздочки“! У станции… за Петрово… тьфу! И зачем я только в это ввязался? Санька с Толяном там без меня уже небось карасей наловили. Жарят их теперь…»
При мысли о карасях Митька почувствовал, как у него уныло заворчало в животе. Со времени завтрака прошло часа четыре, и есть хотелось нестерпимо. Недолго думая, Митька запустил руку в сумку с Тайкиными гостинцами, вытащил душистый желтобокий апельсин и принялся сдирать с него шкуру.
Когда Митька опомнился и заглянул в сумку, он обнаружил на дне кучу огрызков и две сиротливые конфетки. Есть уже не хотелось. Было неудобно перед матерью и немножко жалко Тайку, которая из-за него осталась без угощения. Но делать нечего. Искать лагерь теперь не было никакого смысла. Митька засунул в рот последние конфеты, вытряхнул из сумки следы преступления и неторопливо поплёлся в сторону станции.
Уже с высокого моста, переходя на противоположную платформу, чтобы ехать обратно, в город, Митька вдруг увидел… там, с другой стороны от железной дороги, в конце аллеи, с двух сторон обсаженной липами, выгнутая подковой над верхушками деревьев виднелась надпись.
— «Звёздочка»! — ахнул Митька, не поверив своим глазам.
В этот момент у платформы со скрежетом затормозила электричка, направлявшаяся в сторону города. Митька скатился с лестницы и запрыгнул в вагон.
В лобовое стекло автобуса уже можно было разглядеть первые многоэтажные дома, заводские трубы, будку милиционера на перекрёстке. Тайка вытянула вперёд шею. Интересно, кто её встретит, Митька или мама? И встретят ли вообще? На родительский-то день так и не приехали. А она ждала. Все глаза проглядела. Почти ко всем кто-нибудь приехал. С конфетами, с вафлями, с печеньем. А к ней никто. Совсем никто. Забыли про неё, про Тайку. При воспоминании о родительском дне у Тайки на глаза навернулись слёзы.
Но тут автобус начал тормозить. Ребята прилипли к окнам, стараясь рассмотреть в толпе встречающих своих мам, пап или бабушек. Все радостно подпрыгивали, махали руками.
Тайка увидела Митьку. Он стоял чуть в стороне, вскинув в приветствии руку.
— Митька! — заулыбалась Тайка, почувствовав, как сразу высохли готовые было выкатиться слёзы.
Только выскочив из автобуса и подбежав к брату, Тайка заметила, что Митькина поднятая рука угрожающе сжата в крепкий кулак. Митька поднёс его к самому Тайкиному носу:
— Чем пахнет?
— Не знаю, — пролепетала Тайка, растерянно хлопая глазами.
— Смертью, — прошипел Митька ей в ухо, хотя на самом деле от его кулака пахло тиной, карасями и ворованной в пригородных садах вишней. — Только попробуй сказать матери, что я не был у тебя в лагере на родительском дне.
— Так ведь ты же не был, Мить, тихо прошептала Тайка.
— Я был! — закричал Митька.
— Не был, — одними губами прошелестела Тайка.
— Был!!! — ещё громче заорал Митька, не обращая внимания на то, что на них начинают оглядываться. Он злился на себя, на Тайку, на мать, вообще на весь мир, как будто кто-то другой, а не он сам был виноват в том, что он в тот день так и не добрался до лагеря и не навестил сестру.
Тайка молчала, низко опустив голову.
— Слушай, — уже спокойнее продолжал Митька, — ты же не хочешь расстраивать мать? Она спросит, ты скажи: был Митька, всё привёз. Запоминай: одна груша, три яблока… нет, два яблока, три апельсина. Ну ещё там конфеты всякие, печенье. А не скажешь — смотри, пожалеешь!
В доказательство серьёзности своих намерений Митька больно потянул Тайку за косу:
— Скажешь?
— Скажу. А какие конфеты-то, Мить?
— Да всякие. Шоколадные, карамель. Идём, что ли? — Митька подхватил Тайкин чемодан и пошёл вперёд, в сторону дома.
Тайка шла сзади и плакала от обиды. Шоколадные конфеты. Печенье. Апельсины. Ничего ей не досталось.
Я люблю слушать, как мой папа с тётей Таей вспоминают эту историю и весело хохочут.
— Помнишь, как я твою «Звёздочку» искал?
— И сожрал всё, не донёс!
— А ты потом ревела!
Давно это было. Лет через пять после войны. Время тогда тяжёлое было, голодное.
