Мимо меня пролетел мешок, из тех, что еще оставались в катере. Молодец, Кристо! Упираясь плечом в невидимое нечто, я отошла подальше, когда в наше пространство влетели прочие вещи. Кристо будет не только молодцом, но еще и умницей, если сам сюда не полезет.

Он полез.

Возник из ниоткуда, остановился и огляделся.

Мне оставалось только вздохнуть.

Денис быстро, будто боясь потерять ориентацию в виде Кристо, пошел вперед, то есть дальше от стены. Я двинулась следом.

Уже через пять шагов вдалеке стал различим силуэт лежащего человека. Еще через пять в нем уже можно было опознать худенькую девушку с длинными темными волосами, еще через два — Дину. Наконец-то!

Она лежала на боку, согнув ноги и подложив под голову обе руки, а ее глаза, мне показалось, были открыты. Когда произведенный нами шум дошел до нее, она заметно вздрогнула, села, опершись одной рукой о пол, и подняла голову. Встретив ее взгляд, я замерла.

Господи, что с ней случилось… Перемена была сродни той, которая произошла с Денисом около года назад — резкое взросление, словно в считанные дни они пережили все, что было запланировано судьбой на десятки лет. В ее лице появилась какая-то твердость, слегка прикрытая усталостью, в глазах — глубина мудрости, и круги под ними оттеняли ясность прямого взгляда. Такие лица я видела у девочек, отцы которых надолго уходили в море, а матерей перебили кочевники. Такие глаза были у юной царицы во время ее собственной коронации: когда настал момент глотнуть вина из ритуальной чаши, она уже знала, что оказалась в перекрестке трех заговоров, и имела все основания считать этот глоток последним в своей жизни. Она выпила все до дна — другого варианта, в ее представлении, не было.

Вот и Дина сейчас — жила, дышала, вовсе не потому, что хотела, а потому что выбора не было. Ее мысли, очевидно, блуждали в области сложных категорий вроде смысла жизни и причин моральных страданий, или, боюсь, еще чего-нибудь похуже… Передо мной находился совсем другой человек, имеющий очень мало общего с моей легкомысленной подружкой из детского лагеря. Только внешность — и тем страшнее произошедшая перемена, ведь в теле, идеально подходящем для обеспеченного беззаботного существования, теперь оказалась другая личность, более стойкая и жесткая, для которой сгодилось бы тело и погрубее.

Утрата чего-то нежного подчеркивалась резким контрастом между взглядом Дины и ее одеждой: на ней была белая в мелкий романтический цветочек юбка, легкие белые кроссовки и весьма минималистичный топик.

— Ой, — вырвалось у меня. — Почему на тебе лифчик?

— Это бюстье, — автоматически поправил Денис.

Она нас не услышала. Она напряженно смотрела, мне показалось, на Дениса, и если бы это было так, то меня не удивило бы меняющееся выражение ее лица. А оно вдруг стало восторженным, и Дина из обреченной царицы превратилась в малышку, получившую в подарок долгожданную куклу.

Она вскочила на ноги и совершила невероятное. Бросившись нам навстречу, она одним жестом нетерпеливо смела с пути Дениса, да так, что он, ни секунды такого не ожидавший, отлетел метра на два в сторону и растянулся на полу.

Дина прыгнула на шею Кристо.

Хотя тому удалось устоять на ногах, судя по лицу, он был поражен не меньше нас с Денисом. Он явно не знал, какой должна быть ответная реакция с его стороны и лишь рефлекторно поддержал ее за поясницу, когда она обхватила его ногами. Вид у него был растерянным.

— По-моему, она очень жива, — поделился своим наблюдением Денис.

Однажды мне пришлось видеть вспышку двигательной активности перед наступлением смерти, но это явно другой случай. Я протянула ему руку.

Он не стал выделываться и поднялся с моей помощью. Прикоснувшись к его руке, я почувствовала, как сильно он устал — во-первых, и как нудяще болит у него колено, на которое он не очень удачно упал, выпрыгнув из катера при захвате корабля — во-вторых.

— Спать? — спросила я.

— Обязательно, — согласился он и пошел за мешками.

Проходя мимо скульптурной группы «Кристо-Дина», он осмотрел ее очень пристально, расширенными зрачками, и с явным уважением.

Один мешок он бросил под ноги Кристо, нашел на нем помеченный красным клапан и пнул по нему пяткой. Мешок мгновенно раздулся, трансформируясь в довольно высокий диван. Кристо сел, продолжая осторожно придерживать Дину, а Денис предупредительно положил рядом с ним паек из его же, Кристо, запасов. Это правильно — не стоит подсовывать Дине незнакомую пищу. Меня тоже не тянуло пробовать то, чем питаются потомки допотопных людей. Я нашла бутылку с водой и положила там же.

Уверенный, что достаточно позаботился о слабых и беззащитных, Денис занялся устройством места для нас, удалившись от Кристо с Диной на приличное расстояние. Когда лежак разбух до предела, он с видимым удовольствием улегся поперек.

Я распечатала упаковку с едой и дала ему нечто, напоминающее хлебную лепешку, а потом положила ладонь на его колено.

— Спасибо, — лениво куснув лепешку, сказал он.

Свободной рукой я достала паек ялгорсцев. А что делать? Проверенной еды мало, а мне, вроде, свойственна всеядность… В жестком контейнере оказался зеленый брусок, похожий на пластилин. Так ли я голодна?..

— Больше не болит, — Денис благодарно погладил мою руку. Он все еще смотрел на Дину, и мне приятно было тепло его взгляда. Обычно он вообще избегал смотреть на девушек, боясь провоцировать мелодрамы. — Представляешь, — задумчиво прокомментировал он, — она действительно его любит. Не играет в любовь, а действительно ее чувствует. Такое редкое явление — чистые эмоции, без ментальных вкраплений, без любопытства, без обиды…

Денис любовался Диной. От неожиданности я съела весь «пластилин», что находился в контейнере.

— А он ее? — проглотив, обеспокоилась я.

Денис помрачнел.

— А он ее — нет. Не то, чтобы он морочил нашей девочке голову, но нет. Он просто не знает, что это такое. У них не принято любить.

Я поняла, что он гораздо больше внимания уделил инопланетным эмоциям, чем казалось, но просветиться на этот счет не успела. Денис заснул.

Со стороны Кристо и Дины, наконец, стали доноситься голоса — значит, Динин ступор благополучно прошел. Ладно, пусть наговорятся, а мне, наверное, тоже надо поспать. Позже такой возможности не представится, ведь я буду ждать гостей. Врагов.

Я попробовала заснуть, как мама учила в глубоком младенчестве: закрыла глаза и свернулась калачиком. Она говорила, что так засыпают лучше и быстрее, — я верила. И засыпала. Я верила, что дочки похожи на мам, и росла, копируя очертания ее лица и фигуру… Я верила в холод и в жару, в непроглядную тьму и необходимость дышать, в семь цветов спектра и собственную незначительность. Хорошо, что многому меня научить не успели — поэтому кое в чем я перешла границы общепринятого возможного.

…Файербол. Может, попробовать? «Броня» появилась от короткой фразы, насыщенной уверенностью, как заклинание. После всего случившегося поверить в то, что я могу кидаться сгустками энергии, очень просто, нужно всего лишь сказать себе, например…

Я даже не придумала, каким словом можно назвать такую способность, как ощутила в ладони ясную пульсацию тепла. Ладонь налилась тяжестью, и ее даже покалывало слабыми электрическими разрядами.

Но это же оружие, а пользоваться оружием мне запрещено. Не попытаться ли и вправду пробить огненным шариком стену? Нет, с ума я не сошла, и прекрасно помню, что за этой стеной клубится непонятный газ, в котором не только моим друзьям, но и мне самой, возможно, не выжить, но как иначе хозяева ловушки узнают, что я попалась? Мы ведь нарушили их планы. Огненный шарик стене, рассчитанной на Перворожденных, никакого вреда не причинит, зато подаст сигнал. Иначе мы тут вечность просидим.

Пульсация заметно щекотала ладонь.

И все-таки это оружие. Не стоит. Я ведь не знаю, какой получится эффект: что, если он отразится от стены, или даст ударную волну такой силы, что нам всем головы поотрывает, или опасно наэлектризует воздух? Короче, я не зря дала себе зарок никогда не пользоваться оружием, и не должна искать пути для обхода своего собственного закона.