Дан в ответ только головой покачал. Встал рядом с топчаном на колени и снял с себя мундир. Кажется, хаш-эд собирался собственную рубашку пустить на повязки.

– Да почему?

– Она никогда не поверит, что я тут ни при чём, – невнятно ответил рогатый, надкусывая рукавный шов.

Его Высочество раздражённо цокнул, схватил ведро, переливая воду в пустую миску на столе. А больше проливая на столешницу.

***

– Но почему? – эхом откликнулась Арха, как только проморгалась от круговерти чёрного мрамора и колон.

Видимо, Тьма решила, что разговор у них ещё не закончен и вернула девушку из землянки не в постель, а всё в тот же тронный зал.

– Что почему? Почему он оправдаться не попытался? – в голосе Богини явно насмешки было больше, чем сочувствия. – А ты бы поверила? Да и не в этом дело. Ему, лорду Харрату, оправдываться? Может даже клясться чем-нибудь таким, жутеньким? За то, чего он не делал? Более того, пытался не допустить? Ты в своём уме, милая?

– Я же оправдывалась. И клялась…

Даже на вкус самой Архи прозвучало это обиженно.

– Ну, ты у нас вообще мастерица обещаниями разбрасываться. Ладно-ладно, не вскидывайся. Не разбрасываться. Просто клятвы давать. Так тебя устроит?

– Зачем вы это всё… – ведунья неопределённо повела рукой, – …показали?

– Вариант, что я беспокоюсь и очень переживаю за вашу любовь, не подходит?

Ведунья прикусила губу и промолчала, живо заинтересовавшись узорчатыми жилками на мраморных плитах.

– Ясно, не подходит. Хотя, ты зря в моей правдивости сомневаешься. Между прочим, я не вру. По крайней мере, без особой необходимости. Но старик прав был.

– Какой старик? – не поняла лекарка.

– Ну, тот дедан на шаверском спектакле. В смысле, на жертвоприношении. «Знаешь, в чём главная сложность что Света, что Тьмы? Скука! Бесконечная и такая же вечная, как и они сами», – последнюю фразу женщина озвучила дребезжащим стариковским и очень знакомым голосом. – Именно что скука меня одолевает, милая. Одно и развлечение – за вами наблюдать. А, поверь, романы между хаш-эдом и полукровкой случаются нечасто. Скажем, с регулярностью раз в тысячу лет. Естественно, мне интересно. И это всё так переживательно!

Тьма жеманно приложила руку к груди.

– Тот старик…  Это тоже вы?! – выдохнула ведунья.

– Я, я. И старик я, и статуя тоже я. Всё я.

– И вас развлекает, что…

Договорить лекарка просто не сумела. Задохнулась, подавившись словами. А как описать Дана, распятого на алтаре? Жреца с кривым ножом, собственную беспомощность, белые от бешенства глаза Адина? И боль. Их общую на всех боль.

– Развлекает, – призналась Тьма, оказавшись близко. Так близко, что её бедра едва не прижимались к Архе – ведунья даже чувствовала тепло чужого тела. – Но не в этом дело, девочка. Наше время уходит – меня, Света. А время Матери прошло ещё раньше. Вы перестаёте в нас верить. Медленно, по капле в столетие, но перестаёте. И наступит момент, когда наше всевластие ограничится вечностью по ту сторону, после жизни. Вы останетесь одни, без помощи. И поэтому уже сейчас обязаны учиться справляться самостоятельно. Свет пытается продлить собственное существование. Я же учу независимости. И да, иногда от этого бывает больно.

– При чём тут я? – пискнула ведунья. – Мы при чём?

Тьма, возвышающаяся над лекаркой почти на голову, крепко обхватила пальцами подбородок Архи, заставляя смотреть на лицо, закрытое вуалью.

– Вы – ничто, крупинки, песчинки. Но лавина всегда рождается от одного камешка. А то и просто от крика. И таких камешков у меня много, очень много. Вы только одна горсточка из этой горы. Но всё равно не хотелось бы в вас разочаровываться.

Женщина отпустила Арху и тут же оказалась сидящей на троне. Не на ступеньке у подножья, а в самом кресле. Величественная, царственная, будто слепленная из мрака. И выросшая в размерах раз в двадцать.

– Иди, ­– прогремел голос, который опять был повсюду. – И постарайся меня не разочаровать. Тем более что моё благословение с вами. Теперь ты не сможешь сказать, что я слишком жестока к детям своим.

– Но что мне делать-то? – прошептала лекарка. – Наверное, надо что-то такое совершить или…

– Драконов нынче не завезли, – усмехнулась Тьма опять вполне обыкновенно. – Да и на роль спасительницы мира ты не тянешь. Ступай себе и живи, как жила. Могу тебе посоветовать только не помирать раньше времени.

Арха проснулась рывком и открыла глаза уже сидя на постели, обеими руками прижимая к груди одеяло. Сердце под рёбрами колотилось так, будто решило продолбить себе путь на волю.

– Что с тобой? – глухо спросил Дан.

Хаш-эд оседлал стул, повернув его спинкой к кровати. И поставив у самой двери – шагах в пяти от постели. Когда ведунья вскочила, демон даже не шевельнулся. Так и сидел, глядя на лекарку исподлобья.

– Ничего, – пробормотала Арха, сухим языком облизывая такие же пергаментные губы. И обеими руками зачесала волосы назад. На висках пряди были мокрые. – Просто сон.

– Не слишком весёлый? – предположил хаш-эд.

– Не слишком, – буркнула лекарка, откидываясь на подушку. И, подумав, спросила, очень стараясь, чтобы голос звучал совсем не заинтересованно. – Что-то я не помню у тебя такой рубашки. Свою позабыл где-то?

На самом деле, сорочка как сорочка. Обыкновенная, форменная, такие даже Адаш носил. А поскольку ведунья их белье не стирала и уж тем более не штопала, то одну сорочку от другой она отличить не могла.

Рогатый покосился на собственную грудь под расстёгнутым мундиром и глянул на лекарку ещё мрачнее.

– Я ночевал вместе с Адашем.

Кажется, Тьма иногда тоже ошибается. Это очень даже походило на оправдание.

– Нет, я не думаю, что ты был у… дамы, – заверила лекарка, улыбаясь потолку. – Просто мне кажется, что из батистовых рубашек получаются не очень хорошие повязки. Намокают они быстро. Ты хоть кружева додумался отодрать?

– Откуда ты знаешь? – помолчав, спросил всё-таки Дан.

– Мамочка рассказала, – Арха сдерживалась из всех сил, но губы сами разъезжались все шире и шире.

– Чья мамочка?

Хмурость хаш-эдов действительно не знала ни границ, ни дна. Вроде бы и угрюм он – дальше некуда. А всего через мгновение глядишь, и демон стал ещё мрачнее, побив собственные рекорды.

– Наша мамочка, – радостно сообщила ведунья. – Всеобщая и такая заботливая, что жуть берёт. Кстати, ты знаешь, что я тебя люблю?

– Подозреваю… – снова выдержав паузу, согласился Дан.

– Ну, так вот, не подозревай, а знай точно. Я тебя люблю.

Вроде бы, особых поводов для радости не возникло. И никаких значимых новостей она не получила. То, что её рогатый арелиму не пытал, конечно, хорошо. Только он по-прежнему оставался демоном. Соответственно, Арха очень многого про него не знала. И большую часть из этого многого знать не хотела.

Но ведунье казалось, что с плеч камень свалился. А, может, и целая гора.

***

Почему-то именно утро вдохновляет романтически настроенных поэтов и бардов. Больше лирических произведений посвящалось только ночи. Но всё-таки есть утро и утро. Серое, будто выцветшее небо, мокрая трава, плёткой хлещущая по ногам и молочные пряди тумана, оседающие на одежде мутной росой – это тоже рассвет. Просто солнце ещё не встало. Но от этого приятнее не становилось.

Арху знобило. И не оттого, что действительно воздух холодный. Просто уж слишком неуютно оказалось на улице. Ведунья с удовольствие осталась бы в тёплой и мягкой постели. И не возмущалась, приди в голову хаш-эду присоединиться к ней. Но Дан решил, что им куда-то срочно нужно. Но куда именно не сказал.

Хотя лекарка уже начала подозревать, что направляются они всё к той же проклятой избушке. По крайней мере,  тропинка казалась знакомой. Правда, что там делать в такую рань, Арха понятия не имела. Саквояж с лекарскими снадобьями и инструментами рогатый велел оставить дома.

– А долго ещё? – обречённо вздохнула ведунья, подтягивая отяжелевший, набрякший влагой подол.