После такой похвалы генерал, громко посмеявшись, дополнял со значительным видом:

— Вся его полурота — земляки Ивана Сусанина. У них верность царю-отечеству в крови. Много маршевых рот я в окопы отправил, а эту при себе держу.

Да, молодцеват и ловок был прапорщик Ушаков. Как повернется, так все зеркала и засверкают его улыбками. Он все и всех знал, даже придворные тайны не были для него секретом. Про убийство царского любимца Распутина раньше всех генераловым племянницам шепнул. И про теперешние события в Петрограде прежде самого генерала Мрозовского на телеграфной ленте прочел. Он солдат-связистов всегда папиросами из своего портсигара угощал. И телеграфисты в благодарность допускали его к самым секретным сведениям с фронта. Лукаша сообщал прапорщику о настроении генерала, а тот делился с ним новостями.

— Что генерал? — спросил как-то Лукашу поздно вечером Ушаков.

— Морщатся… Ногой недовольны.

— Ногой? Петроградом! Разве ты не знаешь, что в Петрограде революция? Что будем делать, братец?

— Мое дело ждать приказаний. Как изволят — либо левый одевать, либо правый снимать.

— Что там сапоги! Революция головы снимает!

— Как это головы? С кого?

— А вот так, чик-чик. Ты не слыхивал про гильотину? Революция — это, братец, такое время, когда цари теряют головы, а нерастерявшиеся прапорщики могут и в Наполеоны попасть!

Смутя Лукашу такими непонятными словами, прапорщик Ушаков нырнул в аппаратную и вскоре вернулся в некоторой растерянности.

— Однако еще не все ясно… Возможно, этот бунт солдат, не желающих идти из столицы в окопы, будет подавлен фронтовиками. В Питер направляются полевые войска. Генералу Иванову приказано расправиться с бунтовщиками беспощадно. Все еще кви про кво!

— Как-с это?

— Ну, словом, ты прислушивайся, что генерал по этому поводу скажет, и сообщай мне.

— Слушаюсь!

Прапорщик Ушаков удалился проверять караул, а Лукаша навострил уши, держа наготове генеральский сапог.

Генерал долго расхаживал по кабинету — звяк шпорой, шарк туфлей. И вдруг шагнул в аппаратную. Лукаша с сапогом за ним. Но хозяину было не до сапога, так в ночной туфле на ноге он и принялся разговаривать по аппарату Морзе с начальником штаба царской ставки генералом Алексеевым.

— Запроси, — приказал генерал связисту, — как здоровье государя императора?

Дежурный связист отстукал его вопрос по «морзянке», получил на ленте ответ Алексеева и сказал генералу.

— Государь здоров, государство нездорово.

— Точнее. Плохие новости? — запросил Мрозовский.

— Эшелон георгиевских кавалеров задержан мятежниками. Поезд государя, не пропущенный в Царское Село, возвращается в ставку. Петроград во власти анархии, — ложились на белую ленту черные знаки-слова, которые торопливо переводил связист.

— Что же полиция? Что императорская гвардия? — запросил Мрозовский.

— Полиция разбежалась, гвардейские полки изменили…

Генерал перекрестился.

— Ваше превосходительство, — продиктовал он связисту глухим голосом, — умоляю вас, спасите царя и отечество, двиньте на мятежников действующую армию, которая у вас в руках.

Алексеев ничего не ответил. Аппарат постукивал вхолостую. Лента бежала долго пустая.

— Бог вам судья… История не простит нам, если не убережем головы венценосца… В сей грозный час беру ответственность на себя. Умолите государя немедля прибыть в Москву. — Капли пота проступали на лбу Мрозовского, когда диктовал эти слова. — От стен священного Кремля во главе вверенных мне ста тысяч московского гарнизона предлагаю императору возглавить победоносный поход на мятежный Петроград…

Так запомнил весь этот «разговор» Лукаша.

Взяв на себя роль спасителя царя и отечества, Мрозовский приступил к делу: вызвал всех, кто ответствен за обережение Москвы от революции: московского полицмейстера, генерал-губернатора, начальника корпуса жандармов.

Все они явились со своими адъютантами и вошли, торжественно звякая шпорами, сверкая золотыми эполетами.

Генерал без обиняков заявил:

— Господа, волею его императорского величества я беру на себя власть в Москве. Государь, оставив намерение быть в Петрограде, возвращается к войскам. Нам необходимо подготовить Москву для его резиденции. Возможно, наша матушка первопрестольная станет столицей, если проявит верноподданнические чувства. Зараженный революционной заразой Питер достоин одной участи — расправы. Москва белокаменная вместо Питера — это воля самого провидения, господа! — На глазах генерала сверкнули слезы.

Жандармы и полицейские чины потупились, словно барышни.

— Ну мы должны показать себя, господа… чтобы красную питерщину эту, всех этих бунтующих начисто! Без суда и следствия, на месте всех, кто попытается…

— Да уж петроградскую оплошность не повторим, миндальничать не будем! Вот оперативный план, как сокрушить главную силу революции — рабочих.

По кивку московского градоначальника генерала Шебеко его адъютант развернул на столе огромную карту Москвы.

— Перестреляв кого нужно, мы только освободим фабрики и заводы от революционных элементов, заменив их послушными мастеровыми.

— Однако нелегко отделить буйных козлищ от тихих агнцев. Как удастся перестрелять именно кого нужно?

— В этом нам помогут сами революционеры. Вот листовка, призывающая рабочих выходить на улицы и… творить революцию.

Мрозовский с сомнением посмотрел на листовку, предъявленную полицейским.

— Это листовка партии большевиков, они призывают остановить фабрики и заводы, выбирать депутатов в Советы, овладеть Москвой. Рабочие им верят, и, конечно, все активные выйдут на улицы.

— А тут-то мы их и прихлопнем, как в западне! Вот смотрите — мы уже знаем ход рабочих колонн, как обычно, от окраин к центру. Все отсюда и отсюда, сюда.

Генералы склонились, разглядывая красные и синие стрелы, нарисованные на улицах Москвы.

— Мы дадим рабочим беспрепятственно собраться в колонны, пропустим их к центру. А здесь встретим заставами, усиленными пулеметными командами. Уцелевших дорубит кавалерия. Жандармский конный дивизион сосредоточим на Красной площади. Отряды конной полиции спрячутся во дворах.

— Великолепный план! — потер руки Мрозовский. — Замечательный… если его осуществить.

— Пусть только бунтари выйдут на улицы, — покрутил усы жандармский генерал.

— Выйдут, выйдут! Имеем все сведения, — успокоил полицейский чин. Об этом сообщили из Замоскворечья и других районов наши осведомители.

— Так-с, согласен. План ваш одобряю. Что же требуется от меня, господа, как от войскового начальника? — величественно поднял голову Мрозовский.

— От вас? — хитро взглянул на него полицейский чин. — Только одного неучастия!

— То есть? — брови генерала подскочили.

— В Петрограде попытка использовать войска для подавления мятежа плохо кончилась, ваше превосходительство. Казаки рубили жандармов, солдаты шли в штыки на полицейских. Так уж вы своих серых богатырей, пожалуйста, задержите в казармах.

Проглотив пилюлю, генерал Мрозовский поморщился.

— Мои войска пока что верны престолу. Но среди них много молодых солдат… Я уже приказал запереть их в казармах, оружие изъять, даже учебное. Караулы у меня только из юнкеров и офицеров. Чтобы никакие агитаторы…

— Очень своевременная мера, господин генерал! От соприкосновения с агитаторами солдатня быстро портится. Покрепче их заприте. Понадежней! А уж действовать предоставьте нам. Только пулеметиков подбросьте.

— Пожалуйста, господа! — Генерал даже повеселел. Ему представлялся прекрасный случай: сделать грязное дело руками жандармов и полицейских, а самому войти в анналы истории незапятнанным «белым генералом», спасителем царя и отечества.

— И еще… небольшое одолжение, — сказал жандармский генерал, — прошу выдать с ваших складов солдатские шинели, папахи, рубахи, штаны. Словом, все солдатское.