Когда появились раненые красногвардейцы и солдаты и сказали, что взять Кремль без пушек нельзя: за каждым зубцом — юнкер, на каждой башне пулемет, «кровью истечем, а не возьмем», артиллеристы наконец решились «пощупать» гнезда юнкеров.

— Попугаем их, братцы? — спросил Туляков. — Рыжий не врет, — потрепал он Фильку по пламенным вихрам. — Что Рябцев живет в Кремле, и я знаю. А вот в какой квартире, сейчас уточним.

Туляков влез на колокольню, откуда хорошо был виден Кремль, и указал артиллеристам цель. Артиллеристы стали доворачивать одну из пушек, наводить ее, поднимая ствол на квартиру Рябцева.

Затем заряжающий отвел замок, как дверцу печки, подносчик подал ему снаряд — тяжеленный, с острой мордочкой, чуть маслянистый. Заряжающий загнал его в ствол, и снаряд охотно вошел, причмокнув. За ним дослали медную блестящую гильзу с порохом. Дверца защелкнулась.

— Товсь! — крикнул Туляков весело. — По белым чертям, святой Кремль захватившим…

Бородатый наводчик перекрестился.

— Огонь! — скомандовал Туляков.

Его команда совпала со звоном часов на Спасской башне: «Бам!» Башня окуталась дымом, и часы, жалобно загудев, умолкли.

Мальчишки от восторга взвизгнули. Филька подскочил. А Туляков почесал маковку и сказал:

— Кончилась царская музыка!

Второй снаряд разорвался у подъезда, отбросив пролетку с лошадьми.

— Нас берут в вилку, господин полковник, — определил офицер-артиллерист.

Рябцев не спеша, поигрывая мускулами лица, стал собирать в портфель бумаги, адъютанты быстро скатали карту, рассыпая разноцветные карандаши. И, не подбирая их, направились к черному ходу, куда уже поспешил артиллерийский офицер.

Лукашу вынесло следом с верхней одеждой полковника и кофейником. Под грохот разрывов все спустились во внутренний двор, и полковник негромко приказал:

— В Александровское училище. Оттуда удобней руководить боем. Мой командный пункт будет там. Собаку! — топнул он на вестового.

И Лукаша побежал за сеттером, вспомнив, что при первых же разрывах снарядов тот забился под диван. Влетев в кабинет, он стал доставать собаку из-под дивана половой щеткой. Сеттер упирался, огрызался. Лукаша вспотел, изнемог. Наконец, отодвинув тяжеленный диван, он взял упрямого пса на руки.

— Ну слава богу! — сказал он.

И в этот момент Лукашу ослепила молния, он услышал гром. Лицо его обожгло болью. Он хотел крикнуть и не смог. В горле бурлило, язык холодел. Впотьмах Лукаша стал шарить одной рукой выход. Съехав на животе вниз по перилам, скользким и липким от его крови, он наконец вышел из здания. Но и на улице не было света.

— Брось собаку, идиот! У тебя же глаза выбиты! — выругал его полковник.

«Как же я жить буду?» — ужаснулся Лукаша и повалился без чувств, выпустив из рук невредимого сеттера.

Остановившись перевести дух у храма Христа Спасителя, Вячик-мячик стал свидетелем меткости стрельбы красной артиллерии. Она била отовсюду и громче всех с Воробьевых гор. Над крышей штаба военного округа вдруг возник черно-красный смерч, и в его вихре с грохотом исчезла украшающая его башенка. Это было так страшно, что Вячик-мячик упал от страха. Даже когда он добрался к своим в Александровское училище, перед его глазами все еще стоял этот огненно-черный смерч, а в ушах гудело эхо взрыва.

В вестибюле Вячик встретил своего двоюродного брата поручика Ровного. Тот был какой-то растерянный, невнимательный. А Вячик сыпал ему скороговоркой:

— Я был в самом штабе красных! Там главным Штернберг. Знаменитый профессор астрономии. Не было прицелов, поставил к пушкам профессора математики Гопиуса. Не было снарядов, доставили с мызы Раево. Не было винтовок, нашли в эшелоне на путях сорок тысяч. Раздают всем солдатам и рабочим. Отряды красногвардейцев едут из всех подмосковных городов. Из Тулы оружейники. Из Иванова ткачи. Ждут балтийских моряков из Петрограда.

— Ты что здесь разводишь панику, гимназист? — схватил его за шиворот какой-то перебинтованный офицер с сумасшедшими глазами. — Ты агент большевиков? Подосланный?

— Я скаут! Я говорю только правду. Я был в самом штабе красных. Я все узнал… Если вы сдадитесь, вам сохранят жизнь. Это сказал профессор астрономии Штернберг…

— Значит, по-твоему, наша песенка спета?! Изрублю каждого, кто так думает! — офицер сорвал с лица бинты, и Вячик угадал в нем Рында-Бельского, неузнаваемо обезображенного.

— Я не вру! Будет обстрел! Будет…

Только успел выкрикнуть Вячик эти слова, как раздался страшный грохот и на головы всех посыпалась штукатурка. Рында-Бельский скрылся в меловой пыли, как дьявол в преисподнюю. Но ненадолго. Вячик получил от него такую трепку, из которой не вышел бы живым, не трахни в угол дома еще один снаряд. Осколки высадили окна вестибюля, и все повалились на пол.

Запомнилось Вячику, как в зал вошел очень бледный полковник Рябцев и сказал:

— Приказываю пробиваться в Кремль.

— Поздно! Юнкера уже выходят из его ворот с поднятыми руками. Без вашего приказа! — ехидно крикнул Рында-Бельский. — Но я красным не сдамся! — И, выхватив пистолет из кобуры, Рында-Бельский выстрелил в себя.

— Это конец! Если такие, как он, вот так умирают, — сказал Рябцев.

…Стеша очнулась только через несколько дней в чужой комнате, на чьей-то постели. Оглядевшись, она поняла, что находится у кого-то из соседей. Но почему она очутилась здесь? Где хозяева квартиры? Недолго раздумывая, Стеша вышла из чужой квартиры и поспешила домой.

Их жилье было на запоре. Растерянная, вышла Стеша на улицу и увидела старушку нищенку, которой не раз подавала копеечку. Старушка, завидев ее, подошла, вынула из сумки кусок хлеба и протянула его Стеше, сказав:

— Покушай, сиротка, спаси тебя Христос!

— Какая же я сиротка? У меня папа. У меня мама.

Старушка заплакала и сквозь слезы тихо сказала:

— На Новодевичьем кладбище твоя мама! Под кремлевской стеной твой папа!

Стеша не помнит, как очутилась она на Новодевичьем кладбище. Здесь было столько свежих могил, что среди них не нашла она материнскую. Кого-то еще хоронили. Слышалось унылое пение попов и плач родственников. Ни одного знакомого лица. Хоронили все больше людей в военном — юнкеров и офицеров.

И вдруг Стеша увидела Фильку. Шел он заплаканный.

— Мы Глашу похоронили, — проговорил он, всхлипывая. — Вон там, под деревьями, она будет лежать…

— А где наши, не знаешь? — шепотом, словно боясь разбудить мертвых, спросила Стеша.

— На Красной площади, — проговорил, отирая слезы, Филька.

— Андрея не встречал?

— Нет. Пойдем на Красную площадь. Туда все ребята побежали. Наверно, и Арбуз там.

Над Красной площадью проносились осенние тучи. В их разрывы изредка проглядывало солнце, освещая стену Кремля, под которой резко выделялась черная земля, забросанная еловыми ветками и грудами венков.

Люди шли и шли мимо, снимая шапки, кланяясь, крестясь. Неподвижно стояли на посту солдаты и красногвардейцы. К ним подошли Стеша и Филька, робея, чтобы спросить, не похоронен ли здесь отец Стеши.

И вдруг один из солдат с перевязанной рукой, стоявший на посту, закричал:

— Дочка! Стеша!

Это был отец Стеши. Она прильнула к нему, а он зашептал:

— Не плачь! Не будем слез лить. Мы отомстим им за всех. За нашу маму. За всех погибших.

Сдерживая слезы, Стеша спросила, не встречал ли он Арбуза.

Отец пожал плечами, а какой-то солдат с забинтованной головой, на которой едва держалась папаха, сказал с широкой улыбкой:

— Не убили его! Прострелили здорово, гады, когда он за баррикады прыгнул за упавшей винтовкой. Хотел я ему помочь, а меня тоже в лоб железный воробей клюнул. Ухватил я мальчишку в охапку — и в госпиталь. Доктора ко мне. А я им приказываю: моя рана подождет, у мальчишки крови меньше. Давайте его штопайте. Это защитник баррикады. Герой! Перед всем народом за него отвечать будете.

— Да где ж сейчас-то Андрей? — прервала солдата Стеша.