По мере того как процессы коллективизации и раскулачивания ускорялись в конце 1929 и начале 1930 г., усиливалось и разбазаривание. Ужесточение государственной политики и ответных мер со стороны крестьян слились в порочный круг. Уже с января кампания по коллективизации вышла из-под контроля Москвы. На первых этапах ее ход скорее удовлетворял центр, однако по мере появления новых и новых сообщений о разбазаривании и других беспорядках все более очевидными становились последствия того хаоса, в который она вылилась в итоге. Начиная с середины января центральные власти предприняли ряд попыток вернуть под свой контроль коллективизацию и раскулачивание, причем без снижения их темпов. Неудачу они признали лишь в начале марта 1930 г., когда Сталин призвал к временному отступлению^{321}. 15 января 1930 г. была создана новая комиссия под председательством В.М. Молотова для выработки конкретных мер по ликвидации кулачества^{322}. В конце января — начале февраля этой комиссией были изданы единственные директивы и инструкции центральной власти, которые публично узаконили процесс коллективизации. Таким образом, центр впервые издал директивы о процедуре проведения раскулачивания, а также официально провозгласил данную кампанию, описанную во всех деталях, политическим курсом государства^{323}. Одновременно с созданием комиссии для выработки общих мер по раскулачиванию были приняты несколько важнейших законов, посвященных разбазариваниию. Очень маловероятно, что такое совпадение сроков было случайным. 16 января 1930 г. ЦИК и СНК СССР издали постановление «О мерах борьбы с хищническим убоем скота», а правительство РСФСР в тот же день опубликовало схожее постановление, распространив закон на борьбу с разбазариванием как скота, так и хозяйственного имущества. В обоих документах в разбазаривании обвинялся кулак и его агитация, которая, как с сожалением отмечалось, в этом направлении опережала государственную. В отношении кулаков, виновных в разбазаривании, постановлениями предусматривалось применение жестких мер: от лишения права землепользования до конфискации имущества или даже ссылки на срок до двух лет. Хозяйства, уничтожившие скот до вступления в колхоз, лишались права на прием в него, а уже состоявшие в колхозе подлежали исключению. Постановление по РСФСР было более мягким, поскольку предоставляло таким хозяйствам шанс остаться в колхозе при условии выплаты наличными суммы, равнозначной стоимости забитого скота. Наконец, общим постановлением запрещался забой молодняка^{324}. 27 января 1930 г. этот пункт был обобщен в выпущенном сибирскими властями запрете на уничтожение любого скота в сельской местности, который ужесточал букву указа 1929 г., нацеленного на предотвращение вывоза продуктов животноводства из области^{325}. 21 февраля 1930 г. центр издал постановление, запрещающее введение подобных самовольных ограничений на торговлю между регионами, но к 1 ноября 1930 г. расширил свой собственный запрет на забой молодняка, включив в него запрет на забой взрослых особей скота нескольких видов^{326}.[39]

Реакцией местных властей на разбазаривание стало ускорение темпов коллективизации, обобществления и раскулачивания. Так было всегда, но после официального провозглашения государством в январе политического курса на коллективизацию и раскулачивание ставки возросли. Многие региональные партийные органы отрицательно отнеслись к постановлениям центра о проведении коллективизации и в особенности раскулачивания, утверждая, что на реализацию этих кампаний отведено слишком много времени. Уже с середины декабря, до появления указов центральных органов власти, Варейкис, первый секретарь обкома партии Центрально-Черноземной области, призывал к сокращению «переходного периода», дабы уменьшить ущерб, наносимый поголовью скота и крестьянской собственности^{327}. В своей речи 9 января 1930 г. А.А. Андреев, первый секретарь Северокавказского обкома, также призывал к ускорению коллективизации скота с целью остановить разбазаривание, однако предупреждал при этом, что на данном этапе обобществление домов, огородов и птицы было бы неправильным^{328}. В конце января на собрании Нижневолжского обкома местные руководители партии снова высказались против «достаточно длительного срока», установленного для раскулачивания, так как, по их мнению, за это время кулаки успеют разбазарить свое имущество и исчезнуть^{329}. Корреспонденту газеты «Правда» удалось передать настрой высокопоставленных чиновников Ялтинского района в Крыму начала 1930-х гг. в следующей фразе: «Зачем нам дожидаться постановления собраний батрачества, бедноты и середняков — надо спешить, иначе опоздаем, лучше отбирать добро посредством маузера»^{330}. Как отмечалось в начале января в отчете ЦИК, борьба с разбазариванием скота на местах шла «главным образом по линии обобществления его»^{331}.

Тем не менее постоянное ускорение этих процессов не смогло остановить разбазаривания и других актов крестьянского сопротивления. Напротив, кампания пошла наперекосяк, поскольку, по мере того как государственные репрессии и крестьянское сопротивление подпитывали друг друга, конфликт, по мнению Москвы, принимал форму весьма опасного противостояния. В начале марта 1930 г. Сталин был вынужден объявить о приостановлении кампании, при этом центр снял с себя ответственность за все жестокости и полностью переложил вину на местные органы. Во второй половине 1929 г. и январе-феврале 1930 г. процессы коллективизации и раскулачивания развивались в контексте взаимодействия крестьянского сопротивления, реакции на него региональных и местных властей, инициатив и шагов центральных органов власти. Разбазаривание неожиданно стало играть основную роль в продвижении коллективизации, хотя необходимо учитывать, что на эти процессы накладывал отпечаток варварский характер сталинской «революции».

У крестьянского луддизма свои корни. Он возник как отклик на государственную политику в области сельского хозяйства, и отправной точкой его появления можно считать хлебозаготовительный кризис конца 1920-х гг. Сталин охарактеризовал этот кризис как «саботаж», и в каком-то смысле он был прав^{332}. Крестьяне сократили количество зерна на продажу и, в итоге, собственные посевные площади, что было экономически рациональным ответом на крайне невыгодные для них закупочные цены государства и ситуацию на рынке. Некоторые крестьяне приспособились к изменившимся экономическим условиям, начав гнать из зерна самогон или переключившись на животноводческие продукты, что было наиболее прибыльным в то время^{333}. В ответ государство вернулось к методам времен Гражданской войны, введя принудительные хлебозаготовки. Претворение в жизнь этих «чрезвычайных мер» все больше разжигало конфликт и в результате привело к исчезновению рынка из советской системы сельского хозяйства и его замене на централизованную и основанную на силовых методах командно-административную экономику.

Главным объектом разбазаривания стал скот — живой актив, от которого большинству крестьянских хозяйств было легче всего избавиться. Неурожаи, жестокие меры по конфискации зерна и нанесенный ими ущерб кормовым запасам по всей сельской местности привели к сокращению поголовья скота уже к началу коллективизации. В этот момент крестьяне обнаружили, что им больше нечем кормить животных, и попытались сохранить хоть какие-то запасы зерна, чтобы спасти свои хозяйства от разорения, а семьи от голода^{334}. По данным Яковлева, в 1929 г. сильнее всего пострадали такие области, как Крым, Урал, некоторые районы Северного Кавказа, а также Поволжье^{335}. Несмотря на то что нехватка зерна и корма для скота продолжала играть важную роль в процессе разбазаривания на протяжении всего периода коллективизации, особенно начиная с 1931 г., когда появились серьезные признаки наступающего голода, главной движущей силой разбазаривания оставалась коллективизация как таковая^{336}. Крестьяне сопротивлялись коллективизации и новому порядку, перед вступлением в колхозы забивая или продавая скот, а иногда и другое имущество^{337}. В некоторых случаях они пытались оправдать это неоднократными обещаниями скорой механизации села со стороны властей. Не то всерьез, не то лукавя по-мужицки, крестьяне говорили, что с появлением трактора лошади и другой рабочий скот больше не понадобятся. Один крестьянин из Ростова написал Буденному, будто он был убежден, что, если бы у его колхоза были лошади, ему бы не выдали трактора, а «если лошади не будет — дадут трактор»^{338}. По данным ОГПУ, некоторые местные работники косвенным образом способствовали разбазариванию, давая ложные обещания о появлении тракторов, в связи с чем крестьяне предполагали: «На что мне лошадь, получим трактор, все равно сена не хватает»^{339}. Украинские крестьяне высказались еще более прямо: «В СОЗ'ах скот не нужен. Там Соввласть обрабатывает землю тракторами. Если не продать скот теперь, то в коллективе его конфискуют»^{340}. В районах Северного Кавказа, которые обслуживались машинно-тракторными станциями (МТС), действительно наблюдалось наиболее резкое сокращение поголовья — почти 50% скота было разбазарено^{341}.[40] Возможно, именно в ответ на это мнимое непонимание государство окружило особой секретностью планы по направлению 20 тыс. тракторов в районы сплошной коллективизации. В протоколе комиссии Политбюро по коллективизации, которая рассматривала все самые щекотливые вопросы, обсуждение проблемы обеспечения колхозов тракторами было помещено в отдельную графу с пометкой «совершенно секретно»^{342}. Буденный, со своей стороны, делал вид, что понимает причины, по которым мужик участвует в разбазаривании. На XVI съезде партии он заявил: «А у нас исчисляют, к сожалению, наши хозяйственники так: если он получил, скажем, 120 лошадиных сил в тракторах, то 120 лошадей нужно уничтожить с лица земли». Тут голос из зала добавил: «Как класс!» Под смех в зале Буденный ответил: «Да, уничтожается лошадь как класс»^{343}. Этот эпизод дает представление о чувстве юмора коммунистов, атмосфере XVI съезда, а также о бытовавшем (по крайней мере, в официальных кругах) представлении о глупых мужиках, которые забивают скот в надежде получить трактор. Был ли этот ответ искренним проявлением патернализма или просто отговоркой одного из партийных руководителей, скрывавшей его неприязнь к крестьянам, — вопрос отдельный и спорный. Очевидно, что независимо от того, верили ли в эти причины государство и крестьяне, и те и другие приняли их как одно из наиболее политически приемлемых объяснений массового сопротивления, или разбазаривания.