Четвертый участник трапезы сидел спиной к Полуярову. Был виден только его узкий, сжатый с боков череп, поросший рыжеватыми, чем-то смазанными волосами, да подбритый, как у оскольских женихов, твердый и плоский кирпич затылка.

Компания тихо беседовала, так тихо, что сразу становилось ясно: их разговор не предназначался для посторонних ушей. Время от времени одутловатый поднимал плешивую голову-дыню и настороженным взглядом обводил ресторанный зал.

Заметив, что Полуяров с любопытством поглядывает на соседний столик, общительная официантка зашептала ему на ухо:

— Товарищ командир! Может, заявить куда следует? Третий день они здесь груши околачивают. Говорят, что с Украины едут. Во дворе ихний грузовик стоит, а в нем мешки с деньгами. Сама видела, честное комсомольское! Областной банк: не то Херсонский, не то Николаевский. Очкарик у них главный. Ишь рожу наел! Спрашивается: почему дальше не едут? Я нашему участковому шепнула, да без толку. Он паспорта проверил, а задержать, говорит, правов не имеет, раз они не немецкие шпионы. А какие нужны права! Сразу видно, что дальше ехать и не думают. Я бы таких паразитов на месте расстреливала.

Полуяров глянул в окно. Действительно, во дворе под навесом стоял крытый брезентом грузовик, заляпанный давней грязью. Возле него на ящике расположился мужичишка в ватнике и зимней шапке-ушанке. Дремал, поставив винтовку между ног.

Полуяров уже заканчивал обед, когда сидевший к нему спиной мужчина с бритым затылком поднялся и направился к ширме, над которой виднелась общеизвестная буква «М». Полуяров узнал сразу. Хрящеватый, чуть свернутый набок нос, круглые оцинкованные глаза. Прошло столько лет, а Жабров почти не изменился. Разве еще резче обозначились две складки у железно сжатого безгубого рта. Был он в темном невзрачном пиджачке, серой, на воробьиное яйцо смахивающей, рубашке с неумелым узлом галстука.

Жабров не узнал Полуярова и, равнодушно скользнув глазами по его защитной гимнастерке, прошел в туалет. Было досадно, что из всех старых знакомых тех лет первым, кого он встретил в городе, оказался Жабров. И все же, когда Тимофей возвращался на свое место, Полуяров окликнул:

— Здорово, Жабров!

Тимофей уставился круглыми глазами.

— Вы меня?

— Тебя, Жабров!

Настороженно подошел к столику:

— Чтой-то не припоминаю…

— А ты присмотрись.

— Не из Троицкого, часом?

— Зарой на кирпичном заводе за Московскими воротами помнишь?

Но в оцинкованных глазах Жаброва не просветлело.

— Зарой помятаю, а вас что-то…

— Садись, вспомнишь.

Жабров нехотя сел, положив на край столика железные с белыми плоскими, словно молотком прибитыми, ногтями руки. Все с тем же безразличием рассматривал знаки различия на петлицах гимнастерки Полуярова.

— Так и не узнаешь?

— Вроде… да нет! — запнулся. — Там комсомолец был, стишки еще сочинял. И бывший уголовник, Семкой звали. А вас… — Вдруг несколько оживился. — Постойте, постойте! Такой тощий был, с чубом. Скажи пожалуйста!

Впрочем, было видно, что неожиданная встреча со старым заройщиком не доставила Жаброву большого удовольствия. Проговорил вроде даже с осуждением:

— А ты, вижу, в начальники вышел. Комиссаришь?

— Строевой.

— Чин подходящий. Кто б мог подумать! Пожалуй, и до генерала досягнешь. Война вон какая!

— Высоко хватил.

— Дойдешь! Припоминаю, ты и тогда с книжками все бегал.

Говорил Жабров будто бы и доброжелательно, а в глазах нетающая, недоверчивая настороженность.

— Ну, а ты как живешь? Чем занимаешься?

— Какая моя жизня! — Жабров поджал безгубый рот. — Существую.

Но сытая выбритая физиономия говорила, что дела его идут совсем неплохо.

— Наших старых друзей с зароя встречаешь?

— Какое они мне друзья, — даже обиделся Жабров. — Обормоты и босяки. Нестоящий народ.

(Нет, не забыл Тимошка Жабров, как гнались за ним заройщики с лопатами, как драпал он от них, светя подштанниками!)

— Так ни о ком ничего и не знаешь?

— Старый хрен Зингер еще на кирпичном ошивается.

— А Карайбог Семен?

— Семка! Сказывали, что убит. Похоронной, правда, пока нет. Но слух прошел. Отчаянный человек был. Таких земля долго не держит.

(Помнит Жабров, все помнит!)

— А почему ты не в армии? — задал Полуяров вопрос, возникавший у него в ту осень всякий раз, когда в тылу встречался здоровый мужчина в гражданском.

— И без меня там большие миллионы народа, — неопределенно ответил Жабров. И чтобы отомстить за любопытство, заметил с явной издевкой: — Да и ты, вижу, подальше от фронта держишься.

— Из госпиталя возвращаюсь.

— Выходит, кровь пролил?

— Выходит! — в первый раз почти с гордостью проговорил Полуяров о своем ранении. — И снова на передовую еду!

Жабров отлично понял, для чего Полуяров это говорит, и злые всплески появились в его круглых глазах. Сказал сухо:

— Бронированный я. — И по старой манере растянул складки у рта так, что отвисла нижняя челюсть. — Берегет меня Советская власть.

Плешивый толстяк в золотых очках, внимательно наблюдавший за ними, не выдержал, подошел.

— Прошу прощения! Не помешаю?

Вблизи отечное лицо его совсем казалось больным. Маленькие бесцветные глазки подошедшего с кроличьими прожилками испуганы. Заговорил с плаксивыми нотками в голосе:

— Вам, вероятно, Тимофей Фаддеевич (Полуяров впервые услышал полное имя Жаброва) уже изложил, в каком прескверном, в некотором роде двусмысленном положении мы оказались. Я к нему обратился, как к местному жителю, аборигену, так сказать, за помощью и советом. Я управляющий областным банком. Эвакуируемся в тыл. — И, понизив голос, доверительно сообщил: — Везем некоторую сумму государственных казначейских знаков и ценных бумаг. Путь предстоит дальний, а бензина нет. К кому только ни обращался с просьбой отпустить бензин, принять наличность или составить акт об уничтожении — отказ. Ответ один: следуйте по назначению. А как следовать?

Толстяк говорил плачущим тоном, в котором слышалась заученность. В глаза Полуярову заглядывал пытливо, словно проверял, верит или не верит его рассказу. Под конец совсем взмолился, даже проникновенно прижал пухлые ручки к груди:

— Товарищ командир! Помогите! Справка во как нужна, что деньги сданы или уничтожены. Время-то военное…

— Вам куда приказано следовать?

— В Ирбит! — ответил неуверенно, как бы сомневался в существовании такого города.

У Жаброва опять растянулись складки у рта, отвисла нижняя челюсть. Усмехнулся:

— Далек Ирбит. Немец туда не досягнет, — и подобрал челюсть. Рот снова: стал жестким, старушечьим.

Полуяров пожал плечами:

— Чем я вам помогу? Возвращаюсь из госпиталя, бензина у меня нет. Вы к военному коменданту обращались?

— Был, везде был! — закивал управляющий плешивой головой. — И слушать не хотят.

Жабров поднялся. За ним поднялся и управляющий банка.

— Только и надежда на Тимофея Фаддеевича, — проговорил с неясной интонацией.

Жабров уставился на Полуярова:

— Ну, прощевай, товарищ командир. Может, больше и не доведется. Время оно такое… — и протянул Полуярову железную руку робота. И, уже отойдя от столика, неожиданно обернулся: — Я зла не помню!

— О чем ты? — спросил Полуяров, хотя отлично понял, на что намекает Жабров. Вот и сам он подтвердил догадку. До сих пор не забыл, как бежал тогда на зарое.

Жабров не ответил, только махнул рукой и пошел к выходу. За ним потянулись управляющий банком, брюнетка с профилем Павла Первого и меланхолический усач. Выражение лица у брюнетки было строгое, даже оскорбленное. Словно Полуяров в чем-то провинился перед ними.

— Спугнули паразитов, — на ходу бросила официантка. — Пошли в номер шампанское хлестать. Вот так цельный божий день. Держит же земля такую заразу.

И в самом деле спугнул. Ни к ужину, ни на следующее утро к завтраку управляющий банком и его спутники в ресторане не появлялись. Не было и Жаброва. Да и грузовик с деньгами исчез.