Бойцы остановились перед плакатом. Еще невероятно далек путь до Берлина. Кто из них пройдет его? Знали: не все дойдут. Каждый шаг на этом пути они оплачивают своей кровью, жизнью. Потому-то оптимизм плакатного солдата воспринимался как шутка.

Хворостов посмотрел на бойцов своего батальона. Усталостью дубленные лица, потемневшие гимнастерки, стоптанные сапоги. Пехота!

— Как, товарищ замполит, дойдем? — обратился к Хворостову стоявший рядом боец.

Хворостов еще раз посмотрел на плакат. Лицо нарисованного на нем солдата молодое, задорное, веселое. Будь в его батальоне такие бойцы, он не замедлил бы с ответом. Невольно оглянулся на обступивших его солдат. И странно! Теперь они все показались ему чем-то похожими на того солдата, что улыбался с плаката. И с уверенностью сказал:

— Дойдем!

— Если живы будем, — усомнился кто-то.

— И живы будем, и дойдем. В Берлине скажете мне, если я ошибся.

Солдаты заулыбались:

— Если дойдем до Берлина, какой может быть тогда разговор.

Хворостов смотрел на бойцов и думал: конечно, какой может быть разговор. Наша армия дойдет до Берлина! Это точно! Достаточно оглянуться вокруг. Лежат в кюветах пятнистые гитлеровские танки, разбитые грузовики и повозки, в помятой ржи темнеют трупы в зеленоватом грязном обмундировании. А туши тяжеловозов! Раздувшиеся до чудовищных размеров с поднятыми к небу окостеневшими мохнатыми ногами, они словно олицетворяют собой разгром гитлеровской армии. И смрад. Трупный, сладковато-рвотный смрад поражения и бегства.

Да, до Берлина Красная Армия дойдет. Дело ясное! Но дойдут ли до немецкой столицы все бойцы, стоящие сейчас вокруг плаката, улыбающиеся, закуривающие, отпускающие солдатские шутки…

А наступление продолжалось. Остались позади Березина, Червень, Минск… Вот и станция Негорелое — старая граница. Сколько раз до войны Алексею Хворостову доводилось читать в газетах: «Высокого гостя до пограничной станции Негорелое сопровождали…» Или: «Зарубежная делегация прибыла на станцию Негорелое, где была встречена…» и т. д.

В действительности же часто упоминавшаяся в официальных сообщениях пограничная станция Негорелое оказалась маленьким захолустным зданием с выбитыми стеклами и сорванными дверьми. Большие круглые часы на столбе испуганно растопырили неподвижные мертвые стрелки. Интересно, какое мгновение они запечатлели?

Войска фронта шли на запад по белорусской земле. Когда был освобожден Белосток, у Хворостова появилась новая тревога: а вдруг их дивизии дадут другое направление — севернее или южнее — или, чего доброго, перебросят на другой фронт? Тогда он не попадет в Берлин.

Сверял по карте. Нет, направление подходящее. Теперь указатели на дорогах стали более определенными:

А под указателями все тот же неунывающий парень, переобувающийся перед дальней дорогой:

В те радостные дни наступления у художника было много соавторов. На плакате с подписью: «Дойдем до Берлина!» — был изображен то молодой веселый парень типа Василия Теркина, то бывалый усатый ветеран, прошагавший в солдатских сапогах не первую войну.

И чем меньше оставалось километров до Берлина на дорожных указателях, тем больше крепла у Хворостова уверенность: «Дойду!»

Теперь Алексей не думал, что его могут ранить или убить. Не может этого быть! Минует пуля, не заденет осколок, промахнется фугаска. Как же иначе! Если он уцелел под Минском в июне сорок первого года, если вышел из белорусских лесов и болот, если не сложил голову под Сухиничами, и чтобы… Нет, нет. Дойдет! Разве зря он принял столько трудов и тягот! Мерз в траншеях, ползал по минным полям, поднимался в атаки навстречу огню и металлу, прижимался к танковой броне…

Впрочем, наверно, так думали все солдаты. И хотя знали: дойдут не все, о себе каждый думал с надеждой и верой: «Дойду!»

Стрелковый полк, в котором майор Сергей Полуяров командовал батальоном, занимал оборону в лесу на берегу Нарева. Позади лихое летнее наступление, когда их фронт с ожесточенными боями, форсируя реки Днепр, Березину, Неман, оставляя в тылу окруженные вражеские дивизии, дошел до Остроленка. Окопались, укрепились, обжились, приняли пополнение. Готовились к новому, как теперь надеялись, последнему наступлению. Впереди — Восточная Пруссия.

Утром девятого января командир полка вызвал Полуярова и передал поступившее ночью приказание: немедленно явиться в штаб армии. На недоуменный вопрос Полуярова, чем объясняется неожиданный вызов, да еще накануне возможного наступления, командир полка только поморщился:

— Черт его знает! Начальству видней.

Сам же догадывался: наверно, убит или выбыл по ранению где-то командир части и срочно нужен новый. Вот и затребовали майора Полуярова. Дело ясное!

Командир полка не знал, на ком сорвать злость. И в самом деле: на носу наступление, а тут забирают хорошего комбата и хорошего человека. Дали бы спокойно довоевать! О своих предположениях он все же решил Полуярову ничего не говорить. Авось еще сорвется назначение.

— Бери, Сергей Иванович, виллис и поезжай. Только машину сразу же отпустишь. Сам понимаешь, каждый день можем тронуться.

Наскоро попрощавшись с офицерами и солдатами батальона, Полуяров выехал в штаб армии. По тому, как были забиты людьми и техникой все леса и перелески, как мчались навстречу студебеккеры с боеприпасами, понимал: наступление вот-вот начнется. Было досадно в такие дни уезжать из батальона. Всю летнюю кампанию провел со своими ребятами. Хотелось с ними ворваться и на немецкую землю. А тут…

Первый эшелон штаба армии разместился в маленьком польском местечке. В доме, занятом оперативным отделом штаба, было суетливо и людно. Генерал-майор, начальник оперативного отдела, озабоченный и чем-то взволнованный (в штабе Полуяров узнал, что соседний фронт уже перешел в наступление), сказал сухо:

— Вас ждет командующий. Отправляйтесь к нему немедленно. Он сейчас на НП уезжает.

Командующий армией генерал-полковник, низенький, плотный, с бритым блестящим черепом и чисто выбритым морщинистым лицом, нетерпеливо дожидался, пока Полуяров докладывал по всей форме.

— Поздравляю с присвоением очередного звания, товарищ подполковник, и объявляю от имени Президиума Верховного Совета о награждении вас орденом Красного Знамени.

— Служу Советскому Союзу!

Командующий вынул из коробочки орден, быстро и умело (набил уже руку!) приколол его к кителю Полуярову.

— Есть у вас еще один повод радоваться. Подписан приказ о назначении вас на должность командира девяносто третьего полка. Полк хороший, боевой. Получайте документы и отправляйтесь.

Огорошенный неожиданными новостями, Полуяров проговорил:

— Товарищ генерал! Прошу оставить…

Командующий сердито перебил:

— Что оставить! Пригрелись на одном месте. После войны будем выбирать должности, как Подколесин невесту. А сейчас воевать надо! И без фокусов! Ясно?

— Ясно, товарищ генерал! — уныло пробормотал Полуяров, понимая, что дело его решенное и у командующего не такой характер, чтобы менять свои распоряжения.

— Сейчас, к сожалению, не могу больше с вами беседовать, уезжаю. Рекомендую вот что. В армейском госпитале лежит бывший командир вашего полка полковник Гарусов Иван Григорьевич. В строй он не вернется — обе ноги ампутированы. Поговорите с ним. Мужик дельный и полк хорошо знает. Введет вас в курс дела лучше, чем мы и дивизионщики. Все! Желаю здравия!

Выйдя из штаба, Полуяров отправился на поиски госпиталя. Это оказалось несложно. На первом же перекрестке увидел указатель: «Хозяйство Афанасьевой».