Я обхватил руками колени. Подумать бы о чем-нибудь хорошем, светлом...

   Передо мной остановились знакомые каблуки. Анжела опустилась рядом.

   - Не прогоняйте меня, а? - попросила она. - Совсем плохо одной. Трясет, как выброшенного на мороз щенка... простите за экспрессию.

   - Садитесь. - Я подвинулся.

   - Вы, должно быть, отчаянно смелый человек, - задумчиво проговорила Анжела. - Верите, что с вами ребенку не будет хуже, чем в интернате. Чем с родным отцом. А ведь мальчик будет сравнивать, нет? Или девочка?

   - Анжела, мне неприятны ваши намеки.

   - Простите. Не хотела вас задеть. Но такие мысли у вас были, верно? Страх, что вас сочтут за извращенца; неуверенность в своих силах; боязнь, что вы не поймете ребенка, а он вас...

   - Все гораздо проще. В детстве я мечтал, чтобы меня забрали. Из комнаты с шестью кроватями, от тусклых ламп, от чувства голода на пятом уроке... Я не ждал молочных рек и кисельных берегов. Закуток за ширмой, кружка чая на кухне и кто-то, кто обнимет и выслушает - только и всего.

   - Последнее важнее, - серьезно сказала Анжела. - Но времена изменились. Теперь никто не живет в комнатах на шесть человек. Удобные помещения, компьютер и электронный счет у каждого ребенка, поездки за границу... вы ведь это и хотели ему дать, верно?

   - И это тоже. Ему было бы с кем поговорить каждый вечер: уже немало. У меня нет отцовского инстинкта. Есть желание приютить, помочь, сберечь, защитить. Нереализованная любовь. Одиночество, в конце концов. Но сейчас... - Я обвел рукой зал. - Сейчас, как видите, это не имеет значения.

   - А что имеет? - спросила Анжела. - Перед смертью? Любовь, ошибки, преступления? Вы когда-нибудь любили, Родион? Ошибались - так, чтобы было больно всю жизнь?

   - Я... да. Была одна девушка...

   - И вы ее бросили?

   - В каком-то смысле, - я глянул за окно. - Тогда тоже была осень. Мороз, лужи замерзали, а она носила старые туфли, купленные еще к выпускному. Денег не было совсем, стипендия кончалась через две недели. Мы подрабатывали репетиторством, но это так... копейки.

   - Только не говорите, что она ушла к богатому бизнесмену, - разочарованно протянула Анжела.

   - Она ушла к богатому бизнесмену, - послушно повторил я. - Но уже потом; это не важно. А тогда мне очень хотелось купить ей теплые ботинки. И когда друзья позвали меня в донорский центр при клинике искусственного оплодотворения, я не стал отказываться.

   - И сдавали вы, разумеется, не кровь.

   - Еще бы. Тогда программа "Я сама" только начиналась, доноров не хватало. Платили столько, что хватило и на обед, и на ужин... и на меховые полусапожки Юлькиного размера, - я глубоко вздохнул. - Какой же я был идиот... как Юлька плакала. А потом собралась и ушла. Вмиг.

   - Так это она вас бросила? Из-за "ребенка от другой женщины"? Но как же она вас не простила, Родион? Из-за одной ошибки...

   - Это не ошибка, это ребенок, - ответил я резче, чем намеревался. - Живой, как я или вы. И я уже не могу повлиять на его судьбу.

   Мы помолчали.

   - Ведь как все началось, - вздохнула Анжела. - Защита детства, алименты, закрепление за ребенком площади в квартире... Полвека назад шикали на любого, кто посмел бы произнести: "обуза". А разводов все больше, а отцов, не отказавшихся от детей, все меньше... А когда догнали Америку, за отцами пошли и мамочки, и тут уже государству пришлось постараться, а то жили бы сегодня в Твери одни китайцы.

   - Вы всерьез полагаете, что детям лучше в устроенном приюте, чем с нелюбящими, но родителями?

   Анжела покачала головой.

   - Все не так плохо. Многих усыновляют. Не из-под палки - сами, вот что ценно. Я все-таки верю в будущее. Вот только мама за мной так и не пришла...

   - Будущее... - Я не сдержал усмешки, вспомнив старый фильм. - Космические корабли бороздят просторы Большого театра...

   - Да бросьте, кому он нужен, этот космос? - устало ответила Анжела. - Вот библиотекарь наша бывшая теперь в итальянском пансионе живет - это да. А так уже пятьдесят лет одно и то же. Раньше наушников из ушей не вынимали, теперь под кожу пуговки зашивают. Ноутбуки, небоскребы, доллары. Если бы еще детей не бросали...

   - Зачем вы здесь? - тихо спросил я.

   - Юрка. Он так просил... Его младшего брата определили в другой интернат. Если бы все пошло как надо, я бы тогда усыновила их двоих, но куда мне теперь, с желтым-то штампом. - Анжела невесело усмехнулась. - Вот, вырядилась. Уборщиц, слава богу, отпечатки пальцев сдавать не просят, а в базы меня добрые люди добавили. Выкрутилась бы, забрала бы пацаненка... только вот.

   Я покосился на радужный пропуск. И впрямь как настоящий.

   - Такие дела, - совсем по-женски заключила она и вздохнула.

   Я устало посмотрел на нее. Как не хочется задавать этот вопрос...

   - Вы уверены, что не поступите с ним, как с Юрой? Когда он немного подрастет?

   Молчание.

   - Уверены?

   Анжела встала.

   - И долго нас будет держать в неведении родное правительство? - громко спросила она. - Когда кино смотреть будем?

   - Истеричка... - обреченно выдохнул кто-то.

   - На себя посмотри, - не оборачиваясь, бросила она. - Кому мы нужны, неудачники? А? Хоть кому-нибудь из вас, дуралеев, звонили?

   - Мой муж спит до полудня...

   - У меня бесшумный вызов...

   - Кому звонить, мы все здесь!

   - А у меня телефона нету, - тихо сказал Саша.

   То, что мне вызов пришел бы прямо в пуговку, я не стал уточнять.

   - Убьют - и никто не заметит. - Анжела уверенно повернулась к нам, скрестив руки на груди. - Если только важной шишке на голову арматурина не сверзится. Замять дело проще простого. Взрыв? Несчастный случай, строительные работы. Чем не легенда? Никому мы не нужны!

   - И что вы предлагаете? - Виктор, скосив голову, наблюдал за ней.

   - В сеть выходите! Журналистам пишите, видеоролики выкладывайте, там, я не знаю, у нас интервью берите! Пропадем ведь ни за понюх табаку!

   - Вы помните прошлую олимпиаду? - очень спокойно спросил Виктор. - Футболистов, двадцатилетних ребят, у которых на чемпионате останавливалось сердце? Как вы думаете, их родители писали в сеть?

   - Престиж страны важнее, - пробормотала Светлана. - Раньше с гранатой бежали на танк, теперь закатывают рукав. Я и сама так думала. Если бы нас это не коснулось...

   Экран на стене неожиданно осветился.

   - Мне стоило немалого труда организовать вам прямую трансляцию, - заговорил знакомый седоватый человек на экране. - Если вы отключите связь, переговоры закончатся.

   - Я... ценю, - медленно проговорил Виктор. - Вы хотите сказать, что я прямо сейчас смогу поговорить с сыном?

   - Через три минуты. У вас будет полчаса. Виктор, мы много для вас сделали. Подумайте, как нам показать, что вы готовы освободить людей.

   - Все заложники живы и здоровы. - Виктор кивнул на нас, и седоватый человек моргнул: очевидно, теперь он нас видел. - Когда я поговорю с сыном, они отправятся по домам - или туда, куда им заблагорассудится. Взрывчатку я сниму.

   - Виктор, освободите одного заложника, - мягко сказал человек. - Освободите ребенка. Я хочу вам верить, но мне нужно убедить начальство. Помогите мне.

   - Отпустите Маришку! - Татьяна вскинулась. - Ну посмотрите, неужели у кого-то хватит злобы, чтобы пристрелить такую кнопку?

   Она обняла младшую дочь и моляще сложила руки, обращаясь к Виктору. Лена бросила на них один взгляд и отвернулась, вытирая слезы ребром ладони.

   - Пусть уходит, - наконец сказал Виктор. - Светлана, отведите ее. И передайте тем, снаружи: если попробуют ворваться внутрь, здесь не останется никого.

   Светлана поднялась, шепнув что-то Саше. Мальчик широко раскрытыми глазами следил за бывшей воспитательницей. Мать семейства подтолкнула младшую дочку в спину, плача и крестясь, и Светлана повела ее к выходу. Кажется, я отвлекся на секунду или две: когда я поднял голову, ни той, ни другой в зале не было.