Иванка, бледный от волнения, быстро произнес, обращаясь к Марго:

— Маргаритушка, эти люди хотят тебя взять от меня силою. Они думают, что я тебя увел от родных и мучаю, извожу чрезмерною работою. Я это понял по лицу и голосу этой непрошеной заступницы-барыни. Так вот, если хочешь, иди к ним, оставайся с ними, а я снова, вдвоем с Яшкой, буду ходить по дворам. Сыта будешь, будешь в тепле и уюте. Может быть, они хорошие, добрые люди. Ступай к ним… — и, сказав это, Иванка разжал пальцы, выпуская руку Марго из своей.

Но, вместо того, чтобы последовать его совету, девочка только крепче стиснула его пальцы и горячо зашептала:

— Нет, нет, я не оставлю тебя ни за что на свете, Иванка. Ты сдружился со мной, когда я была совсем одинокая, затерянная, не знала, что делать, что предпринять, и стал заботиться обо мне, как родной брат. Нет, нет, Иванка, я тебя не оставлю; горе и радость — все будем делить пополам.

— Ну, тогда поспешим, иначе нас здесь сразу накроют, — решительно произнес мальчик и зашагал быстрее, увлекая за собою Марго.

Раздался новый свисток полицейского, а за ним второй, третий… Кто-то спешил сзади, нагоняя детей.

Та часть города, где находились сейчас наши юные уличные артисты, изобилует пустырями, глухими закоулками и безлюдными улицами. В один из таких переулков свернул Иванка со своей спутницей. Затем они повернули еще за угол и очутились подле строившегося дома, окруженного лесами.

Было около двенадцати часов дня. Рабочие отсутствовали: очевидно, пошли обедать; на постройке не было ни души.

— Сюда! — скомандовал Иванка и прыгнул в нижнее окно, вернее, отверстие окна строившегося дома.

Малютка Марго последовала за ним. Здесь они оба притаились за кучей стружек и кирпичей.

Свистки замолкли. Погоня, по-видимому, пробежала мимо.

— Слава Богу, спасены! — с облегчением вздохнул Иванка. — Только теперь надо смотреть в оба. Братом и сестрой не всюду называться станем, а то и впрямь, какой же я тебе брат, когда я ни слова не скажу по-французски. Того и гляди, узнают и заберут. Ну, а теперь отдохнем и подкрепимся. — Иванка стал вынимать из кармана скудные запасы провизии: хлеб, вареные яйца, купленные в лавочке, и колбасу.

Иванка и Марго плотно поели, накормили обезьянку и дали ей полакомиться сахаром, всегда имевшимся в самом ограниченном количестве в кармане Иванки. Потом они прислонились к стене и собрались вздремнуть немного, вспоминая, что злая барыня дала им целый двугривенный, на который они все трое славно поужинают где-нибудь в дешевой столовой. Но через несколько минут послышались приближающиеся голоса рабочих, возвращавшихся с обеда.

Незаметно выскользнули дети из глубины строящегося здания и побрели по самым отдаленным закоулкам, то и дело опасливо поглядывая по сторонам.

Прошло еще несколько недель. Окончилась осень, незаметно наступила зима. Дождь и слякоть сменились снегом, метелями и морозами.

Иванка, Марго и Яшка совсем выбились из сил. За эти несколько недель они наголодались вдоволь. Всюду окна были наглухо закрыты, замазаны. Двойные рамы мешали слушать пение Марго, и заиндевевшие стекла не позволяли видеть забавные штуки Яшки. Никто и не пытался бросить нм копенку, не желая открывать в мороз форточку.

Продрогшие, измученные, голодные бродили по улицам окраин Петербурга Марго и Иванка, заходя то в тот, то в другой двор и нигде не находя желанного заработка.

Они оба заметно осунулись и похудели. Осунулся и бедняга Яшка, не привыкший к стуже. Жалобно и грустно смотрели его круглые глазенки, и исхудалые лапки-руки моляще протягивались к прохожим.

Марго не могла без слез смотреть на обезьянку. Она часто брала ее у Иванки, согревала своим дыханием и делилась с нею последним куском.

Теперь в душе девочки гасли последние надежды. Она уже не верила в то, что увидит когда-нибудь Париж. Это казалось ей таким счастьем, о котором она не смела теперь и мечтать.

Голос ее совсем охрип от холода. Личико сделалось красным, неузнаваемым. Теперь уже никто не хотел слушать ее песен. Да и не могла она петь. Единственным кормильцем был теперь Яшка, который своими уморительными штучками привлекал иногда прохожих, протягивавших Иванке, кто сколько.

— Нет, я больше не могу идти… И рада бы, да не могу… Я так стесняю тебя, Иванка, оставь меня на улице… Полицейские подберут меня и отвезут куда-нибудь… Ты видишь, я едва передвигаю ноги и только мешаю тебе. Когда я могла петь и помогала тебе зарабатывать, я не думала расставаться с тобой. Но теперь я тебе только в тягость. Оставь же меня, Иванка, мне холодно, я измучена, я голодна… Я не могу больше ходить.

Еле-еле выговорив эти слова, Марго опустилась на тумбу в одном из самых глухих закоулков города. Она вся тряслась, зуб на зуб не попадал. Поношенное, дырявое платьице, разодранный платок и рваная обувь, конечно, мало защищали от холода и ветра, свирепствовавшего кругом и крутившего в воздухе огромные хлопья снега. Страдал от стужи невыносимо и Иванка, который был одет не лучше Марго. Одному только Яшке было сносно — на груди у Иванки. Временами он высовывал из-за борта кафтана юного хозяина свою уморительную мордочку и тотчас же с жалкою гримасою прятал ее обратно.

Иванка попробовал было утешить и подбодрить Марго.

— Полно, Маргаритушка, пересиль себя, — ласково убеждал он девочку, — не все же такая стужа держаться будет. Вот заработаем несколько рублей и махнем на юг, в Одессу, либо к Крым. Там и переждем зиму. Я сам боюсь, что холод убьет Яшку… Удирать надо отсюда поскорей. Яшка — существо деликатное, к такой стуже не привычен, погибнет тут да и только. Ну, подбодрись, Маргаритушка, пойдем, милая.

— Куда пойдем? Уже ночь, нас никто никуда не пустит.

— Так в ночлежку пойдем, — убеждал Иванка. — У меня есть еще десять копеек. Заплатим и нас пустят переночевать.

— Это с бродягами и нищими? Ни за что. В последний раз там так было мне страшно и противно, что я больше никогда не пойду туда, — решительно проговорила девочка.

— Маргаритушка, милая, куда же мне отвести тебя? — тоскливо спросил Иванка.

Марго опустила голову и задумалась. Она думала, куда ей теперь пойти, где искать приют и кусок хлеба.

«К генералу Градовцеву нельзя идти, — мысленно говорила себе Марго. — Если даже он вернулся в Петербург, то разве можно явиться к нему в таком виде — оборванной, грязной, озябшей? Нет, нет, нельзя! Но, может быть, отыскать мне цветочницу Машу, с которой я подружилась в больнице? Ведь Маша часто говорила, что в мастерской, где она служит, всегда нужны девочки-ученицы, а тем более такие, которые умеют делать цветы. Вот единственное спасение! Пойди туда! Только как найти, не зная адреса, эту мастерскую?»

Марго помнила смутно из слов Маши только одно: мастерская находится где-то очень близко от часовни Спасителя, куда петербуржцы ходят молиться, ставить свечи и служить молебны. И захолодевшими на стуже губами Марго говорит о своем решении Иванке и просит его помочь найти мастерскую.

— Ну, если близ часовни Спасителя, так найти совсем пустяшное дело, — утешает ее Иванка, — но тут же пробует еще раз убедить девочку. — Лучше бы ты, Маргаритушка, оставалась со мной и с Яшкой…

Но Марго непоколебима на этот раз.

— Нет, Иванка, хотя я и привязалась к тебе, как к родному, а не могу больше ходить с тобой. Тебе и так трудно прокормить себя. Веди меня в мастерскую, Иванка, помоги мне найти…

— Поступай, как знаешь, разве я насильно могу держать тебя. А только я тебя, как сестричку полюбил, Маргаритушка, и ты мне позволь навещать тебя в твоей мастерской.

— Конечно, конечно, — обрадовалась Марго, — ты приходи почаще, Иванка, да?

— Коли пустят, буду часто приходить. А теперь обопрись на мою руку и постарайся дойти как-нибудь. До часовни Спасителя путь далекий. Дойдешь ли ты, а?

— Дойду… Постараюсь… — пролепетала Марго, у которой ноги подкашивались и зубы стучали мелкой дрожью.