Послѣдовали другіе снаряды, какъ будто цѣлая погоня устремилась на эти развалины домовъ. Тогда Сюльфаръ бросился бѣжать, ища убѣжища. Онъ замѣтилъ лѣстницу погреба, на верху которой стоялъ санитаръ.

— Мѣстъ нѣтъ больше, — сказалъ тотъ, отталкивая его. — Иди дальше.

Онъ не зналъ этихъ извилистыхъ проходовъ, прорытыхъ въ грязи. Но отъ времени до времени встрѣчные солдаты службы связи или санитары говорили ему:

— Иди все прямо, — и онъ шелъ все прямо, не желая отдыхать.

Наконецъ, онъ увидѣлъ дощечку: „Перевязочный пунктъ“ и спустился въ землянку. Чтобы попасть туда, надо было шагать черезъ раненыхъ, присѣвшихъ на ступени. Все было переполнено ими: тяжело раненые лежали на носилкахъ и хрипѣли, закрывъ глаза отъ боли.

Военный врачъ сказалъ Сюльфару:

— Я ничѣмъ не могу тебѣ помочь здѣсь… Отдохни здѣсь, а ночью, когда стрѣльба утихнетъ, вы всѣ вмѣстѣ отправитесь въ полевой лазаретъ.

Онъ искалъ мѣста, гдѣ бы усѣсться, какъ вдругъ маленькій сержантъ съ рукой на перевязи изъ большого клѣтчатаго платка, всталъ и сказалъ:

— Я не хочу больше ждать здѣсь… Къ вечеру у меня совсѣмъ не останется крови.

Пошатываясь, онъ вышелъ, расталкивая другихъ, и на освободившейся послѣ него ступенькѣ усѣлся Сюльфаръ.

Благодаря дождливому небу темнота наступила скорѣе, и въ сумеркахъ нѣкоторые раненые ушли. Сюльфаръ пошелъ за ними. Передъ нимъ шелъ стрѣлокъ, который поддерживалъ обѣими руками свою разбитую челюсть. По дорогѣ они догнали другихъ и многочисленной группой дошли до батарей. Артиллеристы вышли посмотрѣть на нихъ.

— Вы вышли на вѣрную дорогу, ребята… Деревня недалеко…

Они пошли дальше. То тутъ, то тамъ лежали солдаты, истекшіе кровью раненые, которыхъ догнала по дорогѣ смерть. Она, должно быта», знала ихъ путь и подстерегала ихъ на ходу, чтобы добить. Они узнали и сержанта по его большому клѣтчатому платку. Зачѣмъ онъ рѣшилъ идти одинъ? Вдвоемъ, вмѣстѣ, можно бороться со смертью, защищаться отъ нея. Остатокъ дневного свѣта изсякалъ, какъ вода изъ треснувшей вазы. Въ сумеречномъ туманѣ они различала роты, идущія на подкрѣпленіе, согнувшіяся подъ сумками и снаряженіямъ. Вечерняя тишина на мгновенье оживлялась бряцаніемъ ружей и котелковъ. Затѣмъ дорога обезлюдѣла.

Сначала одинъ раненый, затѣмъ другой остановились, не въ силахъ идти дальше. Одинъ повалился на край канавы и заплакалъ.

— Мы пришлемъ за тобой санитаровъ, — обѣщали ему товарищи, проходя дальше усталымъ шагомъ.

Наступила ночь. Вдали показались группы людей, неясной массой выдѣляясь на дорогѣ, слышенъ былъ ихъ говоръ; они пошли за ними по направленію къ деревнѣ. Чернѣющія улицы и темные дворы кишѣли невидимыми солдатами, и голоса ихъ раздавались неизвѣстно откуда. Иногда рѣзкій свѣтъ отъ походной кухни освѣщалъ группировавшіеся силуэты.

Батальоны, назначенные для подкрѣпленія, ожидали очереди и загромождали улицы; солдаты вставали, чтобы разспросить раненыхъ.

— Мы внаемъ не больше, чѣмъ вы… Плохой участокъ… Гдѣ полевой лазаретъ?

Они столпились передъ краснымъ фонаремъ, бросившимся ямъ въ глаза въ ночной темнотѣ. На двери былъ прибить плакатъ:

„Здѣсь легко раненые, способные ходить.“

Эта чуть ли не шутливая надпись не внушила имъ довѣрія.

— Не сюда, — сказалъ одинъ изъ нихъ, — отсюда должно быть не эвакуируютъ.

Дивизіонный полевой лазаретъ находился по другую сторону площади. Это былъ большой пустынный и темный домъ безъ мебели, безъ коекъ.

Въ рубашкѣ, безъ мундира, военный врачъ съ лоснящимся отъ пота лбомъ быстро осматривалъ раненыхъ, раны которыхъ освѣщалъ фонаремъ фельдшеръ.

На землѣ валялись запачканные бинты, тампоны ваты. На табуретѣ стоялъ большой тазъ, полный до краевъ покраснѣвшей водой.

— Слѣдующій, — говорилъ врачъ, вытирая лобъ обнаженной рукой.

И слѣдующій садился, протягивая свою перевязанную руку или приподнималъ куртку. За столомъ изъ бѣлаго дерева солдатъ поспѣшно заполнялъ карточки, которыя раненые сами прикрѣпляли въ своимъ шинелямъ.

Слышно было, какъ въ сосѣдней неосвѣщенной комнатѣ кричалъ тяжело раненый.

— Правда, что меня положатъ на кровать, господинъ докторъ?.. О, какъ мнѣ хотѣлось бы лежать на ней… Кровать съ простынями, а, господинъ докторъ?.. Скоро-ли пріѣдутъ за нами?.. Поторопите ихъ.

Врачъ разорвалъ рубашку Сюльфара, чтобы осмотрѣть рану.

— Кровь не идетъ больше… Тебѣ промоютъ тамъ… Дай мнѣ руку теперь.

Сюльфаръ не могъ удержаться отъ крива, когда снимали его слипшуюся перевязку.

— Это ничего, чудесная рана, — сказалъ ему врачъ… Только придется отнять тебѣ два пальца.

— Ну, такъ что-жъ, — отвѣтилъ ему рыжакъ, — я не піанистъ.

— Мнѣ больно!.. охъ! какъ мнѣ больно…

Жильберъ вполголоса повторялъ эти слова, какъ будто думалъ жалобой смягчить свое страданіе. Онъ, какъ упалъ, такъ и остался лежать на боку, и когда онъ съ трудомъ приподнималъ свою отяжелѣвшую голову, рыданіе безъ слезъ вырывалось изъ его груди.

Онъ оцѣпенѣлъ отъ боли и не чувствовалъ ни тѣла, ни головы, а только свою рану, глубокую рану въ животъ, которая выворачивала ему всѣ внутренности. Онъ ни на мгновеніе не терялъ сознанія, однако время прошло скорѣе, чѣмъ если бы онъ дѣйствительно бодрствовалъ. Теперь, когда мысль его начала проясняться, онъ почувствовалъ, что страдаетъ. Первое, что пришло ему въ голову, первый вопросъ, который больно рѣзнулъ его, былъ:

— А придутъ ли санитары?

Тревога охватила его, и онъ немного приподнялся, чтобы осмотрѣться. Но рѣзкая боль заставила его снова лечь.

— Придутъ ли санитары?.. Да, конечно, придутъ, когда наступитъ ночь. А если они не придутъ? Разсудокъ его помутился отъ ужаса, и на мгновеніе онъ замеръ, почти не чувствуя боли. Затѣмъ онъ снова открылъ глаза.

Отъ наступившихъ сумерекъ еще печальнѣе сталъ этотъ трагичный лѣсъ съ обнаженными деревьями. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него лежалъ, свернувшись въ комокъ, солдатъ, и изъ-подъ раскрытой шинели виденъ былъ кусокъ бѣлой рубашки, какъ будто онъ хотѣлъ передъ смертью найти свою рану. Дальше, другой, казалось, отдыхалъ, прислонившись къ ободранному стволу, склонивъ голову на плечо.

А этотъ кусокъ голубой матеріи — неужели это еще одинъ трупъ? Да, еще одинъ… Страхъ охватилъ его. Какъ это онъ одинъ живой оказался въ этомъ лѣсу, который подвергся такому обстрѣлу? Чтобы лежатъ здѣсь, развѣ не слѣдуетъ быть такимъ же безмолвнымъ, какъ они, быть такимъ же холоднымъ, какъ они? Это неизбѣжно, смерть ждетъ его…

Но одно это слово — смерть — вмѣсто того, чтобы подавляюще на него подѣйствовать, возмутило его. Такъ нѣтъ же, нѣтъ… Онъ не хочетъ умирать, не хочетъ! Напрягая мысль, сжавъ кулаки, онъ старался понять, гдѣ онъ находится. Нѣтъ никакого признака, никакого указанія, ничего… Снаряды перекрещиваются надъ лѣсомъ и взрываются поблизости, взрывая землю, нарушая сонъ мертвецовъ. Германскіе ли это снаряды или наши?..

Онъ слышалъ короткія перестрѣлки на опушкѣ лѣса, но не могъ оріентироваться. Продвинулись ли наши впередъ?.. Или боши взяли лѣсъ обратно?.. Отвѣта не было. Онъ былъ одинъ съ своей тревогой, съ своими сомнѣніями въ этомъ разгромленномъ лѣсу, между безчувственными, успокоившимися мертвецами.

Однако, съ наступленіемъ вечера канонада утихла, проносился холодный, пахнущій дождемъ, вѣтеръ, и влажная, липкая земля леденила ему ноги. Страхъ, ночной страхъ, снова начиналъ овладѣвать имъ.

Вдругъ ему показалось, что онъ слышитъ трескъ сучьевъ. Сдѣлавъ рѣзкое усиліе, онъ приподнялся на локтѣ и позвалъ:

— Сюда… Я раненъ…

Никто не отвѣтилъ, никто не шевельнулся. Разбитый, утомленный сдѣланнымъ усиліемъ, онъ снова со стономъ упалъ на бокъ. Отчаянная рана его разрывала ему грудь, внутренности, поясницу, все тѣло. Теряя сознаніе отъ боли, онъ бормоталъ:

— Я не шевельнусь больше… Клянусь, я не буду шевелиться, но не мучайте меня такъ…

И чтобы умилостивить страданіе, онъ лежалъ неподвижно, крѣпко закрывъ глаза, вонзивъ скрюченные пальцы въ холодную землю.