Сюльфаръ долго слѣдилъ за раздачей, держа на плечѣ связку вымокшихъ и липкихъ хлѣбовъ, затѣмъ онъ вышелъ изъ очереди.

— Возьми письма, Демаши. Я иду за виномъ.

Письма — только ради нихъ и пришелъ сюда Жильберъ. Онъ вызвался идти за пищей — четыре часа ходьбы туда и обратно по липкой грязи узкихъ переходовъ — чтобы навѣрняка получить письмо отъ Сюзи, самому порыться въ кучѣ писемъ у фурьера; пять дней, какъ онъ ничего не получалъ отъ нея, пять ночей онъ, стоя у амбразуры, злился на завѣдующаго обозомъ, на фурьера, на кашеваровъ, на всѣхъ, кто, вѣроятно, крадетъ его письма. Сегодня вечеромъ, не будучи въ силахъ ждать больше, онъ вызвался идти за пищей.

Нѣсколько разъ онъ останавливалъ фурьера, который бѣгалъ отъ бочки къ повозкамъ, слѣдя за кашеварами.

— Есть письма для меня?

Но у фурьера не было свободнаго времени.

Наконецъ, когда кончилась раздача вина, онъ укрылся въ повозкѣ и вытащилъ изъ сумки письма, перевязанныя пачками по отдѣленіямъ. Тотчасъ всѣ тѣни, разсѣянныя въ темнотѣ, выплыли и столпились.

— За письмами! За письмами!..

Около повозки образовался тѣсный говорливый кругъ, бывшіе въ первыхъ рядахъ присѣли на корточки, нѣкоторые забрались между колесами. Хотѣлось быть поближе, чтобы лучше слышать. Это была самая лучшая порція изъ всей раздачи, предстояло получить крупицу счастья на двадцать четыре часа.

При свѣтѣ карманнаго электрическаго фонаря, который кто-то прикрывалъ фуражкой, фурьеръ плохо разбиралъ надписи. Слушали съ протянутыми руками и настороженными сердцами.

— Здѣсь… здѣсь.

Каждый, получивъ пачку писемъ для своего отдѣленія, тотчасъ быстро отыскивалъ мокрыми пальцами свое письмо, и, несмотря на темноту, несмотря на дождь, бившій по глазамъ, сейчасъ же узнавалъ его только по формату, наощупь. Сумка скоро опустѣла. Послышался разочарованный шопотъ.

— Ну, а мы, какъ же?… Для меня нѣтъ? Ты увѣренъ, ты хорошенько посмотрѣлъ?… Они ихъ, должно быть, бросаютъ куда-нибудь.

Тѣ, которые ничего не получили, отходили, опечаленные, и чтобы сорвать на комъ-нибудь свою безсильную злобу, они негодующе смотрѣли на фурьера, какъ будто они, дѣйствительно, подозрѣвали, что онъ бросаетъ ихъ письма въ кусты.

— Можешь быть увѣренъ, онъ-то свои письма получаетъ.

Жильберъ былъ счастливъ. Взявъ свою пачку, онъ тотчасъ узналъ выступающій изъ пачки широкій конвертъ Сюзи. На него пахнуло счастьемъ.

Теперь, когда письмо уже было у него въ карманѣ, онъ не торопился его прочесть, онъ не хотѣлъ разомъ исчерпать всю радость. Онъ будетъ медленно впивать въ себя каждое слово, лежа въ своей норѣ, и заснешь въ сладкихъ грёзахъ.

На позиціяхъ, параллельныхъ Нанси, гдѣ нашъ взводъ находился въ резервѣ, команды, принесшія пищу, разошлись въ разныя стороны. Сюльфаръ положилъ свою связку хлѣбовъ, поставилъ котелъ и сталъ переходить отъ ямы къ ямѣ.

— На обѣдъ, ребята, — кричалъ онъ.

Они слышали не только его голосъ, но и шумъ проливного дождя. Сонное ворчаніе раздалось ему въ отвѣтъ.

— Можешь дѣлать съ нимъ, что угодно, съ твоимъ обѣдомъ… Чортъ возьми, какъ льетъ, нужно очень проголодаться, чтобы идти за обѣдомъ.

Однако, кое-кто вышелъ. Зажгли свѣчку на землѣ. Присѣвъ на корточки, они наполняли свои котелки и слышно было, какъ они начали ѣсть.

— Я возьму свою кружку вина, — сказалъ Брукъ.

Но Мару, проснувшись, закричалъ изъ своей норы:

— Дайте мнѣ сюда ведро вина и водку. Я не хочу, чтобы до нихъ дотрагивались. Я раздамъ утромъ.

Жильберъ отнесъ ему ихъ съ пачкой писемъ я побѣжалъ къ своей норѣ. Онъ согнулся, чтобы пройти подъ мѣшками съ землей и спрыгнулъ.

Его обдало брызгами, какъ будто онъ поставилъ ногу въ ручей. Несмотря на доску, которую онъ положилъ въ качествѣ загражденія, дождь проникъ въ его нору, и, такъ какъ она была вырыта подъ уклономъ, то при входѣ образовалась маленькая лужа. Становиться на колѣни въ грязи, чтобы рыть стокъ лопатой, вычерпывать воду коробкой изъ-подъ обезьяньяго мяса, бороться съ потокомъ, который вливается, несмотря на преграду… У него не хватило мужества на это. Тѣмъ хуже, онъ приткнется какъ-нибудь вмѣсто того, чтобы вытянуться.

Онъ снялъ съ себя непромокаемую накидку и былъ очень счастливъ, что шинель осталась сухой. Въ темнотѣ хлесталъ дождь, и онъ улыбнулся, прислушиваясь къ нему. Онъ находился въ прикрытіи, у себя; ему остается только прочесть письмо, перечесть его, затѣмъ заснуть съ нимъ.

Размотавъ свои грязные обмотки и снявъ башмаки, онъ просунулъ мокрыя ноги въ два маленькихъ мѣшка изъ-под земли, которые будутъ грѣть его. Затѣмъ, онъ завернулся въ одѣяло, набросилъ на колѣни накидку и зажегъ свою отсырѣвшую свѣчку. Теперь больше ему нечего желать…

Онъ сталъ читать:

„Мнѣ очень нравится здѣсь, въ отелѣ очень весело. Издали видна только его красная крыша; остальное скрыто мимозами.

Кстати, я встрѣтила въ отелѣ моего друга, о которомъ я тебѣ уже говорила, Марселя Бизо. Это очаровательный человѣкъ, и я буду счастлива познакомить тебя съ нимъ послѣ войны.

Мы часто выходимъ вмѣстѣ. Тебѣ это не непріятно, мой мальчикъ? Я предпочитаю тебѣ это сказать, потому что нѣкоторые встрѣчали насъ вмѣстѣ, и они настолько глупы, что способны написать тебѣ всякую ерунду“.

Снаружи проходила смѣна, медленный гулъ заглушенныхъ шаговъ. Вода все текла ручьемъ при входѣ въ землянку, и, капля за каплей просачивались въ лужу.

Свѣжій ароматъ вервены исходилъ отъ письма. Бывало, она преслѣдовала его съ пульверизаторомъ подъ самымъ носомъ, чтобы напугать его. Ушло время ароматовъ. И, все-таки оно такъ близко его сердцу… У него былъ разсѣянный взглядъ, мысль блуждала, онъ прислушивался къ пѣснѣ дождя.

Сюльфаръ приподнялъ край палатки и спрыгнулъ въ яму, — ручьи воды текли съ него.

— Уфъ! Наконецъ-то… Ты получилъ письмо?

— Да, — отвѣтилъ Демаши разсѣяннымъ голосомъ.

О чемъ онъ думалъ? Неподвижно, съ улыбкой огорченнаго ребенка въ углахъ губъ, онъ глядѣлъ вдаль, унесясь куда-то.

— Извѣстія хорошія?

Дождь… Капли дождя какъ будто и въ его взглядѣ.

— Да, хорошія…

Мы разсѣянно смотрѣли на окружающую насъ сельскую природу: будь это въ Артуа, или въ Шампани, въ Лотарингіи или во Фландріи, всѣ дороги, окаймлены ли онѣ вязами или колосящимися полями, торфяными болотами или виноградниками, всѣ онѣ одинаковы для пѣхотинца: та же пыль и та же грязь, по которой приходится совершать тяжелые переходы отъ стоянокъ къ окопамъ.

Солдаты съ побѣлѣвшими отъ пыли рѣсницами, высунувшись изъ грузовиковъ, забавлялись тѣмъ, что блеяли: „Бэ! бээ!“… и къ шуму колесъ и тряскѣ присоединялось ихъ овечье блеянье. Нѣкоторые пѣли.

За нами возвышались черные бараки перевязочнаго пункта съ прилетающимъ къ нему цѣлымъ садомъ деревянныхъ крестовъ. Они стояли прямо, стройными рядами, на мѣловыхъ холмикахъ, а дальше были погребены алжирскіе и марокканскіе стрѣлки, головой къ Меккѣ, и на ихъ холмахъ были водружены узкія стрѣльчатыя дощечки.

На другой сторонѣ работали ополченцы. Мы подошли къ нимъ, да о чемъ не думая, просто, чтобы посмотрѣть: они рыли ямы, цѣлый рядъ могилъ.

Завидѣвъ насъ, старички перестала рыть, какъ бы смутившись. Одинъ изъ нихъ, опираясь на лопату, со смущеннымъ видомъ объяснилъ намъ:

— Такой приказъ, ничего не подѣлаешь… Когда предстоитъ серьезное дѣло, лучше все предусмотрѣть, принять мѣры заблаговременно. Въ послѣдній разъ нѣкоторымъ пришлось ждать по три дня, — къ счастью, была зима.

Мы ничего не отвѣчали. Мы смотрѣли на предназначенныя для насъ могилы… Первый возмутился Сюльфаръ:

— Ну, нѣтъ! — воскликнулъ онъ, — это уже слишкомъ… Давать намъ такое кинематографическое представленіе, когда мы отправляемся въ окопы, это издѣвательство надъ людьми.

И онъ тутъ же побѣжалъ съ донесеніемъ къ командиру, проѣзжавшему верхомъ. Мы едва успѣли замѣтить, какъ онъ вытянулся и произнесъ два слова: однимъ прыжкомъ лошадь была уже на откосѣ. Багрово-красный, задыхаясь отъ бѣшенства, командиръ кричалъ на испуганныхъ ополченцевъ: