Юсэк поклонился женщине и направился к сараю.

Привычно откинув засов, Хагу отворил дверь, положив руку на худую и сутулую спину Юсэка:

— Вот как оно, братишка, бывает в жизни. Еще недавно я тащил тебя через тайгу и боялся, что ты не выживешь. Теперь боюсь, что ты живой, и прячу тебя под замок. Еще недавно ты уберег меня от смерти, а сегодня хотел убить. Вот об этом ты и подумай, отчего так случается. А когда поймешь — позови.

Дверь за Юсэком затворилась.

Сидя на половике, Эсуги чистила картошку, когда в окне показалось чумазое лицо Игната, а вскоре и он сам. Оглядев комнату и, убедившись, что никого, кроме Эсуги, нет, он махнул ей рукой и тут же исчез. Эсуги выбежала на улицу. Игнат сразу же вынырнул из-за плетня и, не думая о конспирации, громко сообщил о встрече с Юсэком. Замерев от неожиданности, Эсуги только глядела на Игната, желая еще что-нибудь услышать о Юсэке.

— Где он сейчас?

— Ушел…

— Зачем ты отпустил его?

— Разве его удержишь? — виновато ответил Игнат.

— Хоть знаешь — куда он пошел?

— Спасать Чангера от Хагу, — открыл тайну Игнат.

— Он пошел к Хагу?!

— Да, — тряхнул головой Игнат. — Смотри не проболтайся! Он просил никому об этом не говорить.

За это время и Эсуги узнала много плохого о Хагу. Но не поэтому сдавило грудь болью. Ведь это она уговорила Чангера пойти на розыски Юсэка и, стало быть, является причиной его беды.

Эсуги пошла от Игната в полной растерянности. Войдя в дом, она бессознательно стала обуваться в первые попавшиеся туфли, затем сняла с вешалки платок Марии Ивановны и бросилась к выходу, но в дверях неожиданно появилась Синдо.

— Куда это ты разбежалась? — спросила она, вглядываясь в возбужденное лицо Эсуги.

— И я не пойму, что с ней, — сказала Мария Ивановна, показываясь в прихожей. — То она плачет, то бежать куда-то кинулась.

Забрав у Эсуги платок, Синдо отдала его Марии Ивановне, а сама увела девушку в столовую. Завидев мать, дети наперебой принялись расспрашивать ее сразу обо всем, не давая опомниться.

— А ты опять скоро уйдешь, да? — спросил Степан, сердито косясь на мать.

И они оба стали стаскивать с нее куртку, берет, сапоги.

— Есть, поди, хочешь? — спросила Мария Ивановна.

— Еще как!

— Вижу, что опять приморилась. Небось снова дрались с энтими бандитами. Ох, мать, достукаешься ты, гляжу.

Синдо обняла ребят и впервые почувствовала, как у нее дрожат руки. Нет, это не от усталости, хотя и отмахала сейчас на коне верст тридцать до полустанка, через который должен пройти первый эшелон на запад с солдатами Великой империи. Неужели это от страха? Но ведь было уже, и под откос пускали эшелоны. Сдают нервы?.. Сдают. Синдо это чувствовала. Не потому ли так часто приходят на память слова Санхо о трудной судьбе их детей в будущем? Нужно сообщить об эшелоне отряду. Нужно добыть взрывчатки. Все нужно, нужно, нужно. Нуждаются во внимании дети, бойцы, хуторские люди, для которых еще не погибла Советская власть, они верят в нее, значит, надо представлять эту власть достойно. Нельзя, чтобы разуверились, нельзя, чтобы измывалась над ними белая сволочь. Иначе к чему все жертвы?..

— Мария Ивановна, возьмите детей, — сказала Синдо, поднимаясь с дивана. — Я поговорю с Эсуги. — И когда та увела мальчишек, сказала задумчиво: — Мир один, а смотрели мы с Санхо на него по-разному. Могут ли люди с разными взглядами жить вместе? Пожалуй… Я любила его так же, как ты Юсэка. Люблю и сейчас. Думаю, что и ему трудно. Но мы расстались. Я ушла в непогоду, он остался в укрытии, чтобы переждать ненастье. А твой Юсэк не искал убежищ — был рядом. А заблуждаться молодым свойственно. Спотыкаются и взрослые…

Все эти дни, находясь в доме Синдо, Эсуги чувствовала себя неловко. Ей постоянно казалось, что Синдо и Мария Ивановна в душе осуждают ее, хоть не проявляют откровенной неприязни. Сейчас ей было очень приятно, что Синдо делится с ней своим сокровенным, старается даже как-то оправдать Юсэка. Сняв со своего плеча огрубелую руку Синдо, Эсуги неожиданно прижалась к ней щекой, как это делала с омони. Потом подняла на Синдо благодарные глаза и сказала тихо, как бы опасаясь разбудить в себе едва утихшее волнение:

— Я очень боялась, что вы никогда не простите Юсэка.

— В том, что случилось, одного Юсэка трудно винить, — сказала Синдо. — Не должна я была поддаться его уговорам — поддалась.

Эсуги хотелось сейчас же рассказать ей, как Юсэк спас старика от хунхузов и пошел на выручку Чангера, но не решилась. Нет, лучше самой встретиться с Хагу, броситься на колени и вымолить пощады. Какой он ни жестокий, но есть же у него сердце?..

— Тетя Маша, зовите сюда наших мужиков! — крикнула Синдо. — Будем обедать.

Дети только этого и ждали. Они с криком выбежали из комнаты и в одно мгновение вскарабкались на стулья. Мария Ивановна принесла из кухни казанок, поставила его посреди стола, а сама устроилась возле самовара.

— А я сижу смирно, — доложил Степан, положив руки на стол.

— Вот и молодец, — улыбнулась Синдо. — Сегодня ты мне нравишься.

— А Бориска опять безобразничает, — сказал Степан. — Глядите, он лезет руками в казанок!

Мария Ивановна шлепнула Бориску по руке, достав картофелины, положила Степану, потом подала Синдо и Эсуги и уже в конце — Бориске.

— Что-то Степушка наш стал больно наблюдательным и скромным, — заметила Синдо. — К чему бы это?

— А к тому, что он уже схлопотал свое, — сказала Мария Ивановна.

— За что же?

— Пусть он сам расскажет, — проворчала Мария Ивановна. — Надо же этакую невидаль сотворить!

Степан нахмурился.

— Ну, что ты там опять выкинул? Выкладывай, — Синдо старалась быть строгой.

— Горшок спрятал, — промычал Степан.

— Взял да и спрятал, — продолжала ворчать Мария Ивановна. — А этот бедняга вскочил ночью и бегает по комнате. Подперло, видать, крепко, оттого и заревел, будто медведь. Ну, тут я его на улицу.

— Да это же, друг ты мой, настоящий садизм! — вскрикнула Синдо, с испугом глядя на Бориску.

— Да, да, садистый он, — поддакнула Мария Ивановна. — А когда б его самого вот так подперло, что бы он делал, а?

— А я бы не ревел, как медведь, — сказал Степан, косясь на Марию Ивановну за то, что она наябедничала. — Я бы сразу на улицу…

— Я-то бегу к ним, надеюсь, порадуют они меня чем-нибудь. А они тут фокусы с горшками демонстрируют, — обиделась Синдо, поднимаясь из-за стола.

— А пусть бабуся и со мной играет. Мне обидно, что она только с Бориской возится, — попытался оправдаться Степан.

— Он еще маленький. А ты его на год старше, — пояснила Синдо. — Так что и вести себя должен как старший.

Степан понимающе кивнул и, шмыгнув носом, сунул в рот картошку.

…Провожали Синдо всей семьей. Эсуги шла рядом.

— Подождем еще, — сказала Синдо. — Не появится Юсэк — поедешь в Иркутск.

— Одна? — испугалась Эсуги.

— Юсэка направим после. Оставаться здесь опасно.

— Но что я там делать буду? Я не знаю ни языка, ни обычаев. Да и зачем мне туда?

— Там ты будешь учиться разговаривать по-русски, писать. А потом найдешь себе любимое занятие. Подружишься с русскими девчатами и парнями. А кончим войну, и мы с дядей Иром приедем к вам.

Конечно, было заманчиво поглядеть на русские города, подружиться с новыми людьми, а главное — учиться русскому языку. Но как уехать, бросив Юсэка, когда он в беде?

— Ну что ты пригорюнилась? — спросила Синдо. — Нельзя тебе здесь оставаться. И без учебы жить в России трудно, особенно теперь, когда страна так пострадала от разрухи.

Они вышли из дому. У плетня, на привязи, стояла лошадь. Увидев Синдо, она зафыркала, приплясывая на месте. Привычно сунув ногу в стремя, Синдо вскочила в седло, и, резко развернувшись, лошадь поскакала по улице. Эсуги долго глядела ей вслед, затем неторопливо вернулась в дом, помогла убрать со стола, и, дождавшись, когда Мария Ивановна вышла, стала собираться. Переобулась в свои туфли, надела тужурку, тихо подозвав Степана, попросила его передать бабусе, что она скоро вернется.