— А я-то думаю, отчего у меня нос чешется все эти дни. Ей-богу — не вру, вот и сейчас чешется. Быть свадьбе, наверное. А что? Почему бы и нет!

— Хороший нос за неделю кулак чует, — хрипло кашляя, произнес пожилой мужчина по-русски. — Япошки почешут тебе его.

— Возможно, — согласился парень. — Потому и тороплюсь. А с расквашенным носом какое питье — не разберешь ведь ни запаха, ни крепости.

Шутка вызвала смех, посыпались новые остроты. А те, кто помоложе, навалились на Ира с просьбой устроить вечеринку, где они могли бы отвести душу перед предстоящим боем. Так сказать, поднять боевой дух. И здешние девчата, мол, уже давно дожидаются этого. И причина хорошая: сыграют свадьбу. «Какая может быть сейчас свадьба?» — недоумевал Ир. Еще сегодня, до прихода Юсэка и Эсуги, эти парни с горечью обсуждали сообщение о том, что к японцам, которые должны очень скоро выступить, присоединились английские и американские войска. От таких вестей можно прийти в отчаяние. Особенно после потери товарищей в недавнем бою. Потому сейчас и отрадно было видеть их возбужденные лица. Поднявшись с места, он пообещал поговорить с Синдо и Мартыновым, хотя был уверен, что они не примут такую просьбу всерьез.

Синдо поднялась навстречу Иру.

— Случилось что-нибудь? — спросила она.

— Вам не кажется, что к гибели Бонсека причастен Хагу? — сказал Ир. — Бонсек был убит на берегу Уссури. Неподалеку от него Хагу подобрал Юсэка и Эсуги.

— Но… его так же могли подстеречь и пограничники, — заметил Мартынов.

— Насколько я знаю — на этом участке сторожевых постов Нет, — пояснил Ир. — Да и нужно ли выискивать все злодеяния тигра, чтобы иметь повод его обезвредить. Пора кончать с ним, не то он и в самом деле притащит сюда банду. Кстати, Юсэк отказался от своих утверждений, что у Хагу много людей. Он рассказал все как есть.

Встав из-за стола, Синдо подошла к Иру.

— Хагу, видимо, именно на это и рассчитывал. Он предполагал, что Юсэк расскажет нам все как есть, — пояснила она. — И будет ждать нас в своем логове, куда и приведет банду атамана. Впрочем, давайте обсудим.

— Нам не обсуждать нужно, уходить нужно. Сама видишь, не готовы мы еще к сражению, — сказал Мартынов.

— Ты опять за свое, Петр, — Синдо с упреком глядела на него. — Нет, никто отсюда не уйдет. И мы с тобой, командир, в первую очередь.

Мартынов не стал спорить и только попробовал объяснить.

— Ты видела, какие у хлопцев глаза? А ты пойди к ним да посмотри: нет уже в них того, что было, а боец без уверенности — мишень для врага, плохое это дело, — доказывал Мартынов.

— Знаю я это, — сказала Синдо приглушенно и вдруг спросила: — А у нас самих-то есть уверенность? Может ли горсточка людей противостоять до зубов вооруженной армии? Вряд ли. Страшно сделать предательский шаг, покориться, уступить землю, твою и мою, чтобы такие, как Хагу, хозяйничали на ней, обратив поколение новых людей в своих батраков. Можно ли такое допустить?.. Думаю — предпочтительнее смерть.

— Так что ты предлагаешь? — выходя из себя, спросил Мартынов. — Принять бой? А чем? Да разве ту вражину припугнешь кулаками?

— Попробуем добыть оружие, — сказала Синдо.

— Где? На кого теперь рассчитывать? Центра-то больше нету.

— Придется обратиться к ним, к белым, — сказала Синдо и подошла к сейфу, стоявшему в углу. Достав из него мешок, бросила на пол. Содержимое высыпалось из него, и Ир увидел множество драгоценностей. — За такое богатство они тебе и самого атамана доставят на бричке! — сказала она. — А связаться с ними поможет отец Донсена, теперь, после смерти сына, атаман ему такой же враг, как и нам.

Она ждала ответа. Ир молчал, глядя на Синдо и Мартынова.

— Погубим мы и остальных хлопцев, — сказал Мартынов, переводя встревоженный взгляд с Ира на Синдо.

— Выхода нет. Придется попробовать.

— Где этот старик? — спросил Ир.

— Какой?

— Отец Донсена. Нужно действовать. Я готов пойти с ним.

— Наверное, подался к семье. Должен вернуться, — сказала Синдо, думая о своем. — Как там, в бараке? Спокойно?

— Все так же. Прав Мартынов, мне тоже не нравится настроение людей.

Синдо, что-то вспомнив, улыбнулась:

— А твой парнишка не из робкого десятка. Как его зовут?

— Юсэк.

— А девушка с ним? Сестра его?

— Невеста.

— Вот как!

Заметив ее радость, Ир поспешил передать просьбу товарищей.

— Парни, как узнали об этом, прямо-таки взбунтовались.

— Почему?

— Помолвку или свадьбу требуют. Говорят — хватит про войну да про смерть молоть. Надоело, мол, панихиды по друзьям справлять. Пора, говорят, и повеселиться. Песню хором поют: «Эх, петь будем, танцевать будем, а час придет — помирать будем!»

— Вот чертяги! — улыбнулась Синдо. — Откуда они эту русскую песню знают?

— Очевидно, хуторские девчата научили, — ответил Ир, понизив голос.

— Час придет — помирать будем, — повторила Синдо и задумалась.

Она знала, что близится время трудных боев. Но не могла, не имела права сказать бойцам о бедственном положении отряда. Верно ли она поступает, скрывая это? Или признаться? И пусть каждый решает сам — уйти ему или остаться. Но в то же время — стоит ли расшатывать в них веру? Ведь говорят в народе: «Не бойся умереть, бойся заболеть». А не лучше ли вселить в них уверенность. Действительно, не рано ли панихиду справлять?!

Неудачи ввергли многих в уныние. Но ведь никто не ушел. Значит, верят в лучшее, хотят оплатить давний долг японским воякам. Да и местные люди заметно приуныли, злословят по поводу наших поражений. Плохо, если совсем разуверятся. Стало быть, нужно скрыть свою слабость…

— В самом деле — почему бы нам немного не отвлечься от забот? — сказала вдруг Синдо. — Тем более что есть уважительная причина! Может, возьмем да и сыграем свадьбу?

— Не время, наверно… — пробормотал Ир. — Да и в памяти все свежо…

— Вот и плохо, что мы тащим на себе груз потерь. Потому и люди поникли, не могут прийти в себя, — сказала Синдо строго.

— Но это, прости, как говорят русские, ни в какие ворота не лезет, — возразил Ир. — Время какое… И потом: Юсэку и Эсуги следует, очевидно, куда-то прежде определиться.

— Одно другому не мешает. — Синдо улыбнулась: — Не будь так строг, учитель. Пусть женятся. А остерегаться нужно другого. Бонсек и его товарищи никогда не познают радости любви. Решительно — играем свадьбу.

Темная и тихая ночь укрыла холмы и сопки, озера и луга. Не шелохнется листва, не скрипнет калитка. Спят сосны и березы, спит хутор. Одна лишь Эсуги сидит за столом и при тусклом свете дымящейся лампы приводит в порядок одежду. Завтра она должна быть красивой! Завтра наденет красную юбку, обуется в новые туфли, украсит себя гребнем и кулоном, которые подарил любимый Юсэк.

Вокруг спали, будто ничего особенного не происходило. Как можно спать в такую ночь? Она подумала о том, каким счастьем озарилось бы сейчас печальное лицо омони. А она, Эсуги, с какой радостью прильнула бы к ее теплой, как колыбель, груди!..

Вспомнив мать, она погрустнела. Перед глазами неожиданно возник Хэ Пхари. Ведь Юсэк до сих пор ничего не знает. Сколько раз она пыталась открыться ему, но все откладывала. Даже не потому, что трудно было признаться, — ее вины в том нет. Боялась причинить ему боль. Казалось, что она отравлена неисцелимым ядом и нет никакого спасения от мучительной смерти. Она была задавлена этим. Ей хотелось скрыться от всех, от самой себя, не думать больше ни о прошлом, ни о будущем.

Бросив платье на пол, она выбежала из барака. Слезы душили ее, но она не могла плакать.

— Что с тобой, Эсуги? — Это был голос Юсэка. Он стоял перед ней, охваченный страхом. — Ты плачешь? Ты не рада свадьбе?

— Я… виновата перед тобой… — вымолвила Эсуги.

Эсуги проснулась от шума. В бараке, кроме нее и Юсэка, никого не было. Вскочив, она выглянула в дверь и поразилась. Сюда, во двор барака, стаскивали дрова, тут же кололи их и разжигали печь. Кто-то носил в котел воду, другие потрошили невесть откуда добытых птиц, чистили рыбу. Здесь же устанавливали столы и скамейки. Хуторянки стаскивали к столу посуду и разные соленья. Больше всех хлопотал комендант, поучал молодых людей, как и куда расставлять посуду, как обращаться с хрупкими предметами, взятыми напрокат у хуторян. Синдо чистила картошку. А Мартынов показывал корейцам, как обращаться с колуном. Даже Игнат был втянут в работу: наводил чистоту во дворе. Проснулся хутор, пораскрывались тяжелые ставни, заскрипели колодезные лебедки и журавли.