— Спрячь его, — сказал Соним строго. — Он тебе еще пригодится. О себе я сам как-нибудь позабочусь. И не трать попусту время, — добавил он, поднимаясь с ондоля.

Эсуги словно ждала этого. Вбежав в свою комнату, она быстро собрала вещи и вышла в переднюю. Хозяйка тем временем сложила в узелок еду и отдала Юсэку. Все вместе они вышли во двор. Аккуратно сложив вещи в коляску, Юсэк привычно ухватился за поручни.

— Ну, прощайте. Может, еще увидимся…

— Спасибо тебе, Юсэк. Будь осторожен, — напутствовал Соним.

— Это мы вам за все благодарны.

— Береги себя, Эсуги, — сказала хозяйка, набрасывая на ее плечи ватную тужурку.

А старик лекарь только поклонился.

И пошли они со двора, прощаясь с фанзой, в которой прожили много радостных и грустных дней. Они шли, минуя знакомые овраги и пашни. Попутный ветер дул им в спину, донося удушливый запах гари. Юсэк остановился, оглянулся: деревни уже не было видно. Свернув с дороги, они направились к видневшемуся вдали сосновому бору.

В августе ночи в этих краях темные и долгие. Только в полночь вдруг ожила холодным светом луна. Притихла земля, заснула и Эсуги. Не спал лишь Юсэк. Он сидел, пугливо озираясь по сторонам: нет, не горела под ним земля и не стояла перед ним сгорбленная старуха с плетью.

Хотелось поговорить, но Эсуги спала. Она лежала рядом на влажной земле, обхватив плечи руками и поджав ноги. Юсэк поднялся и осторожно, боясь разбудить, перенес ее в коляску.

— Что, Юсэк, уже пора идти? — спросила она, взглянув на него полусонными глазами.

— Видишь — луна осветила землю. Хочет, чтобы мы поскорее ушли отсюда, — сказал он, укрывая Эсуги тужуркой. — А ты спи, спи, я тебя потихоньку повезу. — И, крепко ухватившись за поручни, потянул коляску, обходя кустарники и деревья.

Эсуги никогда не ездила в коляске рикши. Спать ей совсем расхотелось. Лес, залитый серебристым светом луны, казался сказочным. Хотелось смеяться, хотелось обнять молчаливые стволы сосен и громко благодарить луну за то, что она сделала таким чудесным этот темный и страшный лес. Однако, увидев, с каким трудом тащит коляску Юсэк, она пыталась остановить его, слезть. Но Юсэк не обращал внимания на ее просьбы.

За один паршивый дэн он, бывало, тратил на янбаней последние силы. Нет, не позволит он Эсуги идти по этой сырой земле, по колючей, холодной от росы траве.

Его руки и ноги не подведут, выдержала бы коляска.

Вскоре показалась равнина, здесь он прибавил шагу и, пройдя ее, выбрался на дорогу, обрамленную с обеих сторон низкорослым кустарником. Юсэк остановился, чтобы отдышаться. Взглянув на Эсуги, улыбнулся: она спала.

Теперь он шел не спеша, прислушиваясь к тишине и монотонному поскрипыванию колес. А перед глазами все еще рушилась фанза, гибли в огне деревья… «Как они там? Что с ними стало? — подумал Юсэк о семье Сонима. — Странные они люди. Они беспокоились обо мне и Эсуги… Но ведь и я не подумал о себе, кинувшись им на выручку». Перед ним ожили гневные лица старухи, Санчира, Хэ Пхари. Юсэк пустился бежать, словно эти люди преследовали его.

От тряски Эсуги проснулась, подняла голову. Угасла в небе луна. Наступило утро. Земля, пробуждаясь, насыщала воздух удивительным ароматом, отчего даже голова кружилась. Она попросила Юсэка остановиться и, сойдя с коляски, сказала, что у нее онемели ноги и ей необходимо пройтись. Ей хотелось, чтобы Юсэк хоть немного отдохнул. Смеясь, она неумело взялась за поручни и потянула коляску. Она шла быстро, что-то напевая в такт своих шагов. Слева, из глубокой и узкой щели, по-голубиному воркуя и прыгая с камня на камень, стекал родничок. Опустив поручни, Эсуги подбежала к воде, припала губами к холодной струе. Тем временем Юсэк достал из коляски узелок и разложил его содержимое на плоском камне. Ели с аппетитом, вспоминая хозяйку.

Покончив с едой, Юсэк сказал:

— Пойдем. Нам нужно скорее добраться до места. А ты такая слабенькая.

— Нет, я не слабенькая, — возразила Эсуги и решительно поднялась. — Я пойду сама, я не позволю больше меня везти.

Они шли рядом, таща вдвоем коляску, шли быстро, часто оглядываясь назад, шли без отдыха. Едва заметная тележная колея то и дело терялась в траве, и тогда приходилось идти наугад, порой блуждая вокруг одного и того же места, на это уходило много сил и времени. Но вот наконец, осилив подъем, они увидели деревушку, разбросанную по равнине между возделанными пашнями. Деревня очень походила на ту, которую они покинули: такие же фанзы, крытые соломой, и дворы, огороженные глинобитными стенами. Только здесь было оживленно. Отовсюду доносились голоса мужчин, женщин и детей.

Юсэк решил не заходить в селенье, поэтому, свернув с дороги, они пошли огородами, утыканными чучелами. На окраине им повстречался древний старик с мотыгой в руках. В своей обшарпанной соломенной шляпе и светлой холщовой рубахе, протертой до дыр, он походил на корейца, и, может быть, поэтому Юсэк и Эсуги доверчиво остановились перед ним. Обветренное в морщинах лицо было скрыто на редкость густой и совершенно белой бородой. Оглядев пристальным взглядом незнакомых путников, старик снял шляпу и низко поклонился, мотнув длинной косой, и Юсэк сразу понял, что перед ним не кореец, а китаец[48]. Старик о чем-то спросил. Не понимая его, Юсэк только пожал плечами, потом, решив, что он интересуется ими, сказал, жестикулируя:

— Мы чосан сарам[49], а идем в Россию.

Старик понимающе закивал головой и, вспомнив что-то, схватил Юсэка за руку, потянул к фанзе, стоящей на краю огорода.

В полутемной и тесной лачуге, потягивая длинный мундштук с круглым бурлящим чубуком, лежал на циновке средних лет мужчина. Заметив вошедших, он мгновенно спрятал трубку за спину, присел, скрестив ноги. Старик что-то объяснил ему, и тот, успокоившись, снова взялся за трубку.

— Вы корейцы? — спросил он по-корейски.

— Да, — ответил Юсэк, пугаясь его черного вспотевшего лица.

— Идете из Кореи?

— Да.

— И куда же путь держите?

— В Россию.

Мужчина ухмыльнулся, оглядев их внимательно:

— А я вот как раз оттуда.

— Вы были в России! — обрадовался Юсэк. Он хотел еще о многом спросить, но промолчал, заметив недобрую улыбку на лице собеседника.

— Только не пойму, зачем вам, детям, туда тащиться? — сказал тот, затягиваясь дымом. — Плохо сейчас там, неспокойно.

Юсэк и Эсуги переглянулись.

— А где сейчас хорошо? — ответил Юсэк, заметив, что Эсуги приуныла. — Мы и не ищем покоя. Не старые еще.

— А если молодые, так что ж — по свету мыкаться? Я ведь тоже не старый, а жизнь, кажется, прошла мимо. Тоже, как и вы, ушел из дому счастья искать. Подобно одичавшей собаке лазал по русским лесам, а все попусту. Что же теперь? Куда податься? Тем и хороша родная хижина, что и голышом можно войти в нее. Родные не осудят, другим нет до тебя дела. Возвращайтесь-ка и вы домой, пока не поздно. Нечего нашему брату в России делать. Было время, да прошло.

— Вы уговариваете нас вернуться домой, — пробормотал Юсэк огорченно. — А если его у нас нет? Куда же деваться в этом случае?

— Наш дом — это Корея, — ответил мужчина. — У меня тоже нет дворца. Возвращаюсь в свою лачугу. А мог бы не хуже других жить и в России. Было на что, а вот домой потянуло.

— Но ведь вам повезло в России, — заметил Юсэк, — Если я вас правильно понял, у вас были деньги, много денег.

— Были. За них я отдал здоровье, — сказал мужчина, — потерял близкого человека. Но это не самое страшное. Я потерял себя, свою честь. Русское золото не приносит людям радость: тяжелое оно.

— Но почему вы решили, что мы идем в Россию за золотом?

— А за чем же еще? За каким еще чертом туда идти?

— Мы там жить хотим. Друзья там… — запинаясь от волнения, пояснил Юсэк. — Им тоже не нужно золото. Они добиваются, чтобы всем было хорошо.