— Завод, может быть, и знает, а мне ничего не известно.

— Ладно, ладно… Не первый год запираешься. Но я все равно рад твоему предложению, Петр, и готов сотрудничать снова. У меня даже есть кое-какие предложения по башне. Ты ведь не будешь затирать? — с полуулыбкой спросил Максим.

— Что, что… а этого ты от меня не дождешься! — в том же тоне, обнажив крепкие желтоватые зубы, ответил Куинджи.

— А как с переходом к вам? Это же сопряжено с трудностями… Подумают, что я испугался.

— Я поговорю с Уховым. Скажу, что вместе работали, привыкли друг к другу. Оформим переводом в нашу группу. Так делают.

— Спасибо, Петр. А когда?

— Если даешь согласие — откладывать не будем.

Максим поднялся и протянул Куинджи руку.

В середине января, когда были освобождены Малоярославец, Боровск, Медынь, Можайск и наступление победно развивалось, «Ленинский завод на Урале» задышал всеми своими трубами.

Предварительная работа строителей, монтажников, такелажников, технологов, литейщиков, кузнецов, станочников наконец начала давать свои плоды. Завод стал работать, как хорошо отлаженная машина. Дизельщики освоили массовое производство моторов, строительство тяжелых танков было поставлено на поток.

В одно из воскресений, когда был «законный» выходной, впервые за много месяцев напряженного, изнурительного труда и жизни на казарменном положении, Махов собрался поохотиться. Еще с вечера сговорился с местным охотником Потапычем, работавшим кладовщиком в цеху, и с шофером. Придя домой, стал чистить оружие, заряжать патроны и просидел до полуночи. А утром, еще затемно, его разбудила жена. Попив чаю и уложив в сумку провизию и бутылку водки, что Потапыч просил «для сугреву», Махов вышел из дому. Шофер Вася — крепкий, конопатый парень и Потапыч — краснолицый бородач дожидались в «виллисе».

— А что собаку не взял, Потапыч? — спросил Махов, здороваясь.

— Чай, за козлами едем, их тут тьма тьмущая.

— А куда держать? — спросил шофер.

— Дуй, Вася, в Предгорье, в сторону Аргояша, — сказал Потапыч, усаживаясь поплотней и кладя на колено двустволку. Махов, с карабином, сел рядом с шофером.

Морозы в этом году ударили рано, а снегу выпало немного. Дорога была хорошо укатана, и ехали быстро. Только миновали первое большое селение за городом, как из кустарника через дорогу махнул большой серый козел. Махову стрелять было неловко.

— Стой! Стой! — закричал он шоферу. Тот затормозил всеми колесами. «Виллис» проехал метров семь юзом и встал. Махов выскочил, вскинул карабин, но козел уже скрылся в лесу.

— Эх, черт, зазевался я, — вздохнул с огорчением Махов. — Если б пораньше увидел — мог бы в окно выстрелить.

— Не горюй, Сергей Тихонович, ишо настреляешься сегодня, — успокоил Потапыч. — К горам подъедем — глаза разбегутся…

Махов, мысленно ругая себя, сел в машину.

Вдали показались пологие увалы с серым подлеском и редкими соснами. Потапыч стал всматриваться. Прошло минут десять — пятнадцать, и вдруг он тронул за плечо шофера:

— Останови, Василий.

— Вон, гляди, Сергей Тихонович, четыре козла стоят.

— Где? Не вижу.

— А эвон, на бугорке. По пузо в сухой траве.

— Да, да, вижу… Вылезем, что ли?

— Не, можем спугнуть. Давай в окно.

Оба, опустив стекла, прицелились.

— Пли! — скомандовал Потапыч. Грянули выстрелы. На бугре взметнулся снег, и козлы исчезли.

— Эх, черт, промазали! — с досадой выругался Махов.

— Я-то не достал дробовиком, а ты, должно, уложил одного, — сказал Потапыч.

— Не может быть.

— А я говорю: уложил! Козлов-то только три поскакало.

— Поедем, поглядим! — сказал шофер и, вырулив на целину, поехал по снегу напрямую.

Когда поднялись на бугор, увидели лежащего в снегу серого, большого козла с маленькими, только пробившимися рожками.

— Ну, что я говорил! — радостно воскликнул Потапыч. — Иди, Василий, волоки его в машину.

Шофер выскочил и бросился к козлу. Вылез и Махов, все еще не веря своей удаче. Потапыч, подойдя, достал охотничий нож, распорол козлу брюхо, вырезал печень и другие внутренности, бросил в снег.

— Это зачем? — спросил Махов.

— А чтобы не воняло мясо. Так делают все охотники.

Козла затащили в машину и поехали дальше.

— Жалко, из четырех только одного взяли, — сказал Потапыч, — Надо бы поближе подъехать.

— Могли спугнуть!

— Не, Тихоныч, — возразил Потапыч, — у козлов только слух, а видят они плохо. Могли потихоньку подъехать…

— Это верно! — подтвердил шофер. — За сто метров козел человека не разглядит… — И вдруг закричал: — Смотрите! Смотрите! С горы целое стадо валит на нас.

— Стоп! Глуши мотор! — властно крикнул Потапыч. — Иди на эту сторону, Тихоныч, — опять ударим из окон.

Махов, кряхтя, перебрался на место шофера, опустил стекло, приладил карабин.

— Только гляди — без команды не стрелять! — приказал Потапыч и сам приготовился.

Стадо коз и козлов, вздымая снежную пыль, мчалось прямо на машину. Вот они уже на расстоянии выстрела: видны черные глаза, большие уши и почти не видно тонких ног. Махов прицелился, затаил дыхание.

— Погодь! — прошептал Потапыч. Видимо, этот еле слышный шепот долетел до стада, и оно, как по команде, шарахнулось в сторону.

— П-ли! — с провизгом, не своим голосом крикнул Потапыч. Ударили два выстрела. Снег взвился столбом, закрыв стадо, бросившееся назад. В эту снежную коловерть, наугад, ударил Потапыч из второго ствола и еще три выстрела сделал из карабина Махов.

Когда снежное облако осело, стада уже не было, а на снегу лежали пять козлов.

Махов, дрожа от радости и восторга, выскочил первым и побежал смотреть трофеи. Лицо его горело, а руки слегка дрожали.

Потапыч, оглядев трофеи, довольно сказал:

— Три козы и два рогача!

Махов, мысленно сознавая, что он уложил четверых, от волнения не мог говорить…

Пока Потапыч колдовал над козлами, он сходил за сумкой.

— Вот тут мне кое-что собрала жена на дорогу, давайте закусим и хватим по чарочке за удачу.

— Тут, на ветру-то знобко, — сказал Потапыч. — Айда, ребята, в машину…

Надышавшись свежим морозным воздухом, отрешившись на охоте от дел, забот и тревог, Махов ночью спал как убитый, но, разбуженный заводским гудком, поднялся бодрый, полный свежих сил.

На заводе он сразу заглянул к Васину, который распекал начальников отстающих цехов, и, не вмешиваясь, присел на диван в глубине кабинета. Двое начальников, на головы которых сыпалась брань, сидели у стола директора, опустив головы, а третий — начальник новой литейной Зинченко, недели три назад вернувшийся из карьера, сидел в сторонке.

Махов знал, что Зинченко обеспечил формовочной землей все три литейных цеха и за короткое время вывел свой цех в передовые.

«Неужели и Зинченко будет опять песочить?» — подумал Махов и, решив за него вступиться, стал вслушиваться.

— Вы думаете, подтянулись с планом, так теперь можно почивать на лаврах? Не выйдет! Что у вас происходит в цехах? А? Грязища — ноги не вытянешь. Завалы мусора, стружки, обрезков стали. Меня вчера парком носом тыкал в эту грязь. Позор! Смотрите у меня — спуску не будет!.. Вон сидит Зинченко. За нерадивость и халатность я принужден был его строго наказать. И Зинченко не только искупил свою вину, но и показал пример настоящего патриотизма. Его литейный цех занесен на доску Почета. Григорий Давыдович!

Зинченко встал.

— Я вас слушаю, товарищ директор.

Зинченко растерянно взглянул на Васина, на улыбавшегося в глубине кабинета Махова, на удивленных начальников цехов, сказал смущенно:

— Благодарю вас, товарищ директор!

— Это я вас должен благодарить, товарищ Зинченко. Вы заслужили эту награду. Идите, товарищи, в цеха! Идите и помните: каждый из вас может быть отмечен такой же, а может, и более высокой наградой. Завод должен блестеть, как стеклышко. От этого во многом будет зависеть успех нашей работы!..