Все насторожились.
— Так, так… Когда же? Сегодня утром… Прямо не верится. А как? Можно сегодня? — голос отца вдруг радостно задрожал. — Спасибо! Большое спасибо!..
Он бережно положил трубку и замер в некоторой растерянности, словно боясь верить тому, что сказали.
— Что, что, Гаврила Никонович? Не томи! — привстала Варвара Семеновна.
— Ой, неужели Максим? — вскрикнула Ольга.
— Он, он, Олюшка. Утром привезли в госпиталь. Передает привет и поздравляет. Да, что я тут вам рассказываю, — смахнул навернувшиеся слезы Гаврила Никонович. — Все мигом одевайтесь и пойдем к нему.
— Верно! — закричал Егор. — Пойдемте всей оравой! Пироги от нас не уйдут…
Глава тринадцатая
1
Еще в Северограде Васин учредил на заводе должность «докладчика», с персональным окладом. На эту должность был зачислен некто Оптима — предприимчивый и ловкий человек, подвизавшийся раньше в редакциях газет, на радио, в туристическом бюро; был худруком в клубах и администратором в театрах.
Этот Оптима — небольшой, юркий человек с черными усиками бабочкой, развязный и нагловатый, имел обширнейший крут знакомств и умел «пустить пыль в глаза». Он был принят в доме у Васина и как «друг дома» выполнял разные поручения по части развлечений…
Когда началась война, Оптима почувствовал себя весьма неуютно и тревожно, так как дважды получил повестку из военкомата. Он бросился к Васину, ища у него покровительства и защиты. Васин тут же взял Оптиму на должность «докладчика» и приказал выдать ему рабочие карточки и оформить бронь, освобождающую от призыва.
В приказе о его назначении говорилось следующее:
«Главной обязанностью докладчика является сбор официальной, газетной и прочей информации о танках в боевой обстановке. Докладчик имеет право присутствовать и выступать на диспетчерских совещаниях. Об особо важном и чрезвычайном он должен докладывать лично директору завода, главному инженеру и главному конструктору».
Этим приказом, копию которого Оптима сразу же положил в свой вместительный бумажник, он ставился на заводе в особое положение. Ему был отведен кабинет и назначена секретарь.
В Северограде Оптима завалил Васина и Колбина фотографиями вырезок из газет, где описывались действия танков в ходе различных сражений. Рассказывалось о героизме и мужестве танкистов. Из этих вырезок можно было составить представление, что танки КВ являются неуязвимыми и непревзойденными машинами. Эта информация была по душе Васину и радовала Колбина. Оптима был премирован и продолжал «работать» с прежним рвением. То обстоятельство, что Оптима не имел технического образования и ровно ничего не смыслил в танках, никого не интересовало…
Когда началась эвакуация, Оптима прилетел в Зеленогорск вместе с руководящими работниками завода и с помощью Васина обосновался при директоре в отдельном кабинете и получил хорошую комнату в итээровском доме, карточки на литерный паек.
Благодаря «деятельности» Оптимы, Васин, Колбин и все другие руководители Ленинского завода были убеждены, что они делают лучшие в мире танки и что, организуя производство КВ на Урале, в машины не нужно вносить никаких изменений и усовершенствований.
Махов, не читавший информации Оптимы, смотрел на организацию производства КВ другими глазами. Из разговоров с военпредом Чижовым и приезжавшими с фронта за танками командирами, он знал, что в КВ есть уязвимые места, и не раз говорил об этом с Уховым, который, как заместитель главного конструктора, наблюдал за производством.
Ухов дожидался приезда Васина, чтоб поставить вопрос об устранении некоторых недоделок в КВ перед Колбиным, в его присутствии. На этом настаивал Махов. Он же советовал ему поговорить с бригадиром Клейменовым, который сам, будучи механиком-водителем КВ, участвовал в танковом сражении.
Так как в связи с болезнью мастера Никонова Клейменов исполнял обязанности сменного мастера, его никак нельзя было оторвать от работы. Все же Ухов нашел «просвет» и пригласил Егора к себе.
Егор пришел прямо из цеха в промасленной телогрейке, надетой поверх серого, поношенного свитера, воротник которого, как хомут, висел на исхудавшей шее.
Ухов, поздоровавшись за руку, пригласил Егора присесть и сам, сев за стол, заваленный чертежами, взглянув на стриженую голову и осунувшееся скуластое лицо, подумал: «Какой был видный парень. Все любовались им. А теперь — глядеть не на что…» Он вспомнил синеглазую красавицу, что выступала на совещании по шаботу. «Наверное, и она не признала мужа… Да, голод не красит…»
Егор помнил Ухова по Северограду. Он чаще других конструкторов бывал во втором механосборочном. Его любили за простоту, душевность, веселый нрав.
— Ну, что, Егор Гаврилович? Как на новом месте?
— Ничего, работаем… Теперь вот за мастера вкалываю.
— Тебе давно и следовало быть мастером.
— Нет, мне по душе свое бригадирство. Привык…
«Простачком старается казаться, — подумал Ухов, — а, видать, парень умница. Едва бы простачка полюбила эта красавица инженер».
— Я позвал тебя, Егор, чтоб поговорить по душам, — начал Ухов, как когда-то в цеху. — Мы ведь давно знаем друг друга.
— С той поры, как начали осваивать КВ, еще опытные.
— Вот, вот! А мне говорили, что тебе приходилось участвовать на КВ в танковом бою.
— Да, довелось…
— Махову ты, кажется, говорил, что танки останавливались, направляясь на позицию.
— Верно, говорил. Был такой случай… Только не останавливались они, а стояли намертво. Три танка. Целый взвод.
— А что случилось?
— Полетели передаточные шестерни, сгорели фрикционы…
— Может, были малоопытные механики-водители? — осторожно спросил Ухов.
— Этого я не знаю… Но танки вышли из строя, нам пришлось ремонтировать.
— А вообще-то как наши танки в бою?
— Что спрашивать? Чай, сами знаете… Мы из-за бугра лупили по немцам. Ох, и накрошили… От нашего же снаряды отскакивали. А мы как хлобыстнем, так в щепки! Да, да! Пробивали насквозь немецкие. И главное — они тут же вспыхивали.
— У них же не дизели, а бензиновые моторы.
— Я знаю. Нагляделся. Мы их тогда много зажгли.
— Значит, наш танк не идет в сравнение с немецкими?
— У них тяжелых танков вообще не было. А с этими сравнивать нельзя! Но коробка скоростей слабовата. Надо ее переделывать.
— А еще какие недостатки ты заметил? — спросил Ухов, записывая.
— Башни заклинивает. Немцы это заметили и бьют прямо под башню. В этом бою несколько случаев было. А у моего танка вообще башню сорвало. Наверное, ударили большим калибром. Всех убило — я один уцелел.
Ухов опять что-то записал и, ласково взглянув на Егора, спросил:
— А как, Егор, маневрировать приходилось в бою?
— Мало… Тяжел танк… неповоротлив. Если бы гусеницы ему пошире — он был бы подвижнее.
— Дельно говоришь. Дельно. Подумаем. Еще чего скажешь?
— Ребята меж собой толковали, что пушку бы ему помощней. Он же большую пушку может нести, а вооружен, как и «тридцатьчетверки», семидесятишестимиллиметровой. У немцев танк Т-четыре — разве может сравниться с нашим, а пушка на нем всего на миллиметр меньше.
— Разумно судишь, Егор. Очень разумно. Подумаем и над этим…
— Вы бы с братом моим Максимом поговорили. Он воевал против Гудериана под Мценском. Видел разные немецкие танки и пушки. А главное — он сам конструктор и может быть полезнее.
— Поговорю. Спасибо. Он что, на заводе работает?
— Пока дома. Только из госпиталя выписался. Но собирается работать.
— Конструктор, говоришь?
— Да. Работал здесь в отделе главного конструктора по тягачам.
— Вон как… И воевал в танке… Слушай, Егор, он очень нам нужен. Как только поправится, пусть приходит ко мне.
— Скажу. Спасибо!
— И тебе спасибо, Егор. Много рассказал ценного…
2
Егор не знал, что помимо физической усталости, изнурения и дистрофии у него еще было истощение нервной системы. И это-то нервное истощение, которого он не замечал, и было самым страшным.
