Увидев старого мастера, Сочнев выскочил из-за стола, поспешно пошел навстречу:

— Гаврила Никонович! Вот так гость! Я очень, очень рад! Присаживайся! — держа Клейменова за руку, он довел его до стола и, радушно улыбаясь, усадил.

Гаврила Никонович даже удивился такому вниманию в такое суровое время. И, глядя на молодое, упитанное лицо Сочнева, подумал: «Должно быть, дело на фронте не так плохо».

— Ну, с чем пожаловал, дорогой Гаврила Никонович? — усевшись в свое кресло, через стол спросил Сочнев.

— Да вот пришел посоветоваться… Мы — литейщики задумали послать телеграмму товарищу Сталину. Чтобы, значит, скорее начать производство танков. А то стоит у нас этот КВ, а дело не двигается. Душа изболелась…

Округлое, приветливое лицо Сочнева вдруг омрачилось, даже посуровело, сероватые глаза испуганно уставились на Клейменова.

— Телеграмму товарищу Сталину? — приподнявшись, спросил он. — А что напишете? Хотим быстрее делать танки, а нам не дают чертежи?

— Вроде этого, — подтвердил мастер.

— Да ведь это же будет разглашение государственной тайны, — переходя на шепот, но четко, чтоб было слышно и в приемной, заговорил Сочнев.

Придвинувшись, он пронзительно посмотрел в открытые, не моргнувшие под его взглядом глаза старого мастера и сел.

— Так как же тогда… товарищ Сочнев? — вздохнул Гаврила Никонович.

— Была комиссия здесь. Осмотрела завод и, наверное, уже доложила правительству.

— Так ведь танк-то стоит…

— Такие дела решаются на высшем уровне! — повысил голос Сочнев, все так же осуждающе глядя на Клейменова. — Пока не имеем указаний, а получим — от вас не скроем. Идите, товарищ Клейменов, и забудьте о телеграммах и о том, что видели на заводе танк, если не хотите попасть в тюрьму. Это я говорю вам дружески, так как знаю вас и верю вам.

Гаврила Никонович помолчал в раздумье, повертел в руках фуражку и, нахлобучив ее, вышел, не простившись…

В сумерки, когда людные улицы Москвы опустели, а окна в домах, заклеенные крест-накрест полосками бумаги, закрылись темными шторами, по гулкой булыжной мостовой прогрохотала изрешеченная пулями и осколками, с оторванным бортом, полуторка. Она остановилась у ворот дома военного коменданта. Из кабины и из кузова устало выбрались люди в пилотках, в изорванных комбинезонах, перепачканные соляркой и железной пылью. Один из них, что постарше, предъявил часовому какую-то бумажку. Тот, прочитав, зашел в будку и вызвал по телефону дежурного с красной повязкой на рукаве. Дежурный провел приехавших в пустую гулкую переднюю с высоким лепным потолком, где сидел военный с двумя «шпалами» в петлицах.

— С фронта? Ремонтный отряд? — спросил он и, получив утвердительный ответ, исчез за тяжелой резной дверью.

Минуты через две ремонтников ввели в огромный кабинет старинного барского дома, где за массивным столом сидел моложавый генерал с седыми усами.

Обтрепанная одежда, осунувшиеся, запыленные, заросшие густой щетиной лица тронули генерала. Он встал, каждому пожал руку, пригласил сесть.

— Просим вас, товарищ генерал, помочь нам добраться до Северограда, — охрипшим голосом от крика на дорогах сказал Подкопаев. — И кому сдать машину и ящики с запчастями для танков.

— Вы были призваны в танковый полк?

— Нет. Мы были прикомандированы от завода для ремонта танков.

— Так… понимаю.

— В полку не осталось ни одного танка, и нам приказали ехать домой.

— Вы уверены, что не осталось ни одного танка?

— Так точно. Вот бригадир Клейменов, он участвовал в последнем танковом сражении. Спросите его.

— Вы участвовали в сражении? — удивленно посмотрел генерал на Егора.

— Так точно, товарищ генерал! При бомбежке убили механика-водителя. А танк мы только отремонтировали. Командир, узнав, что я был танкистом в финскую, попросил выручить.

— Так, так, — одобрительно поощрил генерал. — Рассказывайте дальше.

— Вот мы на трех КВ и двинули овражком, и подоспели вовремя. Бой был в самом разгаре. Из овражка и ударили во фланг. Накрошили и зажгли много. Немцы бросились удирать. Наши пустились вдогонку. Я же немного замешкался, не расслышал команды. Грохот стоял страшный, по машине били снаряд за снарядом… Только выскочил из овражка, как шарахнет тяжелым снарядом — я сознание потерял. Очнулся, гляжу — башню сорвало и всех убило.

— Как же вы выбрались?

— Вылез через нижний люк и овражком бежать к лесу, где были наши.

— Вам же награда полагается за этот бой!

— Какое там… — отмахнулся Егор. — Уцелел, и на том спасибо…

— Нас на заводе ждут, товарищ генерал, — перебивая Егора, опять заговорил Подкопаев. — Ведь мы танки делаем.

— Понимаю вас, товарищи. Понимаю. Но и здесь вы оказались на редкость вовремя. На Энский завод свезли больше ста подбитых, обгоревших танков, а ремонтировать некому. Нет ни одного специалиста по танкам. Очень прошу вас, товарищи, — выручите! Поможете, наладите ремонт — на самолете отправлю вас в Североград. Мог бы призвать вас по всем правилам, но, полагаю, вы сами…

— Ясно, товарищ генерал, — вскочил Подкопаев. — Раз надо — поможем.

— Спасибо, товарищи! Я и не ждал другого ответа. Как вы кстати приехали…

Он что-то написал на бланке, вызвал дежурного.

— Сейчас же, в сопровождении патруля, отправьте товарищей в стройбатальон на Энский завод. Скажите, чтоб разместили в казарме, выдали полное обмундирование и, с сегодняшнего дня, взяли на довольствие.

— Есть! — козырнул дежурный.

Генерал поднялся, снова пожал всем руки и проводил до двери.

Приоткрыв полированную дверь, в кабинет директора тракторного заглянул массивный человек и басом спросил:

— Можно, товарищ Шубов?

Директор недовольно скривил тонкие губы. Он не любил, когда к нему входили без доклада, и отбрил бы всякого заводского за такую вольность, но этот был ему незнаком, к тому же обращался по фамилии. «Может, какая шишка?» — подумал он и, смерив глазами могучую фигуру гостя, сказал, сдерживая раздражение!

— Входите! По какому делу?

Тот, не отвечая, прошел к столу, грузно сел в старое, взвизгнувшее под ним кресло, сердито сказал:

— Ну и секретарша у вас. Уж минут двадцать держит в приемной, говорит — совещание.

Директор опять поморщился, но ничего не сказал, желая вначале выяснить, что за птица к нему залетела.

Гость достал из кармана большой залоснившийся бумажник, вынул вчетверо сложенную бумагу, расправил и уже тогда протянул директору:

— Вот, взгляните! Тут написано, кто я и зачем сюда прислан.

Шубов взял бумагу небрежно, двумя пальцами, но, увидев герб, красные буквы: «Совет Народных Комиссаров СССР» и подпись Молотова, сразу как-то подобрался.

Прочтя, он более внимательно взглянул на незнакомца, на его простое, но властное лицо с прямыми бровями и крупным подбородком, слегка потянулся к нему, возвращая бумагу:

— Тут какое-то недоразумение, товарищ Махов. У нас есть главный инженер, и я им вполне доволен. Придется вам подождать, пока я свяжусь с Москвой.

— Немцы не будут ждать, товарищ Шубов, пока вы уточняете и согласовываете. Они прут и прут… Прошу выделить мне помещение, помощника и секретаря. Я должен немедленно приступить к работе.

Шубов опять недовольно скривил тонкие губы и позвонил. Вошла секретарша.

— Откройте для товарища Махова кабинет главного конструктора. Скажите, чтобы к нему явились инженер Копнов и Ольга Ивановна.

— Будет сделано, Семен Семенович. Но ведь Николай Афанасьевич может не сегодня-завтра вернуться из Крыма.

— Делайте то, что вам приказано.

— Хорошо. Пойдемте, товарищ…

Махов устало поднялся.

— Еще к вам просьба, товарищ Шубов. Прошу сегодня же отдать приказ, что я приступил к работе и что все мои распоряжения по заводу должны выполняться беспрекословно и немедленно.

— Как — ваши распоряжения? — вскочил Шубов, и клок редких рыжеватых волос на его лбу поднялся дыбом. — Пока директор тут я.