В то время, когда на Урале шли споры о шаботе, Максим вторично остриженный под машинку, в выгоревшем, потертом обмундировании второго срока, со своими новыми товарищами трясся в товарном вагоне. Куда их везут — сообщено не было. Все были убеждены, что на фронт, и, примостясь на нарах, писали домой «прощальные» письма.

Максим стоял у приоткрытой двери вагона, пытаясь разобраться в местности, по названиям станций определить направление. «Очевидно, везут на формирование, куда-то недалеко. А уже оттуда двинут к фронту», — думал он, так как отправляли всего один батальон.

«Очевидно, немцы, которых на месяц задержали наши войска восточнее Смоленска, опять поперли на Москву, — размышлял он, поглядывая в дверь. — Иначе нас бы не сорвали с обучения. Видимо, дело плохо…»

Эшелон продвигался медленно, кружа где-то около Москвы. Когда стемнело — поехали быстрей. Даже во время очередного налета, когда в небе заходили голубые столбы прожекторов, взвились пунктирные нити трассирующих пуль, поезд не сбавил скорости…

Мелькали разъезды, станции, но вокруг — ни единого огонька. Ехали в полном неведении. Максим, устав от стояния у дверей, лег и быстро уснул.

Утром кто-то узнал знакомую станцию и радостно закричал:

— Вставайте, хлопцы, едем в Саратов!

Настроение, сразу переменилось. На стоянке дневальный сбегал за кипятком. Чай пили с шутками-прибаутками. Каждый думал: «Что бы там ни было, а все-таки не сразу под пули и бомбы…»

На четвертую ночь поезд остановился на станции, где ярко горели электрические фонари. Через составы, забившие все пути, от вокзала доносился гомон человеческих голосов.

Максим, выглянув из вагона, спросил проходивших мимо смазчиков:

— Где стоим, товарищи?

— В Сталинграде!..

— Зачем же это нас сюда? — спросил, подойдя к двери, сосед-красноармеец.

— Не знаю… — ответил Максим, а сам подумал: «Очевидно, тракторный завод переключен на производство танков. Может, еще до войны освоили. Похоже, что здесь и будут формировать танковую дивизию».

Пронзительно завопил паровоз:

— Наш подает голос, — сказал красноармеец и ушел к себе на нары. Максим продолжал стоять у двери — хотелось увидеть Волгу. Он был любознателен с детства. Его влекло в незнакомые места. Хотелось многое увидеть, многое узнать. Не раз он переезжал Волгу у Сызрани, но какая она в нижнем течении — видеть не доводилось.

Максим долго всматривался в смутные очертания города, заводов, поселков, а Волга не показывалась. «Да ведь она же с другой стороны, — догадался Максим и лег на нары. — Да, жаль, не увидел Волгу. Наверное, здесь она широченная… Вот бы сплавать на ту сторону. И чего меня так тянет узнать, осмотреть всю страну, хотя бы самое примечательное? Ведь и в Сочи из-за этого поехал — хотелось увидеть море. Ведь, кажется, изъездил, исходил весь Урал, а все мало. Почему такая ненасытность? Может быть, подсознательно чувствую, что меня скоро убьют, поэтому и хочется больше увидеть?.. Кто знает… Если бы не дернуло меня в Сочи, может быть, сидел бы сейчас на заводе, налаживал производство танков и не думал бы, что убьют. Конечно, по-глупому меня «забрили в солдаты». Обидно, что так вышло. Но ведь и дома могли забрать. А вернее всего — сам бы ушел добровольцем. Егорша, наверное, давно воюет… Ему, конечно, полегче, — ни жены, ни детей. А я как вспомню, — слезы из глаз… Таких крошек оставил. И Ольгу жалко. Хорошая она у меня. Ласковая, преданная. В двадцать четыре года остаться вдовой не сладко… Конечно, родители не бросят, а все же страшно подумать. А если немцы придут? Если попадет в кабалу? Если все, что мы создавали, будет порушено, растоптано, отец-коммунист расстрелян, детишки убиты, с Ольгой будет потешаться какой-нибудь обнаглевший эсэсовец… Нет, нет, нет! Правильно я сделал, что пошел воевать! Если мы — Клейменовы — потомственные рабочие не сядем в танки, кто же тогда защитит Родину?..» — с этими мыслями Максим уснул…

Растолкали его на рассвете. Поезд стоял на маленькой станции. Быстро, по команде, все выгрузились из вагонов и, построившись, пришли в лагерь, находившийся недалеко, в голой, выжженной степи за колючей проволокой. Лагерь еще спал.

Прибывших построили в шеренгу, пересчитали и разместили в длинном, приземистом бараке.

Утром вновь прибывший батальон подняли по трубе вместе со всеми и объявили, что он вливается в состав формирующейся здесь Особой танковой бригады. Эта Особая бригада формировалась в основном из уцелевших, обстрелянных танкистов двух танковых дивизий, понесших в боях тяжелые потери.

После завтрака ротный, построив механиков-водителей, вывел их на плац, где гордо стоял новый танк Т-34, которого в войсках любовно называли «тридцатьчетверкой».

Массивный, приземистый, из толстой брони, с могучей литой башней, на широких гусеницах, он производил внушительное впечатление. Прибывшие из-под Москвы механики-водители видели его впервые, поэтому, приблизившись, остановились:

— Вот это да! Это — машина!

— Не танк, а прямо броненосец!

Максим тоже был поражен массивностью и мощностью нового танка. Но, всматриваясь, он вдруг ощутил, понял то, что было непонятно другим. Каким-то своим, особым чутьем, присущим, быть может, только очень одаренным конструкторам, он увидел, что танк этот совершенно не похож на «бабушку» и на те угловатые немецкие танки, снимки с которых он видел в газетах.

Этот танк, очевидно, был вдвое тяжелее «бабушки», но в нем чувствовалась легкость, стремительность, благодаря обтекаемости форм.

Максим, как конструктор, сразу понял, что эта обтекаемость обеспечит новому танку неуязвимость — снаряды будут скользить и отскакивать.

«Да, здорово! — прошептал про себя Максим. — Красота в нем сочетается с надежностью…»

Люк танка приоткрылся, и из него показался танкист, в кожаном шлеме и в черной кожаной куртке.

— Привет новичкам! — крикнул он весело. — Подходите поближе. Полюбуйтесь на нашего красавца.

Новички обступили танк, трогая его руками, восторгаясь.

— Да, машина!

— Этот удавит фрица запросто.

— Не удавит, а раздавит, как слон сороконожку.

— А пушка-то, глядите, какова! Не то что сороковки на «бабушках».

— В этой калибр, наверное, миллиметров семьдесят.

— Семьдесят шесть! — пояснил не без гордости танкист.

«На такой машине пушка могла быть и помощней, — опять, как конструктор, подумал Максим и, подойдя к танку, ласково погладил его холодный, стальной борт. — Хорош! Хорош!» — повторил он про себя и опять отошел, любуясь.

Пока новички по одному залезали в танк, осматривая его изнутри, Максим мысленно поставил рядом с «тридцатьчетверкой» «бабушку» и улыбнулся.

«Куда там! Наша старушка намного выше. Она ростом с доброго слона и может служить хорошей мишенью для немцев. Броня — десять — пятнадцать миллиметров — любой снаряд разнесет… Она, «бабушка», может воевать лишь с прорвавшейся пехотой. Или удирать от танков — скорость у нее пятьдесят три километра. А если сбросит жиденькие гусеницы, то и на семьдесят может чесануть на колесах».

— Ты чего засмотрелся, Клейменов? — окликнул ротный. — Любуешься?

— Вроде этого!.. Не скажете, какой толщины броня у нового танка?

— Сорок пять миллиметров!

— Ого!.. А скорость?

— Пятьдесят четыре километра!

— Как у курьерского?

— Вроде. Ты полезай в танк, — командир объясняет его устройство.

— Если б проехаться дали…

— Дадут. Пойдем, я скажу…

Ротный договорился с командиром танка, чтоб новичкам под наблюдением механика-водителя дали поуправлять танком.

Первым сел за рычаги Клейменов. Командир, высунувшись из танка, крикнул, чтоб все отошли.

— Ну, если все понял, айда! — сказал механик-водитель.

Максим включил двигатель. Танк грозно заревел и, едва Максим тронул рычаги, мягко пошел, все наращивая скорость.

— Разворачивайся! — крикнул механик-водитель. Максим, плавно двинув рычагами, развернул танк, привел его на прежнее место, вылез.