— Вот, Антипин, все хозяйство перед тобой, — указал Черепанов… — Прикинь, посоветуйся с ребятами, и выходите во двор. Мы будем там.
— Хорошо! — кивнул Антипин.
Черепанов взял под руку Шумилова, и они вышли на воздух.
— Ну, что скажете, Петр Афанасьевич? Нравятся ребята?
— Я удивляюсь, как вы просто и здорово с ними говорите.
— Много лет работали, можно сказать, вместе.
— А позвольте спросить, Владимир Павлович, сколько обычно дается времени на монтаж такого пресса? Для меня это дело совсем новое.
— До войны планировали четыре — шесть месяцев.
— Что вы? Это же зарез…
— Теперь, я надеюсь, они сделают вдвое, а может, и втрое быстрее.
— Да ведь они еле на ногах стоят…
— Ваше дело их поддержать. Подправить.
— Об этом что говорить, все отдадим, лишь бы…
Железная широкая дверь с лязгом отошла, и монтажники вышли во двор.
— Ну, что надумали, Антипин? — сдвинув легкие брови, спросил Черепанов.
— Кое-что надумали… Но есть к вам условия.
— Выкладывай!
— Ежели поставите рядом, в бытовках, топчаны или койки, чтоб мы могли иногда соснуть…
— Ясно! Поставим!
— Ежели обеспечите едой, чтобы носили прямо сюда.
— Принято! Сделаем! — отрубил Черепанов. — Что дальше?
— Если позаботитесь, чтоб разыскали и привезли сюда наши семьи… то мы обещаем работать день и ночь и смонтировать пресс, — Антипин остановился и, набрав в грудь воздуха, выдохнул разом: — За три недели!
На лице Черепанова выступил румянец, глаза заблестели. Он хлопнул по плечу Шумилова:
— Ну, что скажешь, директор?
Шумилов отер ладонью со лба пот:
— Я даже не смею верить…
— Вот это напрасно, Петр Афанасьевич. Если малинцы дают слово — они не подведут.
— Сведите нас пожрать, — нарочито грубо сказал Антипин, — и готовьте казарму. Мы сейчас же приступим к работе…
5
Пустырь, на котором можно было разместить до шести стадионов, огородили забором, осветили прожекторами, и он превратился в гигантский человеческий муравейник. Десятки экскаваторов и кранов, беспрерывный поток машин, тракторов с тележками, лошадей, железнодорожных составов с материалами, тысячи землекопов, каменщиков, плотников, опалубщиков, бетонщиков, монтажников железных конструкций копошились на этом развороченном пространстве круглые сутки. Даже в обеденные перерывы работы не прекращались ни на одну минуту — обедать ходили по очереди.
Махов раза два приходил на строительство и, постояв, уходил, никому не сказав ни слова: боялся своим вмешательством помешать делу, которое буквально кипело.
Помимо длинных котлованов под фундаменты стен, копались ямы под фундаменты станков, под термические печи, под опоры могучих портальных кранов. Рылись траншеи под различные коммуникации. Десятки инженеров с чертежами в руках строго следили за работой на своих участках, не допуская путаницы, неразберихи, хаоса.
Как только застывал фундамент, в который укладывали и бут, и куски гранита, и булыгу, и глыбы известняка, — все, что было поблизости, — каменщики сразу же начинали возводить стены, а монтажники устанавливать опорные колонны и перекрытия. Таких темпов работы, такого неистового старания нигде и никогда не видели даже ветераны-строители, бывшие героями первых пятилеток. Гигантский танковый корпус с каждым днем рос, как трава по весне, вздымаясь все выше и выше.
Махов, боявшийся поначалу, что строители не управятся до зимы, теперь поверил Самсонову и почти ежедневно звонил ему, справлялся, как идут дела, спрашивал: не нужна ли помощь.
— Готовь производство, Махов. Мы не подведем! — слышался в ответ уверенный голос.
— Неужели справитесь одни?
— Вот именно! — отвечал Самсонов.
Все же Махов заглядывал на строительство, подолгу стоял, любовался, всматривался в простые, грубоватые липа каменщиков, бетонщиков, монтажников.
«Упрямый, несгибаемый народ. Как работают! А! Таких никакая беда не сломит…»
Как-то вечером, вернувшись со строительства, постучал в дверь Копнову.
— Ты, Валентин, не заглядывал на строительство танкового корпуса?
— Как же? Только сегодня там был. Вот это работают!
— Видел? То-то же… А читал о них стихи в многотиражке?
— Нет, еще не заглядывал…
— Вот газета, ну-ка почитай.
Копнов развернул газету.
Вот они — в стремительном наброске,
В беглых, но решительных штрихах;
В телогрейках, съеденных известкой,
В кирзовых разбитых сапогах.
— Верно! Такие они и есть. Вали дальше!
Вот они — отечества утеха:
Вятичи, рязанцы, туляки,
Те, которым горе не помеха,
Те, которым робость не с руки.
Сколько их с Московья, с Украины
На Урал забросило войной,
Чтобы враг за русские руины
Поплатился дорогой ценой.
— И поплатится! Еще как поплатится-то! — воскликнул Махов. — Только бы побыстрей возвели танковый корпус и дали бы развернуться нам… Только бы побыстрей…
6
Шубову врезались в память слова Сарычева: «Теперь главное — танки! Этому должно быть подчинено все!..» «Да, он прав: немцы подходят к Москве, не сегодня-завтра падет Киев, а Сарычев спокоен. Очевидно, верит, что мы устоим. И Махов верит! А я как-то растерялся… Естественно, меня ототрут с тракторами. Чтоб быть на виду — нужно жать на танки. А ведь я вполне мог бы возглавить это дело. Я знаю завод! Кому же еще руководить? Покажу себя, и Парышев поймет, что нужно опираться на меня. Надо делать так, чтоб ни одно указание Парышева не проходило мимо». Он позвонил. Вошла, как всегда, накрашенная секретарь. Она была сестрой его жены, и Шубов был с ней откровенен.
— Ты опять, Матильда, намазалась? Должна понять, что война и это неприлично. Разные люди бывают у меня.
— Понятно, Сеня. Что еще?
— Все телеграммы Махову просматривай и прежде показывай мне.
— Понятно. Что еще?
— А теперь иди и смой краску.
Матильда фыркнула и ушла, но минут через двадцать явилась снова.
— Что, смыла?
— Нет. Телеграмма Махову. Правительственная.
— Давай!
Шубов развернул телеграмму:
«Приднепровцы телеграфировали, эшелон пятнадцатитонным молотом попал под бомбежку. Уничтожен шабот молота — стопятидесятитонная стальная отливка. Срочно примите меры отливки шабота на месте. Сегодня вылетает нарочный с чертежами. О результатах сообщите незамедлительно.
Парышев».
Прочитав, Шубов даже присвистнул.
— Ну, что? — спросила Матильда.
— Сейчас же снеси телеграмму секретарю Махова. Поняла?
Матильда пожала плечами, взяла телеграмму и ушла.
Шубов, поднявшись, заходил по кабинету, потирая руки. «Очевидно, Махов сейчас сам прибежит ко мне. Тут без меня не обойтись. Вот именно здесь-то я и должен себя показать…»
Шубов целый день просидел в кабинете, поджидая Махова, но тот не пришел.
«Странно. Неужели решил обойтись без меня?» — подумал Шубов, уезжая домой. Но утром, когда приехал на завод, Махов уже сидел в приемной. Шубов поздоровался с ним за руку, назвал по имени-отчеству, любезно пригласил в кабинет.
— Вот, взгляните, — тоже называя его по имени и отчеству, — сказал Махов, кладя на стол телеграмму и чертежи.
Шубов внимательно прочел телеграмму, словно видел ее первый раз, взглянул на чертеж.
— Да, дело серьезное, Я сейчас вызову главного металлурга и лучшего литейного мастера. Посоветуемся, — сказал Шубов, нажимая кнопку.
— Да, пожалуйста.
Вошла Матильда Ивановна, старательно стерев краску с губ.
