У нее перехватило дыхание, и не только от страха. Ей бы следовало возненавидеть и самого Хита, и двусмысленный блеск его глаз, и его порочные мысли. Как может она чувствовать что-то, кроме презрения, к человеку, который думает о ней так плохо? Который считает ее непорядочной и коварной?

Порция смотрела на его рот, пока он говорил, завороженная медленным, соблазнительным движением губ, тем, как они меняли форму для произнесения каждого слова, – хоть его слова и были ядом.

– Готовы ли вы, леди Порция, поставить все на то, что я таки решусь и заключу с вами брак? – Он наклонил голову. – Это пари вы проиграете, но я приму его. Я не прочь попробовать то, что вами выставляется напоказ.

Фыркнув от отвращения, она вывернулась из его цепких пальцев, ей вдруг показалось, будто по ней ползают мерзкие насекомые.

– Уберите от меня свои руки! Я ничего вам не предлагаю. – Она часто заморгала, удивляясь, почему горло сжимается, а в глазах щиплет. Он не заставит ее плакать. Сглотнув, Порция гордо подняла голову. – Я не позволю вам тащить меня за собой только из-за того, что вас не покидают бредовые мысли о том, будто я имею на вас какие-то виды. Когда уже до вашей твердолобой головы дойдет, что я не гоняюсь за вами? – Она обожгла его испепеляющим взглядом.

Его грудь вздыбилась, как будто он набирал силы и терпение из каких-то глубинных внутренних источников. Словно это ему приходилось сдерживаться, чтобы не выйти из себя.

– Мы не останемся здесь вместе. Этот дождь может идти всю ночь.

– Тогда уходите. – Она выбросила руку в сторону двери. – Вас никто не заставляет оставаться. Конечно, ведь со мной опасно быть рядом. Я же только о том и думаю, как надругаться над вами. – Закатив глаза, она решительно подошла к столу, с грохотом выдвинула стул и, поправив на себе покрывало, уселась. Подняв бровь, с вызовом посмотрела на него, словно предлагая попробовать заставить ее сдвинуться с места.

Он может уходить. Она останется.

Хит не спешил с ответом. Какое-то время он переводил взгляд с нее на дверь, точно размышляя, не стоит ли Порцию просто вынести из дома. Она затаила дыхание, желая, чтобы он ушел… чтобы он бросил свои вздорные идеи и поверил ей. Наконец он вздохнул и негромко произнес:

– Я не могу оставить вас здесь одну.

– Эти жалкие джентльменские штучки, – с издевкой обронила она. – Вечно вы проявляете их в самую неподходящую минуту.

Он наклонил голову и посмотрел на нее искоса.

– Быть саркастичной вам не идет, Порция.

– Нет, милорд. Мне не идет быть рядом с вами, – возразила она.

Один уголок его рта приподнялся.

– Ах, но мы-то знаем, что это не так.

Нахлынули воспоминания. Вкус его поцелуя, бархатистое скольжение языка у нее во рту. Она отринула непрошеные мысли, напомнив себе о том, что по поводу нее он просчитался. Как она может желать человека, который не ставит ее ни в грош? Где ее гордость?

Порция с трудом удержалась, чтобы не завыть от отчаяния.

– То, что вы знаете, мне погоды не сделает.

– Зубы Божьи, а у вас острый язычок! Неудивительно, что вы не можете найти себе кавалера в городе.

Это была острая шпилька, и Порции пришлось напрячься, чтобы не лишиться хладнокровия.

Хит отвел взгляд на единственное окно, за которым ветер и дождь шумно бились в ставни. Он вздохнул, и этот звук отозвался эхом в ее сердце.

Глотая комок в горле, она старалась выглядеть уверенной в себе и невозмутимой, хотя мысль о ночи, проведенной наедине с ним, заставляла ее испытывать совершенно противоположные чувства.

– Я буду спать на ковре, – сказал он наконец. – Но не думайте, что, если останусь, это что-то изменит. Вы не настолько соблазнительны, чтобы я не смог сдержаться одну ночь.

Жар палил ее щеки. Она встала со стула, дрожа всем телом от негодования. Это было последнее оскорбление. Руки Порции сжались на покрывале так, что пальцы побелели.

– На ковре буду спать я. Мне там было очень удобно, пока вы меня не разбудили.

Деревянными шажками она двинулась к овчинному ковру.

– Порция, – начал он и взял ее за руку. – Я буду спать…

– Отпустите меня, – прорычала она, вырываясь. – Я буду спать на ковре. А вы ложитесь на кровать. Сейчас можно уже не изображать манеры. Вы показали свое настоящее лицо. Вы не джентльмен. – Прижимая к себе покрывало как щит, она посмотрела на него так, будто он был мелкой букашкой у нее под ногами. Держа себя с подчеркнутым достоинством, бросила: – Для меня вы ничто. Ничто.

Она развернулась, проглотив всхлип и всеми силами стараясь не показать ему, какую боль причинила ей эта ложь. Опускаясь на мягкую шкурку, с горечью подумала, что хотела бы, чтобы ее слова были правдой, чтобы ей были безразличны его мысли.

Хит одним рывком сел в кровати и заморгал, уставившись в холодную черноту. Он смотрел невидящим взглядом во тьму, все еще находясь в объятиях ночного кошмара, который никогда не покидал его полностью… даже днем, когда он не спал. Кошмар этот вгрызся в его душу и всю его жизнь с неустанным упорством время от времени поднимал голову, напоминая, что он всегда был не в себе.

Это выглядело странно и нелепо, но, когда кошмар овладевал им, Хит превращался в несмышленого мальчишку, каким был когда-то, ему хотелось звать маму. Парадоксально, учитывая, что она ни разу не отвечала на призывы маленького сына.

В миг рождения его брата проклятие заключило его в свои страшные объятия. Все знали, что ждет Уильяма – очередного Мортона, потерявшего разум. Это разбило сердце матери, толкнуло ее в какое-то темное место, из которого она так и не вернулась.

Дрожащими пальцами Хит провел по волосам. Сердце его переместилось куда-то в горло, и он все никак не мог проглотить его обратно вниз. Кроме случайного потрескивания горящей древесины в камине, ничто не нарушало тишины. Там же горел слабый свет, не настолько яркий для освещения всей комнаты, но достаточный, чтобы сразу же напомнить ему, где он находится. Сторожка. Убежище, в котором он в последнее время уединялся, когда не хотел никого видеть. Вот только пристанище это стало местом мучений.

Он прерывисто выдохнул и лишь теперь понял, что до этого не дышал. Словно боялся, что кошмар настоящий, а не отголосок далекого прошлого. Будто он проснулся опять двенадцатилетним, а полные боли вопли его младшего брата поглотили и его самого, и его собственное хрупкое здравомыслие. Каждый крик – кинжал в сердце, приводящий Хита все ближе и ближе к безумию, притаившемуся как дикий зверь во мраке и только и ждавшему, чтобы накинуться на него и утащить в пропасть.

Он встал, опустив ноги на холодный голый деревянный пол. Стараясь не смотреть на спящую на большом ковре фигуру, направился к очагу. Вот же упрямая женщина! А ведь он предлагал ей лечь в кровать.

Обойдя ковер стороной, Хит встал на колени и подбросил дров в огонь, потом пошевелил их, дождался, пока они начали потрескивать и залили мягким светом комнату. Ему на погибель. Ибо, когда он обернулся, его взгляд сам по себе нашел Порцию и принялся упиваться ею, как изголодавшийся человек видом еды.

Ноги его пришли в движение, он приблизился к тому месту, где она спала, свернувшись на боку, будто невинный ребенок. Однако она не была невинна. Он больше не верил в ее непорочность, не верил в то, что она оказалась втянутой в бабушкины махинации невольно. В то, что в Мортон-холле Порция осталась лишь для того, чтобы увильнуть от сезона. Какой же он дурак, если вообще мог такое подумать!

Он стоял над спящей фигурой, сжимая и разжимая пальцы. Мышцы его постепенно напрягались. Кровь закипела от гнева, ярости на самого себя, ведь его влекло к ней, несмотря на то, что он хорошо знал, какой она человек.

Хит не понимал, чего ему хочется больше – заключить ее в объятия или затрясти упрямицу так, чтобы зубы застучали. Значит, он для нее ничто? Проклятье, эти ее слова задели его за живое, заставили, лежа на постели, глядеть на потолочные стропила еще долго после того, как ее дыхание выровнялось и замедлилось во сне! А кто она, та, что обманула его своими красивыми отказами? А ведь он даже начал сочувствовать ей.