— Что делал ты, чудовище? — с грозным отчаянием спросил я, когда он явился наконец в редакцию.

Чудовище, сконфуженно помотав своей жилистой шеей дровосека, подняло на меня голубые глаза ребенка и с полным сознанием вины ответило:

— Я наступал…

А Василий Гроссман, терпеливый солдат-фронтовик, проводивший по полгода на переднем крае! Получая командировочное предписание, он бурчал: «Опять меня на самый гиблый участок», а приезжая спустя несколько месяцев, удивленно восклицал: «Знаешь, никогда еще я не бывал в такой интересной командировке! Я видел таких людей…»

Вспомним Бориса Галина — чернорабочего нашей газеты. Он писал очерки, отчеты о митингах, публицистические статьи. Щуря свои близорукие глаза, он растерянно переспрашивал человека, читавшего его рукопись: «Неужели вам в самом деле нравится?» Ему хотелось писать все лучше и лучше, а я до сих пор не могу забыть один из его первых в военной газете, но уже великолепный очерк «Прощай, 109-й полк», прекрасно раскрывший идею войскового товарищества.

Вспомним скромнейшего из скромных — Василия Павловича Ильенкова, работавшего в трудном жанре короткого рассказа на военные темы. Он сочинял их по прямому редакционному заказу, и, когда мне говорят, что литератор не может хорошо написать на тему дня, что на него должно «накатить», я думаю об истинном вдохновении, которое питается чувством партийности и сознания необходимости выразить то, что волнует людей.

Именно таким вдохновением была освящена работа коллектива писателей-краснозвездовцев. Они многое дали газете, но и газета не осталась в долгу, или, вернее говоря, она с первых же дней пребывания писателей в редакции как бы авансировала их своим опытом, традициями, тем стилем работы и умением увидеть красоту военной темы, какие газета приобретала еще в мирное время, до войны.

Как-то я перелистывал комплект газеты за военные годы и прочел очерк Павленко «Инвалид войны». Это конспект основных мыслей и чувств романа «Счастье».

А «Дни н ночи» Симонова — первый роман о Сталинграде? Мы хорошо знаем его очерки того времени. Одни из них так и называется — «Дни и ночи», и с героиней романа Аней мы познакомились еще тогда, на страницах «Красной звезды».

И Илья Эренбург не стал бы отрицать, что огромный диапазон его работы в «Красной звезде» — от международных фельетонов, военных заметок до фронтовых поездок, когда он ночевал в крестьянских избах, ходил по траншеям, замерзал в степи вместе с нашим подполковником Лоскутовым, — помог ему создать эпическую «Бурю». Я думал об этом, отправляя в набор рукопись романа, когда работал уже в журнале «Новый мир».

А ниточка фронтовых воспоминаний, продернутая сквозь все повествования Бориса Галина, которые он называет очерками, — разве она не тянется от дней работы автора в качестве «нашего спец. корреспондента»!

Для газеты работал и Алексей Сурков, солдат трех войн, незабываемый автор щемящей сердце «Землянки», Александр Довженко с его патетическими рассказами-очерками, полными эпического величия и накала народной борьбы. Многие писатели, те, кто и не нес военную службу в «Красной звезде», посылали ей свои корреспонденции, зарисовки и очерки с фронтов. Эта газета стала родным гнездом многих летописцев нашего пути к Победе.

Вспоминаю неутомимого спецкора Леонида Высокоостровского, молчаливого, нахмуренного, — я открыл в нем чистую и добрую душу… Петра Коломейцева, военного философа, знатока тактики и стратегии танковых войск. Он весьма точно предсказал мне эволюцию их применения, вплоть до такого массированного, как в танковой битве под Прохоровкой на Курской дуге… Михаила Толченова, рослого мужчину со староофицерской выправкой, с мушкетерской бородкой и огромной, в ящиках стола, картотекой военных действий союзников. Он хорошо поддавал им жару в своих обзорах… Аркадия Ерусалимского — видного историка-международника, он был у нас начальником иностранного отдела, а после войны получил за свои ученые труды золотую ломоносовскую медаль Академии наук.

А полноватый, круглолицый, вечно спешащий Борис Король. Он, действительно, был королем всегда оперативных, содержательных репортажей с места боев…

А Павел Крайнов, вот уж кого у нас любили. Невысокий, изящный, тихий — смельчак во фронтовых командировках и трудяга в редакции, — вместе с ним мы летали через линию фронта, к партизанам. Он упорно учился, стал японоведом. Во время войны в Корее, уже демобилизованный, штатский, он писал для «Литературной газеты» обзоры военных действий, их ждали и читали с огромным интересом.

Еще и еще вспоминаю милого Петра Огина. Он погиб. А какого писателя мы в нем потеряли! Его корреспонденции привлекали внимание образностью, широтой мысли, в них чувствовалась рука оригинального прозаика, копившего опыт, — он начинал свежо и сильно.

А Савва Дангулов — ныне известный писатель. Еще до войны был он специальным корреспондентом газеты на подмосковном аэродроме, откуда стартовали тогда воздушные асы в знаменитые перелеты. Во время войны писал для газеты очерки-портреты. Савва был большим тружеником, не любил тратить время на разговоры в коридорах редакции, и, когда он покидал спорящих, чтобы сесть за стол, я неизменно говорил ему вслед: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». Он, оборачиваясь, широко улыбался.

Вспоминаю Ваню Гаглова, добродушного балагура и точного работника. Мы часто встречались и после войны у Николая Тихонова, он был другом поэта еще со времен ленинградской блокады, сейчас он — научный сотрудник Института марксизма-ленинизма; Михаила Зотова, курносого забияку, безотказного автора на темы партийной жизни армии. На днях прочел его прелестную книжку о птичках. Да, именно о них. Как их ловят, бережно содержат дома в клетках, наслаждаются их пением, а потом выпускают на волю. Это уже вторая его книга. Почему раньше такого не писал? — спрашиваю автора. Он комически разводит руками: «Так ведь…»;

Рувима Морана, худощавого, нервного, легко ранимого душою и первого краснозвездовца, раненного на войне. Теперь это известный переводчик поэзии, его подпись под стихами иноязычных поэтов как знак качества самого оригинала;

Павла Трояновского. Красивый, с бесовским огоньком в цыганских глазах, он почти не вылезал из «собкорства» на фронтах, публиковался едва ли не в каждом номере газеты. А спустя сорок лет после боевой страды выпустил отличную книгу, написал про войну «от звонка до звонка», написал сжато, уверенно, с магией «эффекта присутствия», всегда дорогой читателю.

А Марк Вистинецкий, долговязый, похожий фигурой на диккенсовского Джингля из «Записок Пиквикского клуба», он так виртуозно правил статьи, выписывая на полях каллиграфическим почерком сложные узоры, что оригинал превращался в богатую мозаичную композицию.

А Зигмунд Хирен, с вечной папиросой в уголке губ, один из тех спецкоров, какие принадлежали к «подразделению особого назначения» редакции. Не помню случая, чтобы он не справился с порученным делом.

А Викентий Дерман, командир-строевик с общевойсковой подготовкой, он прибыл с курсов «Выстрел» в газету нехотя, но очень скоро невозможно было представить себе редакцию без его компетентного пера.

А Николай Асанов… Он начинал как поэт, ходил в «констромольцах» — так называлась у Сельвинского группа молодых времен манифеста поэтов-конструктивистов. Я привлек его к газете, он оказался высокополезным сотрудником. Его очерк о партизанах Белоруссии получил тогда широкую известность. Речь шла о том, как оккупанты захватили и повесили на площади командира партизанского отряда. На следующий же день народные мстители подорвали немецкую комендатуру и подбросили немцам письмо, в котором были слова: «Так будет и впредь» — и подпись повешенного. «Кого же мы сунули в петлю», — растерялись каратели. С помощью провокатора они добрались до нового командира, казнили и его, а в ответ новые и новые акты диверсий и мщения сотрясали фашистский гарнизон. И каждая акция партизан сопровождалась запиской того, первого вожака отряда. То было выражением бессмертия народного сопротивления. Первый командир воскресал и воскресал в неугасимой партизанской борьбе и как бы восклицал: «Нет, вы нас не возьмете!» Рассказываю содержание по памяти, может быть, что-то и не точно, но за смысл ручаюсь.