И хотя до конца войны — а День Победы застал меня в Австрии, в Альпах, — я так и не успел закончить рассказ, он всегда был со мной, в полевой сумке. Лишь осенью сорок пятого года, вернувшись с войны, я смог написать еще десяток страниц. К тому времени у меня скопилось столько фактов, деталей, заметок, связанных с историей «Композитора Бородина», что первоначальный замысел стал тесным для собранного материала. А как его углубить, пока я не знал. К тому же в те дни прочел в октябрьской книжке журнала «Знамя» рассказ «Гибель командарма». Имя автора — Галина Николаева — я встретил впервые, но сам рассказ читал не отрываясь: в нем я узнавал что-то очень знакомое и тоже когда-то пережитое мною. В рассказе тоже был сорок второй год, пылающий Сталинград и гибнущий па Волге санитарный пароход. Как и «Бородин», он вывозил раненых из Сталинграда и, обстрелянный немцами, затонул и сгорел на мелководье неподалеку от берега.
Да, рассказ на эту тему был уже написан, стал фактом литературы. Повторяться нельзя, нужно писать повесть, тем более что к большему полотну тянул и собранный материал. Нужно было и побывать в тех местах, где все начиналось.
Январским морозным днем я приехал в Сталинград, на Тракторный завод, уже полностью восстановленный. И от завода знакомой дорогой пошел к бывшему рубежу обороны — к Мечетке, к Волге, к поселку Рынок. Дотла сожженный поселок почти еще весь лежал в руинах. Проулком я спустился к реке. Из архивов я уже знал, что «Композитор Бородин» затонул и сгорел у Рынка и что он был единственным пароходом, погибшим 24 августа. Следовательно, на фотографии, которую я видел в «Сигнале» и в первом доме на немецкой земле, на фотографии, датированной 24 августа 1942 года, мог быть только «Бородин». И вот я стоял на обрывистом берегу, заросшем кустарником, на том самом месте, откуда был сделан снимок. Сомнений уже не оставалось. Как и на снимке, неподалеку от берега была мель. На ней громоздились льды. Но только ли льды? Казалось, под ними лежит что-то большое, массивное, — может быть, корпус сгоревшего парохода?
Я зашел в стоявшую поблизости саманную хатку. В ней жили люди, приехавшие с Украины. В войну их здесь не было, но они тоже слышали о погибшем санитарном пароходе и видели его старый корпус, занесенный песком: прошлой осенью, до ледохода, он еще торчал над водой. Люди вспомнили, что раненых с того парохода, погибших в огне или в воде и вынесенных волнами к берегу, немцы велели зарыть в общей могиле. «А где это?» — «Там за поселком».
Я пошел туда и в поле, вдали от дороги, рассмотрел одинокий холмик, занесенный сугробами. Проваливаясь в снегу, добрался до холмика и увидел деревянную ветхую пирамидку с красной звездой. Фамилий на ней не было, только дата — «1942 год», и кто здесь похоронен, и сколько их, никто, конечно, не знал. Это была лишь одна из 187 братских могил Сталинграда, отмеченных пока только такими деревянными пирамидками. Павшим за Сталинград еще предстояло соединиться всем вместе где-то в его священной земле. Таким местом, по общему мнению, должен был стать Мамаев курган. И, стоя у безымянного холмика над Волгой, я думал, что и это должно все войти в мою повесть.
Казалось, повесть созрела; но, написав ее первые главы, я убедился: быть очевидцем событий еще недостаточно, нужно изучить их и по документам. Архивы находились в Москве; но я к тому времени уехал надолго корреспондентом в Берлин, и работа над повестью опять отложилась. Лишь годы спустя смог я вернуться к неоконченной рукописи и поработать в архивах и библиотеках. Выяснилось, что в истории Сталинградской битвы трагедия «Композитора Бородина» не прошла незамеченной, она упоминается в документах и мемуарах. Так, в своем «Сталинградском дневнике» бывший председатель городского комитета обороны А. С. Чуянов писал: «Бородин» с 700 ранеными на борту был у Рынка в упор расстрелян из орудий и минометов, хотя шел под флагом Красного Креста. Почти все раненые погибли.
По архиву военно-медицинских документов в Ленинграде мне удалось установить: пароход «Композитор Бородин» — санитарно-транспортное судно № 50 — летом сорок второго года вывозил раненых из сталинградских госпиталей. Начальником СТС № 56 была военврач 3-го ранга Горшкова К. И., военным комиссаром — старший политрук Карака П. Ф., ординатором — Волянская Г. Е. По тому же архивному делу, военврач Горшкова погибла на «Бородине» 24 августа 1942 года. Бывший комиссар Карака умер после войны. Но вот третья фамилия — ординатор Г. Е. Волянская — не значилась ни в одной картотеке Министерства обороны СССР. И судьбу этой женщины мне установить не удалось.
В те же годы, работая в «Литературной газете» и бывая на разных заседаниях в Союзе писателей, я встречал иногда Галину Николаеву. Она была уже признанным мастером прозы, автором широко известного романа «Битва в пути». С тех пор, как в 1945 году журнал опубликовал ее рассказ «Гибель командарма», прошло много лет. И я, помня сам рассказ, почти забыл фамилию автора. Лишь годы спустя, уже после кончины Г. Е. Николаевой, я узнал: она была врачом на «Композиторе Бородине». Николаева — ее псевдоним, а настоящая фамилия — Волянская. Та самая Г. Е. Волянская, которую тщетно разыскивал я много лет. И только теперь я понял, почему для меня так все знакомо и узнаваемо в «Гибели командарма»: в ней почти с документальной точностью описана трагедия «Бородина».
Я узнал также, что прообразом героини этого рассказа была подруга писательницы — врач Елизавета Васильевна Бахирева, погибшая на «Бородине». О ней, о ее подвиге Галина Николаева писала еще в 1945 году в газетном очерке «Врач Бахирева». А через несколько лет, работая над «Битвой в пути», в память о Е. В. Бахиревой дала эту фамилию главному герою романа.
По очерку «Врач Бахирева», Елизавета Васильевна до войны работала врачом в детских яслях. На плавучем госпитале «Бородин» отвечала за погрузку, размещение и эвакуацию раненых. Ее уважали за добросовестность, любили за доброту и сердечность. Трудилась она самоотверженно, сутками не отдыхая, даже не заходя к себе в каюту, хотя была уже немолодой и не очень здоровой, с бледным, усталым лицом. «Это лицо, — писала Г. Николаева в газете, — было удивительным. Часто приходится встречать лица, которые поражают красотой с первого взгляда, но скоро становятся привычными и уже не радуют взора. Лицо Елизаветы Васильевны обладало как раз противоположным и редким свойством: казалось, оно хорошеет с каждой новой встречей. Красота ее заключалась в тонкости и разнообразии выражений, в мягкой и умной улыбке, в теплоте и выразительности глаз. Каждая встреча открывала что-то новое. Чем больше люди узнавали Елизавету Васильевну, тем сильнее тянулись к ней». Эта русская женщина была прекрасна даже в своей смерти. На палубе горящего, гибнущего парохода, сама уже смертельно раненная, она спасала людей, вытаскивала из огня, бинтовала их раны: всю себя до последней кровинки отдавала борьбе за жизнь.
Откуда Е. В. Бахирева родом и где окончила институт, в очерке Г. Николаевой не указано. А мои розыски в архивах привели к неожиданному результату. Фамилии Бахиревой нет в списках медиков, погибших на судне 24 августа. В тот день на «Бородине» было три врача: Горшкова, Волянская и Захарова. Волянская случайно осталась жива. А из двух погибших одна по имени была Елизавета Васильевна. Но не Бахирева, а Захарова. Так она значится в сохранившихся документах. Ошибка Галины Николаевой? Нет, в память ей навсегда врезалась именно эта фамилия — Бахирева. Даже в конце своей жизни в беседе с корреспондентом газеты писательница приводила слова Елизаветы Васильевны о своем муже: «Когда я увидела его в первый раз, то подумала: как идет к нему эта фамилия. Большой, сильный, молчаливый — настоящий Бахирев!» Объяснение может быть только одно: по мужу Елизавета Васильевна была Бахирева, а по паспорту и врачебному диплому оставалась Захаровой.
Вспоминая о другой своей подруге, погибшей на «Бородине», о враче Клавдии Ивановне Горшковой, писательница назвала ее «молодой красавицей». Такая она и в «Гибели командарма»: начальник санитарного судна Евдокия Петровна, «красавица с добрым и честным лицом», женщина волевая и до конца верная воинскому и врачебному долгу. По архивным документам, К. И. Горшкова родом из села Гремячки Саратовской области, перед войной окончила Саратовский медицинский институт, училась на курсах при Военно-медицинской академии; с весны сорок второго года — начальник плавучего госпиталя «Композитор Бородин».
