Дела, которые мы изучали с Жоселиной, ничего нового не давали. Мы могли лишь убедиться лишний раз, что Келлер располагает широкой свободой выбора новых работников и продвижения их на более высокие посты, хотя, в принципе, ничего не делалось без согласия Лормье. К тому же у меня возникли сомнения, действительно ли Лормье так невыгодно, что руководящие работники СБЭ полностью преданы (если взять худший вариант) Эрмелену. Исход битвы за власть, которую они вели между собой, зависел не от качества работы персонала — на каком бы уровне он не находился, — а только от акционеров, и выливался в итоге в вопрос денег.

— Все не так просто, — сказала мне Жоселина. — Президенту важно помешать другим акционерам объединиться против него. Эрмелен же работает именно в этом направлении. Он старается поддерживать хорошие отношения с акционерами, используя для этого различные возможности фирмы. Вот вам пример. СБЭ выпускает спидометры, и один из наших акционеров — голландский концерн, занимающийся тем же самым, — хотел бы вытеснить нас с бельгийского рынка. И вот Эрмелен, чтобы оказать им такую услугу, мог бы, сговорившись с одним из коммерческих директоров, сократить наш экспорт в Бельгию. А та проверка разных служб, которой мы занимаемся, касается только результатов, то есть уже свершившихся фактов.

Одетта, занятая как раз одной из таких проверок, оторвала голову от бумаг:

— Ты можешь добавить, что очень трудно выявить хорошо спланированную диверсию. Теперь вы понимаете, Мартен, почему нам так важно иметь на местах надежных людей.

Я раскрыл последнюю из шести папок, которые мы вчера унесли от Келлера. Это было личное дело некоего Максима Андрито. Первой в нем лежала анкета, такая же, какую заполнил и я при поступлении в СБЭ. В ней значились, как и положено, фамилия и имя родителей.

— Смотрите-ка, — сказал я Жоселине, — у матери этого Андрито девичья фамилия Элеонора Дюбуа.

— И что из этого?

— Вам это может показаться глупостью, но вчера в отделе кадров Келлер, если вы помните, показывал нам большую картотеку, и я посмотрел одним глазом на карточку Эрмелена. Его мать зовут Луиза Дюбуа. Я запомнил это потому, что подумал: Дюбуа — все равно, что Дюпон.

Анжелина, наша маленькая секретарша, рассмеялась, а Жоселина заметила, что таких Дюбуа на улице хоть пруд пруди. Одетта пристально смотрела на меня.

— Тут вряд ли что-то есть, — произнесла она наконец. — Он работает на фирме уже двенадцать лет. Заметьте, что в его управлении было несколько таинственных дел, так и оставшихся невыясненными. Помните, в начале года были аннулированы контракты по всей юго-западной части? Ну как же, та история с генераторами.

Жоселина задумалась, но в комнату вдруг вошел мужчина — элегантный, стройный, лет пятидесяти пяти, с приятным лицом — и воскликнул, протягивая руки:

— Здравствуйте, красавицы, здравствуйте, мои прелестницы!

— Господин министр! — хором откликнулись три секретарши и бросились его целовать. — Господин министр! Вы не пошли на свадьбу Дельбруса?

— Нет, представьте себе, я написал, что не могу. Там, должно быть, тоска страшнейшая. Сказал, что у меня дела в Сенате.

Тут он заметил мое присутствие и приветливо взглянул на меня.

— Господин Мартен со вчерашнего дня работает с нами, — объяснила Одетта. — Он очень хороший человек.

— Не сомневаюсь. А я, сударь, Люсьен Лормье, братик Лормье великого. Конечно, мое лицо вам не знакомо. О четвертой республике уже забыли. А я ведь в течение почти пятидесяти лет участвовал в большинстве правительственных комбинаций. Правда, посты занимал незначительные: торговля, здравоохранение, общественные работы — все это был я. Моя бездарность вошла в поговорки, но в парламенте меня любили. Я великолепно показал себя в Сопротивлении, но теперь Сопротивление бросило меня. Теперь нельзя допустить, чтобы министры были статистами. Пусть так. Посмотрим. Поверьте, что я говорю это без обиды. Я был министром только потому, что надо же как-то жить. До войны я был поэтом и опубликовал под своим именем Люсьена Лормье замечательные эротические поэмы, повергшие в отчаяние нашу семью. Да вот я вам сейчас прочту отрывки из моего сборника «Небольшие вступления».

Дальше не буду. Приличия не позволяют. Увы, эта поэма ускорила кончину моего отца. Но посмотрите, как странно все оборачивается. Во времена моей политической карьеры эта же самая поэма обеспечивала мне постоянную поддержку радикалов, не забывших о ней. Ах, господин Мартен, какая великая вещь это движение радикалов. Они ничего не понимали в экономических вопросах и, правду сказать, игнорировали их. Власть их была духовной. Благодаря им в мировой истории произошло нечто уникальное. Знайте же, юноша, что за сюрреализм, кубизм и свободный подъем светской педерастии мы должны благодарить министра Комба.

Люсьен Лормье перевел дух и хотел продолжать, но Одетта опередила его:

— Господин министр, вы хорошо знали Эрмеленов?

— Да, я их знал. По правде говоря, наш отец — сын и внук буржуа — приучил нас смотреть немного свысока на семейство бывшего мастера, основавшего СБЭ. Тем не менее контакты между обоими племенами поддерживались и нам с братом случалось обедать у них.

— А не было ли у Эрмелена кузин?

— Что за вопрос! Еще бы! Их у него было трое: Люсьена, Арманда и старшая, которой в ту пору было больше двадцати лет. Я имею в виду 22–23 годы… Элеонора…

— Элеонора?

— Да, так вот у этой Элеоноры были потрясающие бедра, которыми, несмотря на мой юный возраст И благодаря тогдашней моде, я мог любоваться, проникая взглядом до волнующих деталей.

— А вы помните ее девичью фамилию?

— Конечно. Дюбуа — девичья фамилия малышки Эрмелен… Но почему вы об этом спрашиваете?

Жоселина рассказала о деле Андрито и показала его младшему Лормье, который замер от удивления, увидев фотографию в деле. На ней Андрито был изображен в возрасте двадцати пяти лет, когда поступал в СБЭ.

— Ошибки быть не может, это нос Элеоноры. Я узнаю его из ста тысяч.

Нос Андрито и вправду был редкой формы, причем я не мог припомнить, чтобы мне когда-либо такой попадался. Одетта сказала, что узнает на фото глаза Эрмелена, Анжелика — уши. Возник вопрос — не следует ли предупредить Лормье, который в данный момент находился в церкви святого Петра в Нейи на свадебной мессе.

— Не стоит, — возразил министр, — а то он все выходные себе испортит из-за злости на Эрмелена.

Одетта глянула на часы.

— Вы правы. Сейчас уже половина двенадцатого. Пока туда доедешь, найдешь его и все объяснишь, будет четверть первого. Эрмелен уже уедет.

— Конечно же. Погода хорошая. Он наверняка уйдет пораньше, чтоб отвезти сына за город.

— Сына? Вы хотите сказать дочь?

— Нет, я имел в виду именно сына. У Эрмелена нет дочери.

Мое волнение при этих словах было заметным, ибо Одетта спросила, что со мной. В моей памяти всплыл отрывок из записей незнакомца: «За ней (Флорой) приехала машина, чтобы отвезти ее к Жанине. Жанина — дочь Эрмелена». Женщины, смеясь, болтали с министром, но я не слышал, о чем они говорили. Внутренне напрягшись, я искал ответ на вопрос, почему в своем рассказе незнакомец заменил сына Эрмелена дочерью. Здесь не могло быть простой ошибки. Незнакомец пишет, что сам позвонил в пансионат, где училась девочка, что говорил с директрисой, а потом с Жаниной. С другой стороны, даже если б это была мистификация, то автор ее наверняка знал бы, о ком пишет: о мальчике или о девочке. Эта подмена была сделана сознательно, но зачем, я пока не мог понять.

Выйдя из здания СБЭ на улицу, я почувствовал, что напряжение мое несколько спало, но только очутившись в метро, среди толпы, я смог по-настоящему направить мысли на сына Эрмелена. Раз нет Жанины, то нет и флоры, а значит, у незнакомца была не сестра, а двенадцатилетний брат. Я вспомнил угрозы, брошенные Эрмеленом в глаза незнакомцу: «Грязная свинья, с тобой будет то же, что и с твоей матерью, и с твоей сестрой флорой». На самом деле он, очевидно, сказал «…и с твоей матерью, и с братом». Проехав еще остановку, я уже прокручивал в голове, возможно, слишком самоуверенно, другую фразу: «Грязная свинья, с тобой будет то же, что и с твоим отцом, и с братом». Я вышел на станции Авр-Комартен. Нужно было повидаться с Татьяной. До дома моделей Орсини на улице Сент-Оноре оставалось не больше пяти минут ходу. Я не предусмотрел только, что когда дойду до места, то не решусь войти, а останусь стоять во дворе. Уже сама позолоченная решетка, обрамляющая входную дверь, служила предупреждением, а когда я увидел выходившую из дверей молодую южноамериканскую пару (она — плотная, смеющаяся, он — очень красивый, прекрасно одетый), я полностью осознал, сколь несуразным было мое присутствие в таком месте. Стоя перед позолоченной решеткой в своем дешевом костюме, я ощущал себя более мелким, чем когда-либо, на многие сотни километров удаленным от того образа жизни и мировоззрения, которые воплощает этот храм высокой моды. Мне стало неприятно при мысли, что Татьяна может стесняться моего появления у Орсини. Я уже решил уходить, но увидел, что через маленькую дверь выходят несколько женщин. Я подошел к самой молодой, похожей на девочку-подростка лет четырнадцати, которая, однако, судя по обручальному кольцу на руке, была замужней женщиной, и спросил, знает ли она Татьяну.