— Простите. — извинился Кюршнер. — Но вы рассказали мне, тогда, об убийствах, помните? Госпожа Сэкигахара и эта… Вишневецкая?

— Вишневецкая. — кивнул я, ощутив в душе горечь: я не смогу больше сдержать слово, даное Валленкуру и Грушиной. Возможно, что убийцу их подруги не найдут уже никогда.

— Да, господин инспектор. — «зебра» зажглась, и мы двинулись дальше, вдоль тёмных фасадов домов. — Вы говорили, что им обоим перерезали горло, верно?

— Верно. — сказал я. — Не оставив при этом следов борьбы. И раны слишком велики, чтобы их оставил вибронож… но неважно.

— Я понимаю, господин инспектор, — кивнул Кюршнер, — но я подумал о другом. Вы заметили, что обе жертвы, когда их убили, сидели за компьютером?..

Что-то свистнуло слева над моей головой. Мгновение спустя прогремел выстрел.

Кюршнер бросился вперед прежде, чем я успел хоть как-то среагировать, и пули врезались в него. Лейтенант успел заслонить меня своим телом и толкнуть меня на землю, и я понял, на что похожи звуки этих выстрелов.

На кинетическую винтовку.

Сверхскоростные пули вонзились в Кюршнера, с лёгкостью прошивая броню на его груди. Лейтенант не издал ни звука — когда несколько попаданий прямо на моих глазах оторвали ему руку, брызнувшую кровью и разорванными мускулами экзоскелета, он был уже мёртв.

А затем что-то обожгло моё левое плечо, и у меня в глазах потемнело от невыносимой боли.

Я закричал. И не услышал себя.

Снова раздались выстрелы, и пули вспороли падающее тело Кюршнера; пробитое, оно крутнулось в воздухе и рухнуло назад, примяв меня своим весом. Моя левая рука оставалась неподвижной, и я, стиснув зубы от нестерпимой боли, заставил себя открыть глаза — и увидеть, что вместе с половиной шлема, совершенно бесполезного против стреловидных пуль кинетического оружия, у лейтенанта Кюршнера недоставало половины головы.

Мир закрутился передо мной, и меня стошнило. От очередного раската боли глаза заволокло туманной пеленой. Левое плечо словно пытались вырвать из сустава, и в ушах стучала кровь.

— Штайнер!

Рёв сирены где-то невообразимо далеко. Голос, казавшийся таким знакомым, доносился словно из глубин лифтовой шахты.

— Штайнер, ты в порядке?! Ты жив?! Штайнер!

Темнота вспыхнула красно-синими огнями.

— ШТАЙНЕР!!!

Мир схлопнулся вокруг меня, и я потерял сознание.

Капитан Канако Селезнёва вышла к трибуне в полном молчании. Удары её сапог об мраморный пол громко раздавались в тишине зала. Левоё плечо её парадного чёрного кителя скрывала траурная белая накидка; оранжевый берет СПОР, подоткнутый под правый погон, казался выцветшим и потускневшим.

— Со звёзд мы пришли, — произнесла она, — к звёздам мы вернёмся. Мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь Ацухиро Мишеля Кюршнера, лейтенанта полиции. Верного офицера, безупречного командира, надёжного товарища и настоящего друга. До последнего вздоха он самоотверженно исполнял свой служебный долг. Ни на секунду, ни на доли секунды он не изменил даной им присяге. Пусть Ацухиро Кюршнер послужит примером — примером доблести, верности и чести — всем нам. Пусть его дух хранит и оберегает нас, в жизни и в посмертии, отныне и до конца времён. И пусть память о нём живёт вечно.

Она опустила глаза.

— Мы не забудем.

— Мы не забудем. — откликнулся многоголосым эхо зал.

Воцарилось молчание. Гроб, накрытый тёмно-синим полотном флага, стоял на постаменте посреди зала; тёмно-алый цветок азалии посреди флага казался кровавой раной.

Я не мог свести с него глаз.

— Можете проститься с покойным. — сказала, наконец, Селезнёва. Зашуршали одежды. Первыми поднялись родители Кюршнера — мать, её сестра, и отец; они подошли к гробу, прикоснулись к нему, и стояли молча, прежде чем отступить в сторону. Всю службу мать Кюршнера просидела с окаменевшим лицом; её супруг же был бледен как полотно, под стать своим траурным одеждам.

Не каждый день узнаёшь, что пережил собственного сына.

За родителями к гробу подошла сестра Кюршнера, вереницей потянулись и другие родственники, и только затем пришла очередь сослуживцев. Подошла, притронувшись к гробу, Селезнёва; подошла командир СПОР, полковник Мозер-Николлье, с заместительницей. Одна за другой подходили коллеги-взводные Кюршнера, затем — бойцы его взвода, все, как одна, с белыми накидками на плече… и, наконец, я.

Ноги казались онемевшими.

На мне не было ничего траурного, кроме перевязи, удерживавшей мою левую руку. Всё тот же светло-серый плащ, всё та же блуза, всё то же самое. Когда я узнал, что прощание с Кюршнером проходит сегодня, у меня не было времени переодеться.

Я притронулся рукой к гробу — там, где крышка выглядывала из-под флага. На ощупь она казалась шершавой. В горле пересохло.

Я открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Что я мог сказать?

Отдёрнув руку, я развернулся и зашагал к выходу. Двери распахнулись при моём приближении, и полуденное сияние люминёра ударило мне в глаза.

Я не обратил на него внимания.

Моя левая рука, лежащая на перевязи, оставалась неподвижной — лишь иногда отзывалось уколами боли плечо. Пуля прошла вскользь, оставив на плече внушительную царапину, но кинетической энергии хватило, чтобы вывихнуть мне плечо, чуть не выворотив руку из сустава. Врач сказала, что мне ещё повезло.

Я промолчал. Это я видел собственными глазами.

Кюршнер спас меня. Это стоило ему жизни, поскольку доспех СПОР для подавления беспорядков не предоставляет совершенно никакой защиты от пуль кинетического оружия, но он не колебался ни секунды. И будь он хоть на секунду медленнее, в закрытом гробу хоронили бы меня.

Меня нашла Жюстина — лежащим на залитом кровью дэдзимском тротуаре, придавленным телом Кюршнера. Я догадывался, почему она отправилась искать меня тем вечером, но она успела как раз вовремя. Сразу после этого я потерял сознание.

Экспертизу провели ещё утром, когда я лежал в отключке, а врачи госпиталя МВД ставили на место мою чудом удержавшуюся руку. Я не смогу пользоваться ею ещё, по меньшей мере, неделю, но я ещё дёшево отделался.

Кюршнера изрешетили из боевого кинетического оружия калибром шесть и пять миллиметров — то есть, практически любого стрелкового оружия, стоящего на вооружении Сатурнианской Гегемонии. Я смутно догадывался, что это было за оружие — но определить даже модель не представлялось возможным, чего уж говорить о конкретном экземпляре.

У сатурниан нет обычая надолго затягивать проводы умерших на тот свет — не было ни возможности, ни необходимости. Прощание с Кюршнером состоялось через двенадцать часов после его смерти — сегодня в полдень. Церемония вот-вот должна была завершиться: гроб опустится вглубь обшивки орбиталища и оттуда — наружу: вращение орбиталища и одноразовый двигатель вынесут его на орбиту захоронения — которая, когда-нибудь, приведёт его навстречу Солнцу.