— Быть может, мистер Крук, среди ваших друзей в России был и некий мистер Вильямс, священник, сын священника, тоже вполне достопочтенная личность?

— К сожалению, нет...

— Тогда вы, конечно, встречали там Джона Рида, сына известного адвоката, питомца аристократического Гарварда?

— Нет... — словно бы извиняясь, пробормотал мистер Крук.

— Ну, Луизу Брайант и Бесси Битти вы, конечно, не раз видели в России, ведь они представляли там американскую прессу...

— Право, — совсем смешался мистер Крук, — мне очень жаль... Но никого из этих лиц я не знаю...

Наступило непонятное для мистера Крука молчание, в котором таилось явное осуждение. Наконец он услышал:

— Все они, побывав в России, стали большевиками. Все они уже допрошены юридическим комитетом сената Соединенных Штатов. У сенаторов сложилось мнение, что Робинс, Вильямс и другие взяли на себя поручение Ленина убедить американское правительство не трогать русских большевиков и позволить им делать в России все, что заблагорассудится... Вы разделяете эти взгляды?

— Я? Разделяю взгляды?.. — Мистер Крук нахмурился. — Но ведь это политика! А я и миссис Крук никогда никакого отношения к политике не имели! Как работники Красного Креста, мы считали своим долгом помочь этим бедным детям, сделать хоть что-нибудь реальное...

— Конечно, вы правы, мистер Крук: наш Красный Крест вне политики. Но нельзя же не считаться с тем, что происходит в стране! Большевистская Россия вызывает ненависть американцев! Там растоптаны религия, частная собственность, свобода!

— Простите, мы говорили о детях...

— Мистер Крук, я прошу вас быть серьезнее. Уж если вы умудрились протащить вокруг света несколько сотен мальчишек и девчонок из красной России, то посоветуйте, пожалуйста, что же теперь с ними делать?

— Вернуть домой, к родителям...

Собеседник посмотрел на мистера Крука с терпеливым сожалением, как на слабоумного:

— Вы хоть газеты читаете?

— Не всегда, — признался мистер Крук.

— Наше правительство, конгресс, наша печать считают большевиков узурпаторами и убийцами. Вам известно, что они расстреливают поголовно всех, в том числе женщин и детей — детей, мистер Крук! — несогласных с их взглядами? И вы полагаете, что вам разрешат отправить сотни невинных детей на верную гибель? Мистер Крук, я был о вас лучшего мнения, я разочарован... Работа в Красном Кресте никого не освобождает от верности своей стране, от патриотизма...

Этот странный разговор до того подействовал на мистера Крука, что он вернулся совсем больной. Кое-как мистер Крук передал своей верной жене все то, что ему пришлось выслушать. Кроме того, он притащил добрый пуд толстенных американских газет, которые успел просмотреть по дороге... Газеты сыпали бесчисленные проклятия Советской власти, одна перед другой соревновались в россказнях о зверствах большевиков...

Миссис Крук, горя негодованием, направилась к руководителям Красного Креста, ничего не зная о том, какой нажим приходится им выдерживать, не понимая, что судьба сотен русских детей поставлена на кон в грязной антисоветской игре...

Тем не менее она заявила в свойственной ей решительной манере:

— Благородные цели и средства Красного Креста, весь его авторитет будут уничтожены, если мы предадим интересы детей... Предадим ради каких-то низких, недостойных политических соображений, к которым все мы, надеюсь, питаем глубочайшее отвращение. Я дойду до президента. Если понадобится, обращусь к американскому народу. Но позора не допущу!

Миссис Крук знали и побаивались, но и ей удалось добиться лишь неопределенных обещаний, что если найдутся деньги на оплату нового рейса «Асакадзе-мару», если какой-нибудь эстонский порт согласится принять судно, а главное, всех ребят, то возможно... Но надо еще доказать, что дети хотят вернуться в красную Россию! А это не так-то просто!

— Нет ничего проще, — отрезала Энн Крук. — Пусть кто угодно встретится с детьми и убедится...

— Увы, миссис Крук, ваши высокие принципы, ваша бесконечная доброта помешали вам увидеть тот террор, который царствует в вашей детской колонии...

— Какой террор?

— Красный. У нас, миссис Крук, есть своя информация. Ваши дети запуганы, терроризированы незначительной по численности, но спаянной группой старших воспитанников, зараженных большевизмом. Под угрозой физической расправы, моральных унижений дети не скажут, о чем действительно думают и мечтают. Они будут твердить о навязанном им желании вернуться в красную Россию, но это ничего не доказывает...

— Сэр, я работаю в Красном Кресте двадцать лет! — возмутилась миссис Крук. — И все время с детьми! Если вы считаете, что мое мнение ничего не стоит, что я не заслуживаю доверия...

— Что вы, миссис Крук...

— Тогда перестаньте слушать нелепые сплетни! Этих детей не запугать. Их нельзя терроризировать. Я советую вам, сэр, запомнить мои слова. Кажется, я понимаю, почему моих детей поселили на заброшенном острове, отрезанном от Нью-Йорка...

И, не слушая возражений, вне себя от гнева, она выскочила, хлопнув дверью.

Ни тогда, ни после Круки ни с кем не делились своими горестями.

Ребята недоумевали, почему после такой теплой встречи в Сан-Франциско их изолировали от нью-йоркцев, засунув на заброшенный островок, который за час-другой можно было пересечь вдоль и поперек.

Удивляли и сердили ребят также строгости, заведенные на этом островке. Казармы, где они жили, были обнесены забором. Охрану лагеря несли солдаты-негры. Они относились к ребятам по-дружески, но никуда не выпускали. Всем в лагере командовали белые солдаты-инструкторы с какими-то нашивками. В шесть утра — подъем по свистку. Полчаса отводилось, чтобы убрать постели и умыться. Полагалось каждое утро мыться до пояса. Затем целый час занимались гимнастикой, строевым шагом, военизированными упражнениями...

Миша Дудин так пристально и внимательно вглядывался в лица инструкторов, что его рано или поздно спрашивали:

— В чем дело, парень?

— Я ищу Майкла Смита, — объяснял он.

— Какого Смита?

— Был такой...

Ребята хмурились. Уж не начинают ли и правда втихаря готовить из них разведчиков?

За каждое отступление от правил полагалось наказание, как в настоящей казарме. Питание стало скудным... Такой же порядок был заведен и для девочек, только с ними занимались несколько злых и неразговорчивых женщин в скаутской форме.

Все это можно было вытерпеть, если бы сказали ясно и точно, когда их повезут домой. Вместо этого стало известно о «плане Бордо».

Аркашка, необыкновенно быстро сходившийся с разными людьми, завел и здесь дружбу со здоровенным солдатом-негром. Ребята провели на острове уже около десяти дней. Аркашка учил своего солдата русским словам и просил, чтобы тот приносил нью-йоркские газеты, вроде — для учения... Иногда солдат совал ему газету. Там писали о чем угодно, только не об их неуютной судьбе.

Но однажды солдат сказал:

— Скоро будем прощаться.

Аркашка молча впился в него черными глазами.

— Вас повезут во Францию.

— Куда? — не поверил Аркашка.

— В лагерь, около французского города Бордо. Там собирают детей, жертв большевистской революции. Вам повезло: начальником лагеря назначен тот самый, кого ищет ваш малыш, — Майкл Смит. Хорошо, что знакомый, правда?

Через час штаб красных разведчиков решал, как быть.

— Удрать из лагеря — раз плюнуть, — размышлял Ларька. — Забор и охрана пустяки. А потом что? На острове никто не живет, лодок нет. На чем добираться?

— Для смены караула приходит катер, — напомнил Аркашка. — Захватим его!

Ларька только улыбался, а Гусинский рассердился:

— Как ты его захватишь? И вообще кончай свои анархистские штучки!

— А ты что предлагаешь?

— Даже если б удалось захватить катер, — успокаивал их Ларька, — нам не удастся добраться до города. Перехватят в заливе...

— Дадим бой!

— Чем? Кулаками?

— А хотя бы и кулаками! Налетят репортеры! Мы успеем сказать им всю правду!