Буйвид ожидал подхода двух генералов — Молчанова и Глебова: поскольку сам не в силах был удержать власть в городе, ему требовалась их помощь, а также «грубая физическая сила» — три-четыре казачьих сотни.

Рассветало. С моря тянулся многослойный розовый туман, крупные чайки носились низко над водой, рубили крыльями воздух, над людьми круто взмывали вверх, орали голодно и противно.

— Отвратительная птица, — пробормотал Буйвид, завязывая на шее шнур бурки — с моря потянуло промозглой сыростью, пробило его насквозь.

— Глупая и жадная, ваше высокоблагородие, — добавил сидевший на рыжем бокастом коне казак в новенькой бекеше, украшенной георгиевской ленточкой. — Смотрите, как она себя ведет...

Он достал из кармана длинный толстый гвоздь, очень похожий на стилет, швырнул его вверх. На гвоздь тут же спикировала тяжелая, с отвисшим зобом чайка, клацнула клювом, сделала два судорожных движения телом и проглотила гвоздь. В следующую секунду закрякала, завизжала жалко — гвоздь мешал ей не только развернуться в воздухе — он не давал ей возможности вообще повернуть головы.

Казак рассмеялся.

— Вот вам наглядный пример.

— А гвоздь зачем носил с собою? — неожиданно спросил Буйвид.

— Мало ли что, ваше высокоблагородие... Вдруг пригодится? Валялся на дороге — я его и подобрал.

Буйвид покачал головой. Непонятно было — то ли он осуждает казака, то ли одобряет.

Первое, что бросилось в глаза Буйвиду на пристани — здесь почти не было видно японцев. И кораблей под флагом микадо было очень мало — раз, два, три... — а вчера стояло не менее двадцати судов. Буйвид невольно присвистнул: ото что же выходит? Неужто японцы начали эвакуироваться? Или получили по каналам разведки кое-какие данные и, как истинные друзья атамана, решили не мешать его подопечным?

С одной стороны, это хорошо — мешать никто не будет. А с другой — кто же в случае чего прикроет спину Семенову? Усы у Буйвида — совсем как у атамана — дернулись. Ах, каппелевцы, каппелевцы! В конце концов может случиться так, что атаман сойдется с большевиками, но с каппелевцами — никогда.

Над головой у Буйвида пронеслась чайка — раскоряченная, с далеко отставленными лапами и вытянутой, будто у гуся, шеей — та самая, что сожрала гвоздь. Казак, угостивший чайку этим шкворнем, засмеялся:

— Не жри что попало! Впредь наука будет.

— Не будет, — мрачно проговорил Буйвид.

Он неожиданно почувствовал себя усталым. Устал он от владивостокской вони, от портовой духоты, от промозглого воздуха, что тянется с моря, от настороженных взглядов каппелевских солдат, которые, будто последние бандюги, норовят всадить в спину заточенный напильник, устал от китайской еды — жареного бамбука, вяленых червей и засахаренной саранчи... устал от самой жизни...

Только бы приплыл Семенов, приплыл бы и уселся в здании на берегу бухты Золотой Рог, которое он присмотрел для атамана. Тогда Буйвид будет считать, что все эти годы молотился с разными серо-буро-малиновыми нелюдями не напрасно, не напрасно лил кровь свою и кровь чужую, не напрасно замерзал, голодал, тонул на весенних лихих переправах, блуждал по тайге.

Он вгляделся в белесое пространство моря, надеясь изловить в нем маленькую серую точку — долгожданную шхуну, но ничего не обнаружил и дернул болезненно головой, будто его подсекли дробью. Надо было ждать.

Над головой, развернувшись по длинной дуге, снова пролетела, судорожно взмахивая крыльями, чайка с вытянутой шеей. Полковник вспомнил о своем мелком пророчестве, повторил прежним мрачным тоном:

— Не будет... Никакой науки для этой птицы уже никогда не будет.

Пальцами приподнял крышку деревянной кобуры, привычно потянул маузер за округлую тяжелую рукоять. Целился он недолго — набил глаз, стреляя по двуногим мишеням. Сухо клацнул курок. Выстрела не последовало. Буйвид вновь мрачно дернул головой — не ожидал такого, вновь взвел курок, нажал на спуск. Пуля точно всадилась в чайку — птица перевернулась раскоряченными лапами к небу, попыталась что-то проорать напоследок, но не сумела, плюхнулась в воду, дважды дернула серыми лапами и ушла в глубину.

Буйвид с мрачным видом засунул маузер обратно в кобуру — знай наших! — вновь вгляделся в бесцветно-серое пустое пространство моря — ничего...

Надо было ждать дальше. А ждать Буйвид не умел — мучительное это дело.

Именно в эти минуты с железнодорожной станции в Читу ушло телеграфное сообщение. На станции находились казаки Буйвида, в комнате телеграфиста сидел офицер — юный прапорщик с алыми, будто у барышни, щеками, — но ему, на несчастье, приспичило, и он побежал на двор, а телеграфист не замедлил этим воспользоваться. Он тут же отстучал ленту Никифорову, которого знал лично: «Власть Владивостоке ночью захватил семеновский полковник Буйвид. Обстановка в городе тревожная. Японцы начали покидать Приморье. Меня контролирует белогвардейский прапорщик. Ответ передайте шифром. Что делать?»

Ответа телеграфист не получил — за дверью затопал сапогами юный семеновский офицер.

А на пристани тем временем появились солдаты с винтовками, Буйвид оглянулся на них, определил безошибочно: каппелевцы! Поиграл железными желваками — вряд ли горстка солдат полезет на его казаков, но быть готовым надо ко всему. Вытянул из ножен шашку, с лязганьем вогнал ее обратно.

— Ваше благородие, каппелевцы! — запоздало предупредил кто-то за спиной. — Что будем делать?

Буйвид на возглас не обернулся — ответил, не поворачивая головы:

— Ждать!

Бремя шло, а шхуны с атаманом Семеновым все не было.

По набережной пронеслись несколько китайцев в синих застиранных куртках — зеленщики. Буйвид проводил их взглядом, мотнул головой, пальцем подозвал ординарца:

— Иван! Бинокль!

Спирин извлек бинокль из громоздкой коробки — бинокль был хороший, артиллерийский, Буйвид выменял его у одного французского майора на лошадь, — подал полковнику.

Буйвид прошелся биноклем по горизонту и обеспокоенно дернул головой: куда же подевался атаман?

Оглянулся назад, на каппелевцев.

Каппелевцев было немного, и что главное — число их не увеличилось: как прибыло полтора десятка «винтовочников», так полтора десятка и осталось, казаки Буйвида могли смять их в несколько минут.

— Передай хлопцам, пусть пулемет на всякий случаи расчехлят, — попросил Буйвид ординарца, — чтобы каппелевцы видели. И знали — нас не взять. И чтобы они лишний раз не напрягались... Нас отсюда не выкурить. — В тихом голосе Буйвида возник металлический звон. — Даже если союзное командование пришлет сюда английские танки. Мы своего атамана встречаем...

Спирин поспешно отъехал от полковника, копыта его лошади звонко зацокали по бетонной пристани — будто барабанную «тревогу» сыграли.

А «Киодо-Мару» барахталась в зеленовато-сером огромном пространстве моря, продвигаясь на север, к невидимому Владивостоку.

О том, что происходило в городе, Семенов не знал — ни о победном марше Буйвида, приготовившегося преподнести ему власть, как золотой ключик, на блюдечке с голубой каемочкой, ни о том, что японцы начали потихоньку покидать Приморье. Их все больше и больше увлекали планы захвата Сахалина, где не только нефть имелась, но и крабы, и лес, и рыба, и уголь, и ценное морское растение агар-агар, а главное — захватив Сахалин, Япония хомутом садилась на шею России — это было очень выгодно стратегически...

На «Киодо-Мару» конечно же была рация, и установить связь с Владивостоком ничего не стоило, но Семенову не с кем было связываться — на берегу у него не было ни одного узла радиосвязи, поэтому атаман и ощущал себя сейчас слепым.

Хотя в одном он был уверен твердо — во Владивостоке его ждут.

Телеграфную ленту, пришедшую от железнодорожного связиста — длинную желтовато-серую бумажную змейку, испещренную рябью букв, в Чите вручили лично Никифорову; тот, прочитав сообщение, помрачнел:

— Вот скоты поганые, эти семеновцы! Все не успокаиваются. Пока не обломаем им окончательно рога — не успокоятся... Ну погодите!