В число отряженных пяти человек Семенов включил и шустрого Белова. В обещании, данном помощнику командира полка самому во всем разобраться, на месте, была некая доля игры – Семенов слышал и о набегах на Сучан-Кневичи, и о Желтолицем Лине – слухами ведь земля полнится, – но как будет действовать, пока не знал. С этим-то он точно определится на месте. Сейчас попусту гадать нечего.

Кони шли ходкой рысью – понукать не надо было, – перед тем как выехать, Семенов приказал хорошенько накормить их. Местами черный лес подступал вплотную к дороге, и тогда Семенов, на ходу сдергивая с себя винтовку, клал ее на луку седла. Зима нынешняя выдалась не только капризная, но и голодная, из тайги на тракты выходит много волков, в Гродеково они напали на жену железнодорожного стрелочника, на несчастье свое заплутавшую на окраине станции, и если бы не казаки из учебной команды, случайно проезжавшие мимо, волки так бы и закатали ее, пустили бы на свою звериную закуску, а так женщина, считай, легко отделалась – клыкастые покусали ей только правую руку и ноги.

В глубине леса иногда помаргивали слабые гнилушечьи огоньки, исчезали, затем возникали вновь, и от их таинственного мерцания делалось не по себе, по телу пробегал холод.

Впрочем, волков Семенов не боялся, а вот нечистой силы побаивался, это в него было вживлено еще с детства – от волков можно отбиться чем угодно – винтовкой, факелом, топором, палкой, лопатой, ломом, косой, а вот от леших не отобьешься – окружат, защекочут, зацелуют и удавят. Да и волк – не дурак. Он на вооруженного человека не полезет – издали чувствует запах патронов, пороха, горелого ствола, а лешим на горелый ствол наплевать, они пороха и пуль не боятся.

Глубокой ночью казаки, встреченные ленивым перебрехиванием сонных кобелей, прибыли в Сучан-Кневичи; староста, несмотря на поздний час, встретил их на пороге дома, радостно потер руки:

– Ну, теперь лимону этому – хана!

– Хана! – спокойно подтвердил Семенов.

Утром староста сообщил сельчанам, что решил возводить новый дом – большую пятистенку с высокой, в половину человеческого роста завалинкой и для этого нанял в Гродеково пятерых работников – ловких мужиков: пусть они к весне выберут в лесу сухостойные лиственницы – дерево, как известно, вечное, гниению не поддающееся – срубят их, обработают, вывезут, свяжут венцы, а уже летом, когда грянет настоящее тепло, начнут стройку.

Дом должен быть удобным, широким, разумно спланированным – староста собрался выдавать замуж свою красавицу-дочь и при этом ставил условие: новоиспеченный родственник должен переехать жить к нему, в тот самый дом, что будет срублен.

Весть о новых работниках и великих планах Ефима Бычкова обязательно дойдет до ушей Желтолицего Линя, поэтому появление свежих лиц не вызовет вопросов у предводителей хунгузов. Что же касается казачьих коней, то их Ефим глубоко запрячет в конюшне, так что ни один человек, даже из своих, не говоря уже о чужих, не узнает о них.

Главное – чтобы Желтолицый Линь появился побыстрее.

Через два дня банда Линя с лихим свистом пронеслась по единственной улочке деревни и исчезла в морозном розовом мареве студеного февральского дня.

Семенов наблюдал за хунгузами из-за занавески и, проводив их долгим изучающим взглядом, озабоченно почесал подбородок:

– Однако к тебе, Ефим Иваныч, не завернули.

Бычков перекрестился:

– Боюсь я их!

На всякий случай Семенов натянул поверх рубахи казачий мундир с офицерскими погонами, людей своих расставил по намеченным точкам. Поскольку он знал, что банда обычно целиком въезжала в просторный двор Ефима, то двоих казаков поставил в сторонке с одной стороны двора, двоих – с другой, старшим в этой дворовой команде назначил Белова.

– Все. Ждем встречи с узкоглазыми, – проговорил он довольно и скомандовал: – Стрелять без промаха. Главного живодера, Линя этого, я беру на себя.

Хунгузы появились лишь в четвертом часу дня, когда на деревню уже начал наползать серый предвечерний сумрак, людей на улице не было видно – попрятались в ожидании хунгузов. Что-то тяжелое, тревожное, пахнущее кровью, повисло над деревенскими домами.

Отряд Линя снова проскакал через Сучан-Кневичи, словно бы проверял деревню – нет ли чего опасного, затем развернулся и неспешной рысью двинулся обратно. Семенов, одетый в форму, перетянутый ремнями, при револьвере и сабле, наблюдал за китайцами из-за занавески.

Около ворот Ефима Бычкова Желтолицый Линь остановился:

– Хозяин!

Староста поспешно выскочил из дома, открыл ворота. Линь, пригнувшись, чтобы не задеть головой за перекладину, въехал во двор, бросил поводья подбежавшему Белову, натянувшему на себя лохматый нагольный полушубок.

– А это кто такой?! – спросил у Бычкова Линь. – Вроде бы раньше у тебя такого работника не было.

– Раньше не было, а сейчас есть. Я решил строить новый дом и взял кое-кого к себе на работу. Разве ты не слышал об этом?

– Слышал. – Желтолицый Линь закряхтел, слезая с коня, скосил губы в деланно-горькой усмешке. – Вон ты какой, оказывается, Ефим. А еще другом называешься. Разбогател… Хоромы новые собрался ставить, дочь замуж выдаешь, праздник всей деревне решил устроить, а близкого друга своего обходишь стороной. Обидно это, Ефим, очень обидно. – Желтолицый Линь осуждающе покачал головой.

Белов отвел его лошадь в сторону, повод привязал к длинной, гладко вытертой перекладине коновязи, расстегнул шейный ремень, освобождая уздечку. Лошадь выплюнула шенкеля и оскалила крупные желтые зубы, словно бы понимающе улыбнувшись Белову, тот похлопал ее по морде и скрылся в конюшне.

Все, что надо было узнать, он узнал. Пересчитал хунгузов, въехавших вслед за Желтолицым Линем во двор. Двенадцать человек. Многовато, однако, будет. Но ничего страшного – одолевали в стычках и не столько врагов – справлялись с перевесом куда большим. Разглядел Белов и оружие, что имелось у хунгузов. Вооружение у них было слабенькое, они брали злостью да жестокостью.

– Прошу дорогого гостя пожаловать в дом, – манерно пригласил Линя староста, ухватил его под локоток, согнулся в подобострастном поклоне. – Ты на меня, Линь, не сетуй, не обижайся…

– Это я решу, когда побываю у тебя в доме, – сказал Линь.

– Прошу, прошу… – Староста продолжал подобострастно держать Линя под локоток.

Желтолицый Линь уверенно прошел в дом, сбросил на лавку малахай, расстегнул лисью доху. Неожиданно лицо его подобралось, сделалось жестким, он настороженно оглядел горницу.

Ефим Бычков тем временем проворно выставил на стол бутылку монопольки и блюдо с жареной кровяной колбасой.

– Я тебя, Линь, не обижу.

– Ладно, ладно, – Линь махнул рукой, – если я с тебя обычно брал пятнадцать золотых рублей в месяц и никого в твоей деревне не трогал, то сейчас возьму два раза по пятнадцать.

– Ох, Линь! – староста вздохнул горестно. – Ты хочешь совсем разорить меня. – Он вздохнул вновь. – Выпей для начала стопку, потом другую, закуси, и тогда мы будем решать вопрос о ясаке.

– Думаешь, я добрее стану?

– А вдруг?

– Не стану.

– Тогда я попробую уговорить тебя.

– Не уговоришь, – Желтолицый Линь усмехнулся, – мне деньги очень нужны.

Семенов находился в соседней комнате, отсюда весь разговор был слышен хорошо, и даже если Линь будет вести его шепотом, услышать можно все до последнего словечка. Семенова допекали досада, злость, еще что-то незнакомое, сложное. На щеках заходили желваки, и он поднял револьвер, глянул в черное, пахнущее гарью дуло. Под ногой от неосторожного движения скрипнула половица, и он замер, превратившись в изваяние – как бы не услышал Желтолицый Линь… Но нет, пронесло.

Из своего укрытия Семенов вышел, когда Ефим Бычков прошаркал ногами в горницу и выложил перед Линем стопку золотых монет. Незваный гость засмеялся, придвинул монеты к себе.

– Цени мою доброту, Ефим, я беру с тебя очень мало денег, – сказал Линь. – Другие так не поступают. – Он будто отщипнул от стопки одну монету, звонко щелкнул ею о стол. – Р-раз! – Отщипнул вторую монету, также звонко, будто взводил курок револьвера, щелкнул ею о стол. – Два! – Отщипнул третью…