— А кто вы? — спросил Сальетти.

— Вам достаточно будет сказать, что вы друг Престдаля.

— А вы куда держите путь? — полюбопытствовала Вейнель.

— Мы движемся на юго-восток. Несколько францисканских монахов строят в пригороде Тула приют для прокаженных, и мы надеемся найти там кров, в котором нам отказали в Реймсе.

Сальетти вытащил из мешочка золотые крупинки и отдал их мужчине с закрытым лицом.

— Это вам поможет, чтобы францисканские монахи открыли перед вами двери приюта без промедления.

Прокаженные посмотрели на раскрытую ладонь Сальетти, очарованные блеском золота.

— О, сеньор, но как же нам отплатить вам за такую щедрую милостыню! — прошептал прокаженный, протягивая свою худую, усыпанную язвами руку.

— Вы это уже сделали. Ступайте с миром, и да будет с вами Бог.

У причала Марна спокойно текла при свете полной луны, отражавшейся в ее водах. Несколько мужчин, женщин и детей, судя по шляпам и тростям с набалдашниками, паломники, направлявшиеся в Сантьяго-де-Компостела, чтобы преклонить колени перед прахом апостола Иакова, ждали у пристани на набережной судов до Парижа, чтобы оттуда вместе с другими караванами отправиться дальше. Тяжелая дорога паломников была так же полна опасностей, как и их путь в поисках секрета мудрецов. Увидев этих людей, Гримпоу вспомнил молодого монаха Побе де Ланфорга, который так мечтал о славных подвигах на далекой испанской земле, и подумал, что он, возможно, уже погиб в войне замков Каменного Круга, а его душа блуждала в растерянности по лесу, как страдающие души, которых так боялся брат Бразгдо, повар из аббатства Бринкдум.

Они спешились, и Сальетти подошел к человеку, грузившему корзины, забитые глиняной посудой, обернутой в солому, на объемное судно с мачтой с двумя парусами, замазанными грязью.

— Вы можете сказать мне, какое судно принадлежит Аскле Трубадуру?

Мужчина посмотрел на него и продолжал заниматься своими делами.

— Кто его спрашивает? — сердито переспросил он, и тут Сальетти подумал, что уже его нашел.

— Друг Престдаля.

— А что надо?

— Это я скажу ему.

— Он перед вами.

— Мне нужно, чтобы вы отвезли меня и мою семью в Париж. Вот аванс за наш билет, — сказал Сальетти, взяв за руку Аскле Трубадура и положив ему в ладонь золотые крупицы. Одна за каждого пассажира, — добавил он.

— Сейчас я приготовлю трап, чтобы вы отвели лошадей в трюм. Вы и ваша семья можете оставаться на палубе, — любезно ответил нелюдимый Аскле.

Когда они покинули пристань, позади лодки остались высокие башни собора Шалона, в свете луны казавшиеся двумя стрелами, выпущенными в небосвод. Сальетти и Вейнель собрались спать, положив головы на дорожные сумки и укрываясь покрывалами от холодной сырости палубы, а Гримпоу тем временем высовывался за борт, наблюдая за тем, как нос лодки рассекает воду у него на глазах, унося их все дальше от берега.

Выйдя на большую воду, Аскле Трубадур принялся петь романсы, воодушевляя своим сиплым голосом сумасшедший лягушачий хор.

Плавание растянулось на всю ночь, продолжилось утром, но еще до полудня они высадились в Париже. Город словно нежился под ярким солнцем, небо отливало изысканной, почти магической голубизной, которая будто пропитывала блеском и магией мутные воды Сены. Порт находился рядом с двумя островами Парижа, между двумя рукавами реки, которая здесь широко разливалась. Гримпоу ни на миг не усомнился, что один из этих двух островов и есть тот, который в манускрипте Аидора Бильбикума назывался островом Жирап; юноша предположил, что им нужен больший из двух, тот, на котором возвышался собор Парижской Богоматери. С реки собор напоминал гигантского краба с двумя огромными головами-башнями, множеством лап, которыми служили могучие контрфорсы, и туловищем, изобилующим острыми шпилями.

В речном порту Парижа десятки кораблей всех видов и размеров выстроились друг подле дружки, повсюду деловито сновали грузчики, заполняя или, наоборот, освобождая трюмы, а лодочники возились со снастями и парусами или внимательно наблюдали за погрузкой.

Многие из них оторвались от своих дел и проводили взглядами трех всадников, которые сошли на берег с пузатого суденышка Аскле Трубадура, ведя в поводу лошадей; особого внимания удостоилась Вейнель, пленившая едва ли не весь порт своей прелестью. Пусть девушка покрыла волосы шапкой, чтобы те не разлетались, ее красота была очевидной, и мало кто устоял перед искушением заглянуть в зеленые глаза, светившиеся, точно морская вода под солнцем.

Очутившись на берегу, Вейнель предложила отправиться к тому дому, который они с отцом занимали до отъезда из Парижа: мол, там можно будет оставить лошадей, смыть дорожную усталость в теплой воде и переодеться в чистое. Но Сальетти возразил, что девушке неприлично входить в пустой дом при свете дня в сопровождении двух чужаков.

— Кроме того, меня не удивит, если у инквизитора Гостеля есть свой человек среди ваших соседей. И такой человек наверняка известит солдат короля, что ты вернулась в свой дом. Доминиканец спит и видит, как бы отправить тебя на костер: я уверен, он продал бы душу дьяволу, чтобы узнать, где тебя искать, тем более теперь, когда его надежды найти сокровище тамплиеров и секрет мудрецов рассеялись как дым.

— Что же нам делать? — спросил Гримпоу, желая, чтобы приключение не заканчивалось.

— Предлагаю найти постоялый двор, который мне присоветовал Аскле Трубадур, и оставить там лошадей. Без них мы не так бросаемся в глаза. А когда стемнеет, мы пойдем в дом Вейнель, чтобы нас никто не увидел, пусть даже мы рискуем заплутать. Уж лучше поблуждать немного, чем угодить в ловушку. Если солдаты короля станут нас искать, мы спрячемся.

— По-моему, твои страхи не напрасны. Но когда-нибудь я вернусь в дом, в котором мы счастливо жили с отцом, — задумчиво проговорила Вейнель, опечаленная нахлынувшими воспоминаниями.

— Разумеется, милая, но не забывай, что сейчас ты — беглянка, за голову которой назначена высокая цена. А нам предстоит немало дел в этом гигантском городе, где любая тень способна вызвать подозрение, а за каждым углом может скрываться враг, — сказал Сальетти ласково, чтобы еще сильнее не ранить чувства любимой.

— Нам надо отыскать дьявола на острове Жирап и найти в его ногах последние слова загадки. Без них мы не откроем секрет мудрецов. Не время грустить, — сказал Гримпоу, пытаясь подбодрить Вейнель.

— Ты прав, Гримпоу. Мы поступим, как предложил Сальетти.

Улицы Парижа бурлили и кипели, людской водоворот напомнил Сальетти его бурную молодость, а Гримпоу пришел на ум библейский Вавилон, о котором ему как-то рассказал брат Бразгдо. Повар аббатства Бринкдум сказал, что Бог покарал людей, которые возгордились настолько, что вознамерились построить башню до неба, и смешал языки, из-за чего люди перестали понимать друг друга. Завидев в отдалении шпили церквей и собора Парижской Богоматери, которые, подобно мифической Вавилонской башне, тянулись к небу, Гримпоу подумал, что Господь, похоже, вновь обрушил кару на людей, что суетились и толкались в квартале торговцев рядом с берегом Сены. Никогда прежде юноша не видел таких высоких и крепкостенных домов, подобные которым вряд ли встретишь в любом другом городе. Сотни людей бродили по улицам, вслушиваясь в разноголосый гомон крестьян, которые с уличных лотков расхваливали свои фрукты и овощи; им вторили рыбаки, торговавшие свежей рыбой, чья чешуя серебрилась на солнце; мясники выставляли на всеобщее обозрение, словно трофеи, окровавленные шкуры и туши; а торговцы пряностями оглашали воздух громогласными похвалами целебным травам, настойкам и отварам, которые источали опьяняющие ароматы.

Оставив лошадей на конюшне постоялого двора, присоветованного Аскле Трубадуром, неподалеку от церкви Невинных младенцев, путники углубились в лабиринт узких улочек, которые Вейнель, оказывается, знала как свои пять пальцев. Они прошли мимо маленького кладбища, из-за низкой стены которого виднелись могилы и печальные кипарисы, оставили позади улицы ювелиров и ткачей и снова вышли к берегу Сены. Гримпоу перебросил на грудь сумку, в которой нес карту Незримого Пути, манускрипт Аидора Бильбикума, свои рисунки и уголек, а Сальетти спрятал под одежды кошелек с золотыми крупицами и печатью тайного общества Уроборос.