Многочисленные изображения получеловека воспалили любопытство Гримпоу, и он провел все утро, предаваясь размышлениям, в то время как брат Ринальдо рассказывал о таких фантастических существах, как единорог, кентавр, дракон или василиск — сказочное животное, наполовину змея, наполовину петух, способное убить человека одним взглядом. Монах сказал, что все эти существа и легенды не более чем фантазии, с помощью которых люди с самого сотворения мира пытались представить и объяснить магию и чудеса Вселенной.

В последующие дни Гримпоу удостоверился в этом, изучив множество старинных манускриптов из библиотеки аббатства: там говорилось, что первые люди, населявшие Землю, использовали мифы о фантастических существах, дабы описать чудеса, окружавшие их, обозначив небо местом пребывания богов. Землю — животных и людей, а мрачные подземелья — обиталищем монстров, бесов и демонов. Для них все, что происходило в каждом из этих миров, было хаотичным и случайным, и только богам под силу упорядочить призрачное будущее всех событий. Однако Гримпоу также узнал, что после появления письменности много лет назад некоторые мудрецы стали по-иному ощущать мир и природу, пришли к выводу, что явления, их окружающие, не просто следствия причудливой воли богов, а подчиняются постоянным законам, заключавшимся в самой природе, чью сущность люди могли разгадать. И ничто не произвело на Гримпоу впечатление более сильное, чем изучение математических теорий греческого мудреца по имени Пифагор, которого, как рассказал брат Ринальдо, пленили персы почти за пятнадцать веков до рождения Христа; когда его привели в Вавилон, местные маги поведали ему, что с помощью чисел можно объяснить все на свете. Кроме того. Гримпоу узнал, что Пифагор основал в Кротоне школу для молодых ученых, звавшихся пифагорейцами, чьи знания и опыт хранились в строжайшей тайне, и юноше вспомнились картины, которые он за несколько дней до этого смутно видел во сне, когда ночевал в гостевой спальне аббатства: он видел множество цифр и математических формул, а также будто слышал рассуждения о природе и Вселенной.

Сам не зная почему, Гримпоу подозревал, что камень мертвого рыцаря имеет прямое отношение к загадочным древним мудрецам. Он убедился в этом однажды, когда после обеда пошел навестить брата Асбена в лазарете. В аббатстве, казалось, уже давно восстановилась тихая, спокойная, привычная жизнь, чуждая суете и страху, вспыхнувшему в сердцах монахов после зверского убийства настоятеля. Все вернулись к своим обязанностям и молитвам, даже молодой монах с переломом лодыжки — Гримпоу, проходя мимо его кровати, убедился, что его уже нет в лазарете.

Он шел через комнату, где располагались больные монахи, направляясь в лабораторию брата Асбена, когда вдруг услышал за своей спиной грубый голос, который парализовал его, словно укус змеи.

— Этот камень может в конце концов прикончить тебя!

Гримпоу обернулся. Кроме него и брата Уберто Александрийского в помещении никого не было. Лица старца не было видно из-за одеяла, защищавшего от холода, но Гримпоу предположил, что обращался к нему именно слепой столетний монах.

— Что вы хотите сказать? Я не понимаю, — проговорил Гримпоу, остановившись у кровати брата Уберто.

Он чувствовал себя неловко, задавая вопрос неподвижному телу, однако неловкость рассеялась, когда голос монаха зазвучал вновь.

— Меня тебе не провести, — сказал Уберто. — Едва я услышал впервые твои шаги в этой комнате, где для меня невидимо даже разложение, я понял, что ты носишь камень. В черном мраке моей слепоты я узрел его, как вспышку светила в сумерках ночи. С тех самых пор я ждал возможности поговорить с тобой наедине.

— Я не понимаю, о чем вы. Вы, наверняка, ошиблись, — сказал Гримпоу, не смея поверить, что монах мог догадаться о камне, спрятанном в льняном мешочке под камзолом.

— Я говорю о камне мудрецов, о философском камне, если тебе так больше нравится, — сухо ответил монах.

— Нет у меня никакого камня, и уж тем более философского! — возразил Гримпоу, усевшись на соседней кровати, чтобы получше разглядеть ничего не выражающее лицо монаха, почти полностью закрытое густой седой бородой.

— Сейчас я его чувствую особенно остро, не стоит тратить время, отрицая очевидное, — отрезал старец.

Брат Уберто, когда разговаривал, шевелил только губами, а остальная часть лица и тело оставались неподвижными, так что, когда старик умолкал, Гримпоу казалось, что он беседует с мертвецом.

— Думаю, вы бредите; лучше позову брата Асбена, он принесет вам лекарство, — сказал Гримпоу, чтобы закончить этот разговор.

— Весь мой бред заключался в безудержном желании обладать этим камнем, настолько безудержном, что оно свело меня с ума, — произнес Уберто.

— Я вижу, вы и впрямь потеряли рассудок, вы говорите о философском камне, словно бы о красоте дамы, которой вы отдали свою любовь.

— Если бы речь шла о женщине, я бы выражался иначе. Я всегда следовал обету целомудрия, меня не привлекали плотские услады, — сказал монах.

— Однако раз вы искали философский камень с таким рвением, что даже потеряли зрение и разум, значит, не столь уж вы были верны вашей клятве бедности. Что вы намеревались сделать с золотом? — спросил Гримпоу, пытаясь подловить брата Уберто; казалось очевидным, что раз монах смог вычислить, что у него есть философский камень, то он непременно должен много о нем знать.

— Золото — ничто в сравнении с силой Бога! — произнес Уберто взволнованно, впервые пошевелившись под одеялом. Успокоившись, он продолжил: — Было время, когда философский камень принадлежал мне, человеку с чистым сердцем способного ученика. Не было такого вопроса, на который я не мог бы ответить, секрета, который я не мог бы разгадать. Это было подобно восхождению к границам неба, как если бы я стоял рядом с Богом, наслаждаясь созерцанием вселенной, лишенной тайн, где все объяснимо и понятно, как было в начале сотворения мира.

Такое описание не показалось Гримпоу опрометчивым, ведь он сам, изучив манускрипты библиотеки, почувствовал магическую силу камня, будто в одно мгновение открывшего ему все знания человечества, уже полученные и те, которые должны быть получены в будущем. Так что не приходилось сомневаться: брат Уберто Александрийский очень хорошо знал, о чем говорил.

— Вам удалось обрести абсолютное знание? — спросил Гримпоу, глядя в окно, где вечер, окрашенный в огненные цвета, медленно опускался на долину.

— Не абсолютное, но достаточное для того, чтобы не желать ничего более в этой жизни. Пока я использовал камень, руководствуясь желанием добиться мудрости, я, не зная усталости, писал обо всем, начиная с астрологии, заканчивая арифметикой, геометрией, философией, алхимией, медициной, ботаникой, минералогией, гармонией… Самые мудрые умозаключения и самые сложные выводы были доступны моему перу — словно плоды деревьев, падали мне в руки. И всем этим я был обязан философскому камню. Он был настоящим источником моего вдохновения.

— По меньшей мере, вы стали мудрецом, я видел много ваших книг в библиотеке, — сказал Гримпоу.

— Да, но точнее сказать, что я стал мудрецом, который совершил глупость, достойную самого бездарного неуча.

— Вы в чем-то ошиблись?

— Я стал слишком амбициозным и решил использовать камень, чтобы получить золото и добиться бессмертия. Жажда остаться живым, да еще и в окружении богатств во все грядущие эпохи, и увидеть собственными глазами будущее мира, не старея телом, с течением времени сделалась моим наваждением, настолько сильным, что я поступился всеми своими принципами и верованиями.

— И что же произошло? — спросил Гримпоу.

— Камни, которые мне удавалось получить, превращались в пыль, как только я вытаскивал их из колбы. Обезумевший от своего высокомерия и жадности, я заперся в лаборатории аббатства, где проводил дни и ночи, не смыкая глаз, до того самого дня, когда, потеряв терпение и желая ускорить процесс перехода, я настолько нагрел перегонный куб, что он взорвался прямо перед моим лицом. Тогда-то я и потерял навеки божественный дар зрения.