Первым заметил Дашу Лапик. Он пополз по завалинке, повизгивая, словно извиняясь, что не встретил её, как обычно, да к тому же позволил незнакомой девчонке так с собой обращаться.

Тут и Аля увидела Дашу.

— Наконец-то! — воскликнула она, шутливо присев и разведя руками. — А я тебя жду-жду. Уже все репьи у Лапика повыбирала. Только вот здесь, на шее, не могу никак, шерсть свалялась…

Заснеженные ветви приземистых северных яблонь, синее небо, яркое солнце — всё это искрилось, лучилось, ослепляло… И так же ослепительно лучисты были Алины глаза, не то серые, не то и вправду голубые.

— Ты что молчишь? Ты знаешь, кто я?

— Знаю… Аля… А вы когда приехали?

— Утром…

— А на чём?

— На палочке верхом! — рассмеялась Аля и обняла Дашу. — Сначала мы ехали на поезде, ясно? Потом автобусом до райцентра. А к вам на попутной машине.

Вот так… Ждали-ждали телеграмму, встречать на станцию собирались, а они взяли и приехали — просто так…

— Будь добра, — сказала Аля, — принеси ножницы, надо же Лапика окончательно в порядок привести. Только маме моей не говори ничего, она не любит, когда я с собаками вожусь.

Но тётя Фая всё равно догадалась.

— Алю-то видела? — спросила тётя Фая, целуя Дашу.

— Там… Во дворе…

— Небось уже с собакой возится?

— Не-е-е, — покраснела Даша. — Мама, дай ножницы.

— Зачем?

— Лапику репьи выстричь.

— Ну конечно, Алина затея! — всплеснула руками тётя Фая.

К обеду подъехали и папа с дядей Сеней.

— Полный порядок, — дядя Сеня разматывал длинный шарф с красными и чёрными разводами. — С завтрашнего дня приступаю к работе.

Дядя Сеня говорил и тут же изображал в лицах, как обрадовался ему директор совхоза, как долго жал руку, а потом усадил в мягкое кресло и пригласил к себе в кабинет парторга и комсорга: «Вот, товарищи, новый директор Дома культуры, прошу любить и жаловать».

Рассказывая, дядя Сеня то и дело встряхивал длинными, на прямой пробор, седоватыми волосами, худая шея торчала из ворота свитера; ворот был неподвижен, а шея вертелась, не задевая его, как на шарнирах. Дядя Сеня тут же взялся помогать маме, приговаривая:

— Сейчас мы бутылочки откупорим. Вот так… Селёдочку очистим, лучок нарежем, колечками, вот так…

— Беспокойная душа, — говорила, позёвывая, тётя Фая. — В поезде так сладко дремлется, а он: «Не спите, смотрите на природу». А на что смотреть? «Вон ворона полетела… Вон лошадка бежит…» Совсем затормошил. А с квартирой-то как, Сенечка?

— Идеально! Вот сдадут новый дом со всеми удобствами… Селёдочку постным маслицем польём…

— Да когда сдадут-то?

— Ну… к весне обещают.

— Надо, чтоб точно… А то ведь как бывает — манят «козочка, козочка», а приманят — волк тебя ешь…

— Директор «Тополиного» слов на ветер не бросает, — возразил молчавший до сих пор Павел Ефимович. — Он, прежде чем вас пригласить, дотошно у меня выспросил: что за человек, откуда, можно ли положиться. Откровенно говоря, с культурой у нас тут слабовато. Приезжал тут один, вроде и не забулдыга, в шляпе… Авансов набрал на костюмы для самодеятельности — и поминай как звали. Потом через милицию разыскивали…

— Нашли? — спросила тётя Фая.

— Нашли. Да толку что? Денежки тю-тю, сейчас где-то срок отбывает. А я как-то в Доме культуры электрическое хозяйство проверял, так обратил внимание… Чего только уже не накупили: рояль, духовые инструменты, балалайки, гитары, и всё без дела пылится. Кино гонят — вот и вся недолга. — Папа разговорился на удивление. Похоже, дядя Сеня ему понравился.

— Ну, Сеня такое колесо раскрутит, — заверила тётя Фая. — Вот увидите. Значит, пока не будет квартиры, мы у вас поживём. Не возражаете?

— Фаечка! — мама даже задохнулась. — Родненькие вы наши… Уж так мы вам рады-радёшеньки…

Николка ёрзал на коленях то у мамы, то у тёти Фаи, всё тащил с тарелок, бросал Прошке под стол, наконец, стукнул вилкой по дяди Сениной рюмке и разбил её.

— Да уймёшься ты, непоседа? — крикнула мама. — Даша, займи его чем-нибудь. А ты, Алечка, сиди, сиди за столом — ты у нас гостья. Покушай хорошенько с дороги…

Даша нехотя вылезла из-за стола, села с Николкой на диван и стала лепить для него из пластилина разные фигурки, прислушиваясь к разговору взрослых.

— Воздух у вас тут, пьёшь — не напьёшься! — говорила тётя Фая. — А мы рядом с асфальтовым заводом жили, загазованно, дышать нечем. Мимо дома грузовики то и дело, ни днём ни ночью покоя нет. Давление у меня так и скачет. Вернулась я от вас и говорю Сене: «Чего мы за этот городишко держимся? Зарплата и там такая же будет, квартиру с удобствами обещают. Сейчас в деревне люди, как в городе, начинают жить…»

— Так сказать, стирание граней, — вставил дядя Сеня.

— Вот именно. К тому же Наташе ребятишек поможем поднять. Сеню, правда, ещё массовиком в санаторий звали, перед самым отъездом. По здоровью-то мне подходяще, да мы уж к вам твёрдо решили…

— Ты и здесь поправишься, Фаечка, — горячо заверила мама. — Вот погоди, Рыжуха отелится — парное молоко, свежие сливки…

— А как у вас насчёт рыбалки? — интересовался у папы дядя Сеня.

— Как же… Есть. И зимой подлёдный лов на озёрах.

Николка улучил момент, цапнул все фигурки — лошадь, корову, собаку — и смял в один комок.

— Николка, дай сюда!

— Не дам!

— Ну и лепи сам! — Даша отвернулась к окну.

Николка сразу стал теребить её за платье и протягивать пластилин:

— На, на!

— Мне не нужен пластилин от такого жадины! — оттолкнула его Даша и тут же пожалела: он завизжал так пронзительно, что все оглянулись.

— Крикса, плакса, слёзная клякса, — шёпотом сказала Даша.

Николка завопил ещё пуще.

— Ну что ты с ним, как с ровней! — прикрикнула мама. — Прямо всего издразнила…

— Николушка, не плачь, — Аля вышла из-за стола, взяла Николку за руку. — Пойдём Курлышке яблочка дадим.

— Он яблоки не ест, — возразила Даша. — И потом, он клюётся, учти.

— Да что ты говоришь! — шутливо ужаснулась Аля. — Придётся учесть, что клюётся. А яблоко, между прочим, он у меня уже с утра ел…

Вот как, оказывается, она уже и с Курлышкой освоилась, не только с Лапиком. Даша вошла в мастерскую следом за Алей и прикрыла за собой дверь. Её удивил вид журавлёнка. Что-то задорное в нём появилось. Вытянув шею, отставив назад ногу, он боком поглядывал на Алю, но когда она подошла ближе, не выдержал — отступил в угол к верстаку. Дальше отступать было некуда. Аля подошла совсем близко и протянула Курлышке ломтик яблока. Он закрутил головой, а потом вдруг отважился и выхватил ломтик из Алиных рук.

— Бедняжечка… Кто же тебе крылышко подшиб?..

Аля притронулась к Курлышкиному красному чепчику.

Он дёрнулся, втянул голову в плечи.

— Я бить не буду… Я только поглажу… Вот так… Вот так…

Аля поглаживала журавлиную шею, перебирала пёрышки…

— А горошек зелёный ты ешь? Даша, принеси, прямо на тарелке…

Горошек пришёлся журавлю по вкусу, а когда собрались уходить из мастерской, он вдруг вытянул шею и тревожно крикнул:

«Кур-курр!» — и в крике этом прозвучало: «Куда ты? Не уходи!»

Даше вслед он так не кричал, а ведь сколько возилась она с ним, кормила, поила…

— Это потому, — объяснил папа, — что нас он боится, мы ведь с мамой ему больно делали, когда лечили.

— А я? — возмутилась Даша. — Я ему больно не делала!

— Всё равно. Ты перед ним появилась, когда ему очень плохо было, он это запомнил. А сейчас он уже почти здоров, ему ласка приятна, вот Аля и сумела к нему подойти.

— Ата-тушеньки-та-та! Ата-тушеньки-та-та! — выплясывала Аля вприсядку с Николкой, и он захлёбывался от восторга.

— Какая добрая, весёлая девочка, — сказала мама тёте Фае, и та просияла:

— Одна она у нас, как свет в окошке…

Даша стала делать уроки. Задачка что-то не сходилась с ответом.

— Помочь? — подсела к ней Аля.

— Я сама. Анна Матвеевна сразу догадается, если кому дома помогают.