– Человек должен располагать всей возможной информацией о людях, находящихся на его попечении, чтобы… случайно не оскорбить их по неведению. Но сегодня я понял, что не знаю ровным счетом ничего. Даже того… Когда умер старый раджа, Махду? И кто такой этот старик, которого мне представили как его брата?

– Рао-сахиб? Он всего лишь сводный брат, года на два старше. Будучи сыном наложницы, он не мог унаследовать престол, который перешел к младшему сыну, рожденному рани. Но Рао-сахиб всегда пользовался любовью и уважением в семье. Что же касается раджи, то есть махараджи, то он умер года три назад, кажется. И именно его сын, брат наших раджкумари, сейчас восседает на престоле.

– Лалджи, – прошептал Аш.

– Кто?

– Старший сын. Это его «молочное» имя. Но ведь ему сейчас должно быть…

Аш осекся, внезапно вспомнив, что окружной инспектор назвал махараджу Каридкота еще совсем мальчиком, которому и семнадцати не исполнилось.

– Нет-нет. Это сын не от первой жены, а от другой. Младший сын. Старший погиб за несколько лет до кончины отца. По слухам, он играл с обезьянкой на крепостной стене, сорвался с нее и разбился насмерть. Это был несчастный случай, – сказал Махду, а потом тихо добавил: – По крайней мере, так говорят.

«Несчастный случай!» – подумал Аш. Такой же несчастный случай, какой едва не произошел раньше. Не сам ли Биджурам столкнул ювраджа со стены? Или Панва, или… Бедный Лалджи! Аш содрогнулся, представив последний момент леденящего ужаса и долгое, долгое падение с крепостной стены на скалы внизу. Бедный Лалджи… Бедный маленький юврадж. Значит, они все-таки расправились с ним и нотч победила. Именно ее сын Нанду – испорченный, невоспитанный ребенок, истошно вопящий, когда его выдворяли из приемного зала во время визита в Гулкот полковника Бинга, – именно он сейчас был махараджей нового княжества Каридкот. А Лалджи умер…

– Похоже, эта семья претерпела много бедствий в последние годы, – задумчиво проговорил Махду, посасывая чубук кальяна. – Старый махараджа тоже расшибся насмерть. Мне сказали, он охотился с соколом, когда его лошадь вдруг понесла и сорвалась в глубокое ущелье. Все решили, что лошадь укусила пчела. Чрезвычайно прискорбно для его новой жены… Я упомянул, что незадолго до смерти он взял еще одну жену? Ну да, четвертую, а первые две умерли. Говорят, она была молода и очень красива, дочь богатого заминдара…

Кальян снова забулькал, и этот звук показался Ашу злобным хихиканьем с явственными коварными нотками.

– По слухам, – тихо продолжил Махду, – третья рани пришла в бешенство и грозилась наложить на себя руки. Но ей не пришлось этого делать, ибо муж вскоре погиб и молодую жену сожгли вместе с ним на погребальном костре.

– Сати? Но ведь этот обычай запрещен, – резко сказал Аш. – Это противозаконно.

– Возможно, мой мальчик. Но князья по-прежнему ни с чем не считаются: во многих княжествах они творят, что хотят и об этом всегда становится известно слишком поздно. Девушка обратилась в пепел задолго до того, как кто-либо смог вмешаться. Похоже, старшая рани тоже рвалась присоединиться к ней на костре, но служанки заперли ее в комнате, откуда она не могла выбраться, и послали за сахибом из политического департамента, который как раз тогда находился в отлучке и потому не успел приехать вовремя, чтобы запретить младшей рани стать сати.

– Весьма удобно для старшей рани, которая, полагаю, взяла в свои руки реальную власть в Каридкоте, – сухо заметил Аш.

– Пожалуй, – согласился Махду. – Что довольно странно, ведь, по слухам, раньше она была танцовщицей в Кашмире. Однако более двух лет она являлась истинной правительницей княжества и умерла в звании махарани.

– Она умерла?! – воскликнул потрясенный Аш.

Почему-то такое казалось невозможным. Он никогда даже не видел Джану-рани, но она имела огромное влияние в Хава-Махале, и у него просто в голове не укладывалось, что этой неистовой, безжалостной женщины, полностью подчинившей себе раджу и замышлявшей убить Лалджи и самого Аша, больше нет в живых. Все равно как если бы сам дворец-крепость рухнул, ибо она казалась неуязвимой.

– А тебе рассказали, как это случилось, ча-ча?

Мудрые старые глаза Махду блеснули в слабом свете от кальяна, когда он искоса взглянул на Аша и тихо проговорил:

– Она поссорилась со своим старшим сыном и в скором времени скончалась – поела отравленного винограда.

У Аша перехватило дыхание.

– Ты имеешь в виду… Нет! В жизни не поверю! Только не родную мать!

– Разве я сказал, что это сделал он? Нет-нет! – Махду испуганно помахал рукой, словно отгоняя от себя напасть. – Разумеется, было проведено расследование, и в ходе его выяснилось, что она сама отравила виноград, намереваясь избавиться от полчищ ворон в саду, и, видимо, по невнимательности оставила несколько ягод на собственном блюде… – Кальян снова коварно захихикал, но Махду еще не закончил. – Я уже сказал тебе, что нынешний правитель Каридкота претерпел много несчастий? Сначала старший брат, потом отец, а через два года и мать. А до них – один из двух маленьких братьев и сестра, которые все умерли в младенчестве в год, когда холера унесла жизни многих детей, да и взрослых мужчин и женщин тоже. Теперь у махараджи остался только один брат – маленький принц, что находится здесь с нами. И только одна родная сестра, младшая из двух раджкумари, отправленных в такую даль для бракосочетания. А старшая приходится махарадже лишь сводной сестрой – она дочь второй жены его отца, которая, говорят, была чужеземкой.

«Джали!» – подумал Аш, глубоко потрясенный этой мыслью. Так, значит, высокая женщина с прикрытым краешком сари лицом, которую он видел в шатре невест два дня назад, – это та самая малолетняя дочка фаранги-рани, Анджали, заброшенная невзрачная девочка, которую нотч презрительно сравнивала с незрелым плодом манго и все во Дворце ветров называли Каири-Баи. Это была Джали, а он и не знал!

Аш долго сидел в молчании, глядя на звездное небо и оживляя в памяти прошлое, пока лагерь у него за спиной отходил ко сну. Голоса людей и животных постепенно стихли, превратившись в неясный гул, который терялся в шелесте баньяновых листьев, колеблемых дыханием ночного ветра, а кальян Махду ритмично булькал аккомпанементом к монотонному бою далекого барабана и вою стаи шакалов на равнине. Но Аш не слышал этих звуков, он находился далеко отсюда – как в пространстве, так и во времени – и разговаривал с маленькой девочкой на балконе полуразрушенной башни, откуда открывался вид на вечные снега Дур-Хаймы…

Как он мог почти напрочь забыть Джали, когда она составляла столь значительную часть его жизни в Хава-Махале? Нет, он ее не забыл – он ничего не забыл. Просто задвинул ее в дальний уголок памяти и никогда не думал о ней – возможно, потому, что всегда считал ее присутствие в своей жизни чем-то само собой разумеющимся…

Позже той ночью, когда Махду ушел, Аш отпер маленькую жестяную шкатулку, купленную давным-давно на первые карманные деньги. В ней хранились самые дорогие его сердцу предметы: серебряное колечко Ситы, последнее незаконченное письмо отца, часы, подаренные полковником Андерсоном в день их прибытия в Пелам-Аббас, первая пара запонок и дюжина других безделиц. Он перерыл все в поисках чего-то и в конце концов вытряхнул содержимое шкатулки на свою походную кровать. Да, он никуда не делся, маленький плоский квадратик сложенной в несколько раз пожелтевшей от времени бумаги.

Аш поднес крохотный пакетик к лампе, развернул и долго смотрел на предмет, находившийся в нем: кусочек перламутра, являвшийся половинкой китайской фишки в форме рыбки. Кто-то – фаранги-рани? – просверлил дырочку в глазу рыбки и пропустил через нее шелковый шнурок, чтобы носить на шее, как носила Джали. У Джали не было вещи дороже, но все же она подарила единственное свое сокровище Ашу на память и попросила не забывать ее, а он даже не удосужился хоть раз подумать о ней, занятый другими, более важными мыслями. А с отъездом Коды Дада из Гулкота некому стало передавать ему новости о событиях во дворце, потому что никто там – даже Хиралал – не знал, что сталось с Ашем и куда он подался.