Лесистые ущелья и покрытые буйной растительностью равнины юга сменились безводными каменистыми и песчаными пустынями, потом джунглями и пахотными угодьями, крохотными глухими деревушками, руинами мертвых городов и широкими извилистыми реками, где крокодилы и черепахи нежились в солнечных лучах на отмелях и белые цапли ловили рыбу в тени. С наступлением ночи густые чащи деревьев и пеннисетума мерцали, полные светлячков, а на рассвете из всех зарослей сахарного тростника доносились крики павлинов, и желтое небо отражалось в прудах и канавах, усеянных водяными лилиями. Но Аш лежал на спине, уставившись в потолок, и мысленно репетировал речи, призванные смягчить сердце Белинды, или неохотно и чаще всего невпопад отвечал на попытки завести разговор, предпринимаемые попутчиками – восторженным молодым человеком из политического департамента и средних лет лесничим.
Миссис Харлоу тоже не получала ни малейшего удовольствия от поездки, как и ожидала. Она по опыту знала, что в Индии путешествие на любом виде транспорта означает жару, духоту, пыль и чрезвычайные неудобства, но на сей раз ее удручали не тяготы дороги, а поведение Аштона и Белинды, ясно свидетельствовавшее, что оба они еще дети. Очень многие девушки выходили замуж в семнадцать лет – в том числе и она сама в свое время, – но они выходили за взрослых мужчин, надежных и способных о них позаботиться, а не за бездумных и безответственных мальчишек, каким показал себя Аштон, когда убежал, бросив Белинду одну, без присмотра, на запруженном народом причале, и целый час болтал с какими-то туземцами.
Доводы, приведенные молодым человеком в свое оправдание, только ухудшили дело. Объяснение, что один из них (причем простой дафадар, а даже не индийский офицер) – его старый друг, который проделал путь из Хайбера в Бомбей, чтобы его встретить, и что Аш настолько обрадовался при виде его, что потерял счет времени, возможно, и делало честь прямодушию Аштона, но безусловно изобличало в нем недостаток ума и такта, и миссис Харлоу полностью разделяла решительное нежелание дочери принять столь несуразное объяснение. Честное слово, Аштону следовало бы соображать получше. А также иметь достаточно ума, чтобы не держаться на дружеской ноге с сипаями и слугами. Подобное поведение не лезло ни в какие ворота и лишь доказывало, что он еще не умеет вести себя должным образом – и что миссис Харлоу слишком мало о нем знает. Она сама признала, что по части происхождения и богатства он представляет собой подходящую партию, и страстное желание поскорее увидеть дочь удачно пристроенной возобладало над здравым смыслом и осторожностью. А теперь Белинда бесстыдно флиртовала с другим, совершенно неподходящим молодым человеком, и миссис Харлоу вся извелась от тревоги. Все это было в высшей степени неприятно, и она не представляла, что скажет Арчи, когда узнает…
Бедная, глупая, терзаемая раскаянием миссис Харлоу прибегла к слезам и приступам глубокого уныния, и трех дней такой атмосферы оказалось более чем достаточно для Белинды, которая начала понимать, что чувство праведного негодования не стоит того, чтобы томиться смертельной скукой бесконечно долгие часы, сидя взаперти в душном пыльном купе и не имея иных занятий, кроме как слушать мамины горестные высказывания насчет Аштона, скоропалительных помолвок и возможной реакции папы на произошедшее. Конечно, Аштон поступил отвратительно, но он уже достаточно наказан. Кроме того, Белинда начала уставать от все возрастающей развязности Джорджа Гарфорта и покровительственного, собственнического вида, какой он стал принимать по отношению к ней, и решила, что пора поставить зарвавшегося поклонника на место.
Когда во время следующей остановки поезда Аш робко постучался в дверь купе, его впустили, и несчастный Джордж, внезапно оказавшийся в положении третьего лишнего, вынужден был в одиночестве слоняться по платформе или вести утомительные разговоры с матерью своей богини. Но для Аша и Белинды путешествие в дальнейшем проходило вполне приятно, если не считать маленькой размолвки в Дели, где железнодорожный путь кончался и людям, желающим двигаться дальше на север, приходилось путешествовать по старинке в дак-гхари, паланкине, запряженной волами повозке или пешком. Путешественники остановились в делийском дак-бунгало, и Аш, посвятив два дня осмотру достопримечательностей, исчез на целый день.
На самом деле он отсутствовал целые сутки, но, к счастью, ни миссис, ни мисс Харлоу об этом не узнали, ибо Аш стал умнее и в оправдание своего отсутствия предъявил прелестное кольцо с жемчугом и бриллиантом и объяснил, что ему пришлось посетить по меньшей мере двадцать или тридцать лавок в Старом городе и на Чанди-Чоук, знаменитой делийской Серебряной улице, чтобы найти достойный подарок для Белинды. Обе леди пришли в восторг от кольца, хотя, разумеется, носить его можно будет только после того, как Аш поговорит с папой Белинды. А поскольку Джордж Гарфорт воспользовался отсутствием соперника, чтобы вывезти дам на пикник к Кутаб-Минар, они провели тот день весьма приятно. Аш получил прощение, и ни Белинда, ни ее мать не догадались подвергнуть его более подробным расспросам, что было ему на руку, ведь в действительности на покупку кольца Аш потратил менее получаса, а все остальное время провел за другим занятием.
У Махду в Дели жили родственники, и накануне вечером Аш нарядился в патанский костюм, позаимствованный по такому случаю у Гулбаза, и кутил в городе до рассвета, сначала пируя и веселясь с родственниками Махду, а потом знакомясь с ночной жизнью многолюдных базаров в обществе Зарина. Он упивался чувством свободы, будто узник, вырвавшийся из тюрьмы. Западный лоск, с такими муками приобретенный за холодные годы жизни в школе и Пелам-Аббасе, сошел с него так легко, словно был всего лишь зимним пальто, снятым в первый теплый день весны, и Аш без малейших усилий вернулся к привычкам и языку своего детства. Жирная пряная пища казалась божественно вкусной после диеты из вареной говядины, моркови, водянистой капусты да пудингов, а жара, запах и шум города опьяняли и возбуждали пуще вина. Англия, сахибы, разведчики и Белинда – все отошло на второй план, и он снова был Ашоком, сыном Ситы, который вернулся домой и унаследовал царство.
Не имея понятия, в какой храм водила его Сита, впрочем, он все равно не смог бы войти туда в нынешнем своем наряде, Аш подал милостыню от ее имени нескольким измазанным пеплом садху и дюжине индусских нищих, а на следующее утро вместе с Зарином, Алаяром, Махду и Гулбазом присоединился к огромному собранию народа во дворе мечети Джама-Масджид и помолился за Ситу и дядю Акбара – за ортодоксальную индуску и ревностного мусульманина – в надежде, что единый Бог, для которого все верования суть одно, услышит молитвы и не обидится.
На галерее над большими воротами находилась группа туристов, европейцев обоих полов, которые смотрели на молящуюся толпу внизу, все время смеясь и переговариваясь с таким видом, словно они наблюдали за ужимками животных в зоопарке. Их громкие голоса бесцеремонно прорезались сквозь приглушенный гул молитв, и Аш сердито подумал, что бы они почувствовали, если бы группа индийцев вела себя таким же образом во время богослужения в Вестминстерском аббатстве. В следующий миг, к немалому своему замешательству, он узнал в одной из женщин миссис Харлоу, а в другой – свою суженую. «Это просто невежество… они не хотят никого обидеть, они не понимают», – нашел он оправдание для них.
Красностенный город Моголов был столь же интересен днем, сколь занимателен ночью, но ближе к вечеру совесть запоздало напомнила Ашу о чудовищности его поведения и возможных последствиях оного, и он неохотно переоделся в свой костюм и провел полчаса в ювелирной лавке на Чанди-Чоук, прежде чем появиться в дак-бунгало.
Лишь горстка пассажиров, прибывших на почтовом поезде из Бомбея, направлялась дальше на север, в Пенджаб, и оставшуюся часть пути они проделали в дак-гхари – тряских конных повозках, напоминающих закрытые ящики на колесах. На сей раз Аш делил повозку только с одним попутчиком, но, поскольку им оказался Джордж Гарфорт, Аш предпочел бы путешествовать в полном одиночестве или в многолюдном обществе.
