С мертвыми обращались более бесцеремонно: времени относить трупы вниз не было, и их использовали для укрепления ненадежных парапетов. Разведчики подходили к делу реалистически. Они не видели причин, почему бы в столь критический момент убитым товарищам не послужить своему корпусу до конца, а конец казался близким, ибо теперь на двух крышах осталось меньше десяти человек, не считая мертвых. А враг не испытывал недостатка ни в людях, ни в боеприпасах…

– Пришел ли ответ от эмира, сэр? – спросил Уильям, когда, снимая на ходу окровавленную куртку, прохромал в кабинет и нашел там своего шефа, мертвенно-бледного от боли, но продолжающего методично стрелять сквозь проломанное в ставне отверстие.

– Нет. Надо послать еще одно письмо. Вы ранены?

– Всего лишь резаная рана. Ничего страшного. – Уильям сел и принялся разрывать свой носовой платок на полосы и связывать их вместе. – Но боюсь, мы потеряли шестерых, а еще несколько человек получили тяжелые увечья.

– С молодым Гамильтоном все в порядке? – резко осведомился сэр Луи.

– Да, если не считать пары царапин. Он отличный воин, этот парень. Сражался за десятерых и, подумать только, безостановочно горланил гимны. Солдатам, похоже, это нравилось. Интересно, они хоть догадывались, о чем он поет? Вероятно, они решили, что это какая-то воинственная песнь… Впрочем, если подумать, так оно и есть: «Божий Сын ведет войну» и тому подобное…

– Так он это пел? – спросил Каваньяри, тщательно прицеливаясь. Он нажал на спусковой крючок и довольно хмыкнул: – Попал!

– Нет, – сказал Уильям, перевязывая самодельным бинтом поверхностную рану на левой руке. – Что-то типа «Вперед, вперед за бога битвы, и в бегство обратим врага»… – Он крепко затянул узел зубами, надел куртку и спросил: – Вы хотите, чтобы я написал еще одно письмо, сэр?

– Да. Короткое. Скажите этому гнусному мерзавцу, что он дорого заплатит, если позволит нам погибнуть: сиркар пришлет армию, захватит его страну и… Впрочем, нет, такого писать не стоит. Просто настоятельно попросите этого малого во имя чести и священных законов гостеприимства прийти к нам на помощь, пока нас всех не перебили. Скажите, что мы в отчаянном положении.

Уильям принялся писать очередное послание эмиру, а Каваньяри отправил слугу выяснить, есть ли среди них человек, достаточно хорошо знающий Бала-Хиссар и готовый предпринять рискованную попытку доставить письмо во дворец, – только не из числа солдат, они все до единого нужны здесь. Риск был огромным: в ситуации, когда задняя дверь забаррикадирована, все крыши в пределах видимости заняты меткими стрелками, а подходы к территории миссии перекрыты мятежниками, шансы добраться до места назначения были ничтожно малы. Однако едва Уильям закончил писать, как слуга вернулся с одним из конторских служащих, пожилым тихим индусом, который имел родственников в Кабуле, знал Бала-Хиссар как свои пять пальцев и, относясь к смерти с индусским безразличием, вызвался попытать счастья.

Уильям спустился с ним во двор, а Уолли послал одного человека к казармам и еще двоих на крыши резиденции с приказом джаванам отвлечь огонь противника на себя, пока посыльный пытается выбраться с территории миссии.

Индус с помощью своих товарищей перелез через баррикаду, возведенную в южном конце улочки между резиденцией и казармами, повернул направо и торопливо двинулся вдоль глухой задней стены мусульманской казармы, оставаясь невидимым для врага на крышах домов к северу. Но потом ему предстояло перебежать через хорошо простреливаемое открытое пространство, а некоторые афганцы успели незаметно пробраться обратно на территорию миссии и занять позиции в конюшнях и за низкой глинобитной стеной, огораживавшей коновязи. Два десятка мужчин, ведомые факиром, выскочили из укрытий и бросились вперед, чтобы преградить индусу путь к Кулла-Фи-Аранги, а остальные отрезали ему отступление. И хотя он поднял над головой письмо и закричал, что безоружен и несет послание эмиру, они накинулись на него с ножами и тулварами и на глазах у гарнизона разрубили беззащитного человека на мелкие куски.

Жестокое убийство не осталось неотомщенным. Сипаи на крыше казарм повскакали на ноги и стали стрелять частыми залпами по убийцам, а Уолли, наблюдавший за происходящим с крыши офицерского собрания, послал джемадара Дживана Сингха с двадцатью солдатами выбить противника с территории миссии. Это была четвертая вылазка, предпринятая с утра разведчиками, и они снова оттеснили афганцев назад и страшно отомстили за искромсанного, чудовищно изуродованного человека, отрубленная рука которого по-прежнему сжимала пропитанную кровью записку с отчаянной мольбой о помощи, обращенной к ничтожному трусу, сидевшему на троне Афганистана.

В последний год Уолли видел много жутких зрелищ и думал, что стал невосприимчив к ним. Но при виде зверской расправы над несчастным индусом, который, будучи безоружным посыльным, несущим письмо правителю Афганистана, должен был пользоваться неприкосновенностью, ему стало дурно, и он бросился вниз по лестнице, чтобы лично возглавить атаку. Но во дворе Уолли сообщили новость, что враги в тылу, не сумев выломать маленькую дверь в задней стене двора, теперь пробивают саму стену и уже пробили в двух местах.

Угроза была слишком серьезной, и потому, послав джемадара возглавлять вылазку, Уолли взялся за устранение новой опасности. Они и так с трудом держались, вынужденные отражать атаки на передней линии обороны и с правого фланга под огнем с соседних крыш, но, если враг прорвется с тыла и хлынет во двор, гарнизону вместе с ранеными придется покинуть резиденцию и отступить в казармы – на последнюю оставшуюся у них позицию. Причем позицию, неподходящую для обороны: как только они сдадут резиденцию, удержать казармы от наступающего противника станет невозможно, поскольку тогда он откроет по зданиям массированный огонь с расстояния нескольких ярдов, а они, загнанные туда, не смогут видеть территорию миссии и следить за действиями афганцев.

Сломать заднюю стену, прискорбно тонкую, не составляло труда, и люди, заполонившие узкую улочку за ней, крушили ограду, не подвергаясь никакой опасности. Стрелять по ним можно было лишь с крыши дома посланника, причем стоя на парапетной стенке или на самом углу крыши второго здания и целясь прямо вниз. Первые три джавана, попробовавшие сделать это, были мгновенно убиты вражескими стрелками, укрывавшимися за парапетами крыш на другой стороне улицы, и повторять попытку не стали.

Афганцы довольно долго крушили стену, прежде чем люди в резиденции заметили опасность. Стук киркомотыг заглушался безостановочным треском выстрелов и ревом толпы, чьи ненависть к неверным и врожденная воинственность разжигались долгим постом Рамадана. О существовании новой смертельной угрозы стало известно, только когда несколько слуг, прятавшихся на первом этаже дома посланника, увидели отверстие, появившееся в стене у самого пола. Один из них бросился наверх, чтобы предупредить об опасности, и стал умолять посланника покинуть свой кабинет и перейти в другое здание.

– Хузур, если эти шайтаны пробьются снизу, вы окажетесь в западне. А тогда что станется с нами? Вы нам отец и мать, и, если мы потеряем вас, нам конец – всем нам конец! – провыл объятый ужасом мужчина, колотя лбом об пол.

– Вздор! – гневно рявкнул Каваньяри. – А ну, встань! Нытье вас не спасет, а вот работа – может. Пойдемте, Уильям, и остальные тоже. Им там понадобится наша помощь.

Он устремился к лестнице, Уильям и два джавана, стрелявшие сквозь щели в ставнях, последовали за ним, а стенающий слуга замыкал шествие. Но Уолли, увидев серое лицо и несфокусированный взгляд шефа и поняв, что на сей раз отказаться от его помощи не удастся, сумел убедить его, что он принесет гораздо больше пользы в качестве снайпера, ведущего огонь по толпе с верхнего этажа дома, где жили офицеры, дабы отбить у мятежников охоту снова вторгнуться на территорию миссии.

Каваньяри не стал возражать. Он начинал страдать от последствий контузии и не заподозрил, что на самом деле лейтенант Гамильтон попросил его занять именно эту позицию лишь потому, что считал верхний этаж этого дома гораздо более безопасным местом, чем полный народа двор, и хотел оградить раненого начальника от ненужного риска.