– Есть еще одно обстоятельство, – вставил Сарджи, обращаясь к Ашу. – Если первый министр не дурак, он поймет, что ты прибыл сюда не в качестве уполномоченного представителя раджа, ведь тогда ты не стал бы пробираться в Бхитхор тайно. Как вор и в чужом обличье.
– Совершенно верно, – подтвердил Гобинд. – А поскольку первый министр не дурак, вы не отвратите его от задуманного и не спасете рани от костра. Вы просто напрасно пожертвуете своей жизнью, а заодно и нашими, ибо вы и ваш друг открыто явились в этот дом, за которым ведется наблюдение. Как только станет известно, кто вы такой, нам всем отрубят голову, дабы в живых не осталось никого, кто мог бы рассказать о вашей участи. Даже людей, у которых вы снимаете комнату, не пощадят, потому что за последние несколько дней они могли заметить больше, чем следовало, и почувствовать искушение разболтать об этом.
Аш мог бы оспорить некоторые предыдущие доводы Гобинда, но был вынужден признать справедливость последнего. Если бы речь шла лишь о том, чтобы рискнуть собственной жизнью в попытке спасти Джали, он сделал бы это охотно и без раздумий. Но он не имел права жертвовать жизнями еще восьми человек, ибо глотку перережут не только угольщику и его жене – всех пятерых обитателей лавки убьют за преступление, состоящее в сдаче ему комнаты для проживания.
Он сидел, уставившись невидящим взглядом в окно, на пламенеющие в лучах закатного солнца стены Рунг-Махала, и лихорадочно перебирал в уме дикие планы спасения Джали, один опаснее и неосуществимее другого…
Если бы он нашел способ проникнуть во дворец, то застрелил бы охраняющих зенану стражников, заложил засовом дверь за собой, схватил Джали и спустил на веревке со стены, а сам последовал за ней, а потом… Нет, это невозможно: придется связать два десятка визжащих женщин, иначе они отопрут дверь, едва он отвернется. Ему понадобится помощь…
Они с Сарджи располагают пятью единицами оружия на двоих, а Гобинд и Манилал, несомненно, смогут раздобыть мушкет или два. Тогда, если прогноз Гобинда относительно раджи верен, в суматохе, которая будет царить во дворце сегодня ночью, пятеро полных решимости мужчин сумеют пробиться в зенану и освободить двух женщин, поскольку почти все будут находиться в опочивальне умирающего или рядом с ней и подавляющему большинству будет не до женщин. Бдительность непременно ослабнет, и, возможно даже, им удастся пройти во дворец вместе с Гобиндом, которого впустят без всяких вопросов и…
Ну да, конечно: вот как это можно сделать! Гобинд представит его как своего коллегу, известного врача и знатока аюрведы, чье мнение может оказаться полезным в столь критический момент. Сарджи они выдадут за его помощника, а Манилала, как слугу хакима, несущего лекарства, едва ли остановят и подвергнут допросу. Как только они проникнут во дворец, худшее останется позади. Оттуда они наверняка сумеют пробраться к дверям зенаны, не прибегая к силе, а когда окажутся там, все остальное не составит особого труда. Если к тому времени раджа умрет или будет находиться при смерти, крики и вопли женщин не привлекут ничьего внимания, и там будет полно простыней и сари, чтобы заткнуть рты и скрутить руки самым буйным женщинам и связать веревки, по которым рани и их спасители спустятся в сухой ров за наружной стеной и обратятся в бегство, пока город спит. Конечно, план безрассудный, но он может сработать. И всяко лучше предпринять любые действия, сколь угодно безумные, чем бросить Джали на произвол судьбы. Но если попытка не удастся…
«Мне надо было отправиться прямиком в Аджмер, – подумал Аш. – Я бы заставил их выслушать себя. Я должен был предвидеть, что такое может случиться… что телеграммы затеряются или будут прочитаны и положены под сукно каким-нибудь мелким служащим, который не понимает… Мне нельзя было… Джали, о боже, Джали! Любимая моя… Нет, это невозможно… наверняка есть какой-нибудь способ… наверняка что-то можно сделать для ее спасения. Я не могу остаться в стороне и позволить ей умереть…»
Он не сознавал, что произнес последние слова вслух, пока Сарджи не спросил:
– Ей? То есть ты полагаешь, что только одну из них собираются отправить вслед за телом мужа на площадку для сожжения, а другую оставят в живых?
Взгляд Аша утратил бессмысленное выражение, и на щеках у него проступили два алых пятна. Он проговорил в замешательстве:
– Нет, я не имел в виду… Думаю, они обе станут сати. Но мы не должны допустить такого. Я думал вот о чем…
Он принялся излагать свой план. Слушая его, Гобинд сохранял бесстрастие, а более экспансивный Сарджи время от времени одобрительно кивал и изредка тряс головой. Когда Аш закончил, Сарджи заговорил первым:
– Из этого может выйти толк. Но выбраться из дворца недостаточно. Городские ворота закрываются и закладываются засовами на ночь, так что мы все равно останемся в западне. Даже если мы свяжем всех до единой женщин в зенане и тревога во дворце поднимется только после рассвета, нам не удастся выехать из города незаметно.
– Нам придется оставить лошадей за городской чертой, а покинуть город мы сможем таким же способом, каким покинем дворец: спустившись со стены по веревке. И если все сложится удачно, мы присоединимся к Букте и выберемся из долины еще до рассвета. Я понимаю, это дело трудное и опасное. Я знаю, риск велик и в любой миг все может пойти не так. Но это наш шанс.
– Воспользоваться которым у нас не получится, – бесцветным голосом сказал Гобинд.
– Но…
– Нет, сахиб. Выслушайте меня. Нужно было сказать вам это раньше: я больше не могу вернуться в Рунг-Махал. Сегодня я был там в последний раз.
По словам Гобинда, придворные советники уговаривали раджу усыновить наследника с того самого дня, как стало известно, что первая рани родила девочку, а когда он заболел, они принялись уговаривать с удвоенной силой, но тщетно. Раджа не верил, что болен смертельно: он выздоровеет и произведет на свет других детей, сыновей, которые вырастут и станут сильными мужчинами. Поскольку у него не было близких родственников, кроме двух болезненных дочерей, которые не смогли подарить ему внуков и мужей которых он презирал, раджа отказался рисковать будущим своего рода, усыновляя чужого отпрыска. Он оставался непреклонным.
Никакие доводы не оказывали на него действия… до сегодняшнего утра. Сегодня, в предрассветный час, он наконец признал, что умирает, и, устрашенный перспективой попасть в ад, куда обречен сойти любой мужчина, не имеющий сына, который зажег бы погребальный костер, он согласился усыновить наследника, но не ребенка из семьи первого министра или одного из нынешних фаворитов, как все опасались.
Раджа остановил выбор на младшем внуке своего дальнего родственника по материнской линии – того самого, который встречал невест из Каридкота по их прибытии в Бхитхор. За мальчиком послали в срочном порядке, и все необходимые церемонии были спешно проведены: хотя выбор правителя многих разочаровал, даже царедворцы, питавшие надежды относительно собственных сыновей, предпочитали, чтобы наследником оказался незначительный шестилетний ребенок, а не отпрыск какого-нибудь соперника. Раджа до конца находился в ясном уме, но напряжение, потребовавшееся от него при проведении обряда, лишило его последних сил, и он впал в бессознательное состояние.
– Он больше не узнает меня, – сказал Гобинд. – И вообще никого. Поэтому придворные жрецы и лекари, всегда питавшие ко мне глубокую неприязнь, воспользовались случаем и изгнали меня из комнаты больного. Они также убедили первого министра, не любящего Каридкот, запретить мне впредь показываться во дворце. Поверьте, они ни под каким видом не разрешат мне вернуться туда, так что вы не сможете прикрыться мной при попытке проникнуть в Рунг-Махал. А если вы собираетесь прорваться туда с оружием в руках, вы просто сумасшедший: правителям не позволяют умирать в одиночестве и покое, и сегодня ночью во дворце будет гораздо больше стражников и бодрствующих людей, чем в любое другое время, так как теперь все знают, что раджа умирает. Все коридоры и дворы будут заполнены придворными и слугами, ожидающими известия о кончине правителя, а поскольку во дворце много ценностей, первый министр распорядился поставить дополнительную охрану у каждой двери каждой комнаты, опасаясь, как поговаривают, что различные безделицы вроде нефритовых ваз и украшений из золота и слоновой кости успеют пропасть, прежде чем он сам сумеет их украсть. Это может быть всего лишь злостной клеветой, но одно представляется несомненным: любая попытка проникнуть во дворец с помощью оружия обречена на провал. – Аш ничего не ответил, но выражение его лица было красноречивее любых слов, и Гобинд мягко добавил: – Сахиб, я не настолько дорожу жизнью, чтобы побояться рискнуть головой, если бы видел хоть самый ничтожный шанс на успех вашего плана. Я не позволю вам предпринять такую попытку просто потому, что точно знаю: шансов нет. А также потому, что в случае неудачи – а ваш план обречен на неудачу – именно тех, кого вы надеетесь спасти, могут заподозрить в участии в заговоре и предать даже более страшной смерти, чем смерть на костре. Но если вы проявите терпение и воздержитесь от опрометчивых шагов, возможно, в самую последнюю минуту сиркар примет меры к тому, чтобы предотвратить сожжение вдов… Да-да, сахиб! Я знаю, это кажется маловероятным. Но откуда нам знать, не составило ли правительство тоже какие-то планы? Нам ничего не известно наверное, и если мы зря положим свои головы, неминуемо убив многих в сражении и тем самым подвергнув рани еще большей опасности, вполне может оказаться, что мы, как говорится, из-за рыбы потеряли Дели.
