Долина не изменилась, не изменились и господствующие над ней форты, а также угрюмые стены и плоские скученные крыши Бхитхора, преграждавшего дальний выход из нее и заслонявшего от взора большое озеро и широкий замкнутый амфитеатр равнины. Ничто не изменилось – кроме него самого, иронически подумал Аш. По крайней мере внешне он не имел никакого сходства с молодым британским офицером, который однажды знойным весенним утром проехал по этой самой дороге, направляясь в Рунг-Махал, чтобы впервые увидеть отвратительного деспота, предназначенного в мужья Анджали.
Тогда он был в затейливо отделанной галуном полной парадной форме своего корпуса, у бедра звенел меч, на сапогах позвякивали шпоры, и за ним следовал эскорт из двадцати вооруженных солдат. А сегодня он ехал в сопровождении единственного спутника, такого же человека, как он сам. Неприметный индиец из среднего сословия, гладко выбритый и скромно одетый, располагающий добрым конем, как подобает путешественнику в долгом странствии, и вооруженный – на случай встречи с бандитами и прочими злоумышленниками – ржавым подержанным карабином армейского образца, какой можно купить по хорошей цене почти на любом черном рынке от мыса Кумари до Хайбера.
Аш постарался придать исправному оружию запущенный вид, обманчивый и нисколько не сказавшийся на качествах карабина. Дагобаз претерпел аналогичную трансформацию: перед отъездом Букта изменил его масть, местами отбелив шкуру известью и покрасив рыжевато-коричневой краской, так как опасался, что кто-нибудь может узнать коня, если не всадника, и считал целесообразным изменить внешность обоих, чтобы в случае чего было затруднительно установить личность Аша и принадлежность Дагобаза.
Вдобавок к этому некогда блестящая черная шкура жеребца потускнела и погрубела от пыли, а дорогое английское седло перед походом заменили на потрепанное, хотя и добротное, которым обычно пользовался один из посыльных Сарджи, и теперь конь, как и всадник, не привлекал к себе внимания. Конечно, любой знаток лошадей сразу оценил бы превосходные качества скакуна, но рядовой прохожий не удостоил бы его вторым взглядом, а в этот час, как и предсказывал Сарджи, все горожане, встречавшиеся по дороге, были заняты другими мыслями. Солнце уже почти зашло, и люди, весь день работавшие на полях, возвращались домой. Над землей висели клубы пыли и стелился голубой дым, в воздухе стоял крепкий запах домашнего скота и похлебки, кипящей в кастрюлях на бесчисленных очагах.
Старинную бронзовую лампу под аркой ворот Хатхи-Пол уже зажгли, и двое из троих стражников, отложив мушкеты в сторону, сидели на корточках на каменном выступе возле караульной, увлеченно играя в кости и не обращая никакого внимания на шумную толчею людей и животных. Третий же переругивался с возницей телеги, переднее правое колесо которой уперлось в воротный столб, и никто не остановил двух усталых, запыленных путников, смешавшихся с толпой людей, спешащих домой.
Почти никто даже не заметил их, а те немногие, кто заметил, не так уж заинтересовались, чтобы присмотреться повнимательнее. Только в маленьких деревнях все знают друг друга в лицо и по имени, а население Бхитхора составляло почти тридцать тысяч человек, по меньшей мере десятая часть которых служила в том или ином качестве при дворе, а поскольку все они проживали на территории княжеского дворца, многие из них были незнакомы подавляющему большинству горожан, особенно обитателям бедных кварталов.
Ашу были известны все повороты и изгибы улиц, ведущих от ворот Хатхи-Пол к Рунг-Махалу, так как в свое время слишком часто ездил по ним, но остальной город он знал плохо и полагался на сведения, полученные от Манилала. Здесь не было никакой гостиницы или караван-сарая, где путешественник мог бы остановиться на ночь. Бхитхор располагался в стороне от больших дорог, и не многие путешественники имели желание посещать город, да никто здесь и не ждал их.
Легкость, с какой Аш и Сарджи проникли в город, уравновесилась трудностью поисков пристанища, и к тому времени, когда им наконец удалось снять комнату над лавкой угольщика и получить разрешение поставить лошадей под ветхий навес в углу двора, уже спустилась ночь.
Угольщик был дряхлым стариком, который, как и большинство бхитхорцев, почитал за правило не доверять пришлым людям. Но он был жаден, и хотя зрение и слух у него ослабли с годами, они все же позволили ему увидеть блеск серебра и услышать звон монет. Он не стал задавать никаких вопросов, но не отказал себе в удовольствии немного поторговаться, после чего согласился пустить Аша и Сарджи на постой за сумму, при существующих обстоятельствах казавшуюся вполне приемлемой, и позволил остаться на сколь угодно долгое время – при условии, что они будут платить каждый день вперед.
Уладив этот вопрос и получив плату за первый день, он потерял к своим постояльцам всякий интерес. К счастью для них, остальные домочадцы тоже не страдали любопытством. Кроме самого угольщика, в доме проживали три женщины: робкая тихая жена, такая же тихая теща и древняя старуха-служанка – и единственный сын, туповатый парень, помогавший отцу в лавке и, судя по всему, немой – ни Аш, ни Сарджи ни разу не слышали, чтобы он разговаривал.
В общем и целом у них имелись все основания быть благодарными неизвестному самаритянину, который оказался невольным свидетелем того, как им отказали в постое в другом доме, и посоветовал попытать счастья в угольной лавке. Здесь все сложилось как нельзя лучше. Хозяин не потрудился спросить, откуда они прибыли и по какому делу, и явно не интересовался такими вещами. Столь же явным и гораздо более важным представлялось то обстоятельство, что ни сам он, ни его домашние не имели склонности сплетничать с соседями.
– Безусловно, боги помогали нам, когда привели нас в этот дом, – сказал Сарджи, опасавшийся подробного допроса. – Эти люди недружелюбны, но они не кажутся мне такими плохими, какими слуга хакима выставил всех бхитхорцев. По крайней мере, они безвредны.
– Покуда мы им платим, – сухо заметил Аш. – Но не приходи к ошибочному заключению, что, если наши хозяева старые, подслеповатые и нисколько нами не интересуются, все прочие бхитхорцы похожи на них. Они другие, и тебе следует помнить об этом и постоянно быть начеку вне дома. Нам нельзя привлекать к себе внимание.
В течение следующих нескольких дней они проводили все время, кроме часа утром и часа вечером, когда выгуливали лошадей, бродя по городу, приглядываясь и прислушиваясь, собирая все сведения, какие только могли почерпнуть из разговоров на базарах и в винных лавках. Тем, кто спрашивал, они рассказывали историю, о которой договорились заранее: мол, они входили в группу паломников, направлявшихся к горе Абу, но случайно отстали от спутников и заблудились в горах. Умирающие от жажды, они несказанно обрадовались, очутившись в столь благоприятном для здоровья и гостеприимном краю, и намерены задержаться здесь на несколько дней, чтобы оправиться после пережитых тягот и дать отдых лошадям.
Очевидно, история звучала правдоподобно, поскольку принималась всеми на веру без всяких вопросов. Но если это Аша успокаивало, то другое тревожило: выслушав историю, все до единого говорили, что ему придется задержаться гораздо дольше, ибо всего неделю назад вышел указ, запрещающий кому бы то ни было покидать княжество до дальнейшего уведомления. Таково распоряжение первого министра и советников, действующих от имени раджи, который временно недомогает. «Так что пройдет не несколько, а много дней, прежде чем вы получите возможность продолжить путешествие к горе Абу, – месяц или даже больше…»
– Но почему? – спрашивал Аш, обеспокоенный известием. – По какой причине?
На это собеседники либо пожимали плечами, либо давали ответ, обычный для любого, кто видит в каждом велении правительства или судьбы нечто выходящее за рамки понимания: «Кто знает?» Но один мужчина, случайно услышавший разговор Аша с торговцем, который отвесил сир[42] мушмулы и дал вышеупомянутый традиционный ответ, оказался более откровенным.
