Джоти постоянно говорил о скором прибытии в княжество, о торжественном въезде в столицу, очевидно по-прежнему носившую название Гулкот, и строил планы церемоний, которыми будет сопровождаться его официальное провозглашение махараджей. Но чем ближе была цель путешествия, тем яснее Аш сознавал, что сам он нисколько не хочет снова увидеть Гулкот, а тем более – войти в Хава-Махал.
Он никогда не испытывал особого желания вернуться туда, понимая, что этого делать не стоит, пока жива нотч, к тому же он сохранил не самые приятные воспоминания о Гулкоте. Да, первые прожитые в городе годы были счастливыми, но они меркли в памяти рядом с невзгодами, страхами и унижениями последующих лет, проведенных в Хава-Махале. И хотя даже там у него были свои радости, в целом Дворец ветров помнился Ашу тюрьмой, из которой он ускользнул в последнюю минуту, спасая свою жизнь, а Гулкот – городом, откуда они с Ситой бежали под покровом ночи, страшась погони и смерти.
Там не осталось ничего дорогого его сердцу, кроме снежных пиков, к которым он обращал молитвы в прошлом, да воспоминаний о маленькой девочке, в чьей преданной любви он нашел слабое утешение после гибели своего ручного мангуста. Перспектива вернуться туда, причем не когда-нибудь, а именно сейчас, начала вселять в него чувство, похожее на панику. Но у него не было возможности избежать возвращения в Гулкот, так что придется стиснуть зубы и пройти через это испытание. И если Кака-джи прав, утверждая, что прошлое – последнее прибежище неудачников, тогда чем скорее он встретится с ним и возьмет над ним верх, тем лучше.
Плодородные равнины остались позади, и они находились в бесплодной местности – суровом и унылом краю валунов, скалистых гряд и оврагов, где не растет ничего, помимо верблюжьей колючки да сорной травы. Но впереди начинались предгорья, а за предгорьями – горы, теперь явленные взору не в виде смутно различимой темной стены на горизонте, но близкие, голубые, громадные, вздымающиеся над путниками. Иногда знойный, насыщенный пылью ветер приносил запах сосновой хвои, а на рассвете или ближе к вечеру Аш мог разглядеть снежные пики Дур-Хаймы.
В этот край привела его Сита после бегства из Дели в страшный год Восстания. Но в ту пору здесь не было дороги, и Динагундж (тогда Дина) состоял из полудюжины мазанок, сгрудившихся на единственном пятачке ровной земли между каменистыми равнинами и рекой, служившей южной границей Гулкота. Однако, несмотря на суровость окрестной местности, Динагундж ныне превратился в процветающий город. Когда территории Гулкота и Каридарры объединились под правлением отца Лалджи, правительство прислало британского резидента в качестве советника его высочества по финансовым и политическим вопросам, а затем проложило через бесплодные земли дорогу и навело понтонный мост через реку. Строительство дороги принесло благоденствие немногочисленным жителям Дины, которые увидели, как их крохотная деревушка разрастается до города немалых размеров. Оглядываясь вокруг, Аш уже не удивлялся тому, что прошлой осенью не узнал окраин Гулкота, когда проезжал по этой широкой торной дороге, направляясь в Динагундж, чтобы принять командование над свадебным кортежем из княжества с незнакомым названием, – тогда горы скрывались за пеленой тумана и облаками.
Сегодня в первый раз со времени отъезда из Бхитхора они снялись с лагеря не на закате, а на рассвете и совершали переход при свете дня. В полдень термометр по-прежнему показывал тридцать девять градусов, но прошлая ночь была приятно прохладной, и теперь до Динагунджа оставалось всего ничего. Они могли бы достичь города до полуночи, но единодушно решили не торопиться. Как только стемнело, встали лагерем и впервые за много дней спали при свете звезд.
Они поднялись на рассвете, хорошо выспавшиеся и отдохнувшие, умылись, помолились и съели легкий завтрак. Затем отправили вперед посыльного с сообщением о своем прибытии, оделись в лучшее платье, как подобает эскорту махараджи, и неспешно въехали в Динагундж, где были встречены окружным инспектором, делегацией высокопоставленных горожан и, похоже, всем населением города, жадным до любых зрелищ.
Лица нескольких членов встречающей делегации показались знакомыми: эти люди предъявляли счета или подавали жалобы во время последнего пребывания Аша в Динагундже. Но лицо окружного инспектора знакомым не было. Видимо, с приходом жаркой погоды мистер Картер свалился с очередным приступом малярии и сейчас находился в отпуске по болезни в Мари. Замещавший его мистер Моркомб сообщил Ашу, что британский резидент вместе со штатом своих сотрудников и по меньшей мере пятьюдесятью представителями каридкотской знати ждет нового махараджу в лагере, разбитом на противоположном берегу реки, где махараджу устроят на ночлег со всеми возможными удобствами. Торжественный въезд в столицу состоится завтра, но, к сожалению, капитан Пелам-Мартин не сможет при нем присутствовать, поскольку ему приказано немедленно вернуться в Равалпинди.
Окружной инспектор вручил Ашу письмо, подтверждающее приказ, и выразил сочувствие, ошибочно полагая, что молодой капитан будет разочарован.
– Вам чертовски не повезло, – сказал инспектор за кружкой местного пива. – Неприятно, конечно: привезти мальчика из такой дали, а потом лишиться возможности поучаствовать в представлении. И можно ли утверждать с уверенностью, что, добравшись до Пинди, вы не обнаружите, что никакой нужды возвращаться туда в столь дикой спешке не было? Но в этом весь генеральный штаб.
Аш считал такое более чем вероятным и испытывал глубокую признательность к человеку, отдавшему приказ о его возвращении. Тем не менее из вежливости он постарался изобразить разочарование, правда не настолько сильное, чтобы побудить Джоти заставить его остаться.
– Нет, ваше высочество не должны посылать джунги-лат-сахибу тар, требуя разрешить мне задержаться, – твердо сказал Аш. – Или вице-королю, или губернатору Пенджаба. Это лишь навредит мне. Я знаю, вы теперь махараджа, но я по-прежнему остаюсь солдатом, а солдат, как подтвердит вам Мулрадж, обязан подчиняться приказам начальства. Генералы-сахибы в Равалпинди приказали мне вернуться, и я не вправе их ослушаться, даже ради вас. Но я надеюсь, вы напишете мне и подробно расскажете о церемониях и празднествах, и я обещаю писать вам по возможности чаще.
– И навещать меня, – требовательно сказал Джоти.
– И навещать вас, – согласился Аш, надеясь, что это простительная ложь.
Если это вообще ложь. Возможно, и не ложь вовсе. Возможно, однажды мысль о возвращении в Гулкот и Хава-Махал перестанет его страшить, и тогда…
Он попрощался со всеми, осознавая, как сильно ему будет недоставать их: Мулраджа, Джоти, Кака-джи, Гобинда и многих других… В грядущие годы он будет тосковать и думать не только о Джали.
– Надеюсь, мы еще не раз увидимся, – сказал Мулрадж. – Вы приедете к нам в отпуск, и мы возьмем вас на соколиную охоту на равнине и славно поохотимся в наших горах. А когда я стану стариком, а вы – генералом-сахибом, мы с вами по-прежнему будем встречаться и вспоминать былые времена. Посему я говорю вам не «прощайте», а «до скорой встречи».
Они проводили Аша милю с лишним по дороге, и, оглянувшись назад, чтобы в последний раз прощально помахать рукой, он на мгновение пожалел, что уезжает. Имей он возможность передумать, то вполне мог бы повернуть обратно. Но было уже слишком поздно.
Его друзья скрылись за поворотом дороги, и в сердце своем Аш понял: несмотря на уверенное предсказание Мулраджа, он вряд ли еще когда-нибудь увидится с ними, ведь обрести надежду на будущее он может, лишь последовав совету Кака-джи и повернувшись к прошлому спиной. Старик прав: он должен постараться все забыть, должен научиться совсем не думать о Джали, а поскольку возвращение в Гулкот неминуемо вызовет к жизни прошлое, ему нельзя соваться туда – во всяком случае, в ближайшие годы, а возможно, и вообще никогда. Ибо вернись он, непринужденные дружеские отношения, существовавшие между ним и людьми, в чьем обществе он провел последние месяцы, могут расстроиться.
