– Ах ты, сволочь! – яростно проговорил Аш по-английски и метнул нож.
Ярость не способствует меткости, и Аш прицелился не лучше Биджурама. Острие ножа попало не в горло, а в ключицу, которую защищал столь толстый слой жира, что лезвие застряло в нем, так и не достигнув кости. Но когда нож упал на землю и из раны потекла тонкая струйка крови, Биджурам выронил пистолет и принялся пронзительно визжать, охваченный всепоглощающим ужасом.
В визге этом слышалось что-то нечеловеческое, а зрелище взрослого мужчины, обезумевшего от страха при виде собственной крови, сочащейся из пореза, который едва ли испугал бы малого ребенка, вызывало такое омерзение, что гнев Аша сменился презрением. Вместо того чтобы наброситься на Биджурама, повалить на землю и избить до полусмерти его же собственной тростью, Аш остался стоять на месте и начал смеяться – не над абсурдностью зрелища, а потому, что у него не укладывалось в голове, как этот жалкий трус когда-либо мог устрашать кого-либо. Глядя на него, никак не верилось, что столь ничтожное, малодушное существо могло убить Хиралала, и смех Аша сейчас звучал в известном смысле не менее гадко, чем этот истерический бабий визг.
Кровь прочертила тонкую темную линию на бледной груди Биджурама, и он прекратил вопить и наклонил голову в смехотворной попытке вылизать рану. Но порез находился слишком высоко, и дотянуться до него губами было невозможно. Поняв это, Биджурам снова завизжал и в слепом ужасе принялся бегать взад-вперед, точно цыпленок с отрубленной головой, натыкаясь на пучки травы и разбросанные камни. В конце концов он споткнулся, снова рухнул на землю и забился в корчах.
– Я умираю! – прорыдал Биджурам. – Я умираю…
– Ты заслуживаешь смерти, – сказал Аш, нисколько не тронутый. – Но боюсь, эта царапина никак не скажется на твоем здоровье, разве что помешает свободно шевелить рукой пару дней, а поскольку мне по-прежнему противна мысль о хладнокровном убийстве презренного труса вроде тебя, можешь прекратить ломать комедию, встать и проваливать в лагерь. Час уже поздний. Вставай, Биччху-джи. Никто тебя не тронет.
Он снова рассмеялся, но Биджурам либо не верил ему, либо окончательно сломался после второй неудачной попытки, а потому продолжал корчиться и рыдать.
– Помогите мне! – стонал Биджурам. – Милосердия… Милосердия…
Голос мужчины пресекся на странном судорожном всхлипе, и Аш подошел к нему, все еще смеясь, но соблюдая осторожность – на случай, если это просто коварная уловка, призванная заманить его в пределы досягаемости для какого-нибудь очередного оружия, о котором он не подозревает. Но, взглянув на посеревшее, мучительно искаженное, покрытое испариной лицо Биджурама, он перестал смеяться. Здесь было что-то непонятное. Он слышал о людях, которые не переносят вида собственной крови, впадая от него буквально в безумие, но распростертый на земле человек, хотя и явно охваченный диким ужасом, страдал также от настоящих физических мук. Тело его выгибалось дугой, сотрясалось, конвульсивно содрогалось. Аш наклонился и грубо спросил:
– В чем дело, Биджурам?
– Яд… – прошептал Биджурам. – Нож…
Аш резко выпрямился и быстро отступил назад, внезапно все поняв. Так вот почему его противник визжал и корчился! Вовсе не страх боли поверг Биджурама на землю, но страх смерти – быстрой и мучительной смерти. И боялся он не Аша, а зажатого у него в руке ножа – своего собственного ножа с лезвием, обмакнутым в яд, чтобы любая нанесенная им рана оказалась смертельной. Неудивительно, что он с таким ужасом неотрывно смотрел на клинок, словно загипнотизированный, и завизжал в паническом страхе при виде тоненькой струйки крови. Рана действительно незначительная, всего лишь царапина. Но, как и в истории с Меркуцио, она сделает свое дело.
Биджурам попал в собственную ловушку, и здесь Аш ничем не мог помочь. Пытаться высосать яд из ранки было уже слишком поздно, а никакого противоядия у него не имелось, и вдобавок он не знал, какой яд использовался. Лагерь находился в миле с лишним отсюда, и будь даже расстояние до него вдвое меньше, Аш все равно не успел бы добраться туда и вернуться вовремя, чтобы оказать помощь – если помощь вообще можно оказать, в чем он сомневался, справедливо полагая, что яд смертелен.
Биджурам заслуживал того, чтобы поплатиться собственной жизнью за все жизни, которые отнял или помог отнять, и за все непоправимое зло, им сотворенное. Но даже люди, имевшие самые веские причины для ненависти к нему, пожалели бы его сейчас. Наблюдая за агонией своего врага, Аш вспомнил юное испуганное лицо и затравленный взгляд Лалджи – и каменную плиту, соскользнувшую с карниза и рухнувшую вниз, когда мальчик в синем атласном кафтане проезжал под Чарбагскими воротами в Гулкоте. Вспомнилось и многое другое. Несколько карпов, плавающих вверх брюхом среди кувшинок в дворцовом пруду; королевская кобра, непонятным образом проникшая в спальню ювраджа; Сита, умирающая от истощения среди скал у реки Джелам; Хиралал, бесследно пропавший в джунглях. И Джоти – Джоти, который, если бы не милость Божья, умер бы несколько недель назад, невинная жертва очередного «несчастного случая», подстроенного Биджурамом.
Вспоминая все зло, сотворенное этим человеком, нельзя было не признать, что он в полной мере заслужил столь страшную смерть и сам навлек на себя такую участь. Аш не бросал слов на ветер, когда обещал отпустить Биджурама при условии, что тот немедленно покинет лагерь и никогда впредь не сунется ни в Бхитхор, ни в Каридкот. Если бы Биджурам ушел сразу, он жил бы еще много лет, продолжая творить зло и замышлять убийства, но он предпочел выстрелить, и именно последний вероломный поступок погубил его. Он прожил жизнь, как бешеный пес, и только справедливо, что он умирает, как бешеный пес, подумал Аш. Но ему хотелось, чтобы все закончилось поскорее: наблюдать за агонией было очень неприятно. Будь в хитроумном пистолете вторая пуля, он без колебаний избавил бы Биджурама от жестоких мучений. Но за отсутствием возможности поступить так Аш продолжал стоять на месте, подавляя желание повернуться и двинуться обратно в лагерь, поскольку его приводила в ужас мысль, что кто-то может умереть столь страшной смертью в полном одиночестве. Все-таки Биджурам какое-никакое человеческое существо, и то, что он является – являлся – его врагом, больше не имело значения.
Аш оставался рядом, пока все не закончилось. Смерть наступила довольно скоро. Он наклонился и закрыл незрячие мертвые глаза, а потом взял нож и тщательно вытер о землю, чтобы уничтожить все следы яда. Пистолет упал в куст травы, и Аш довольно долго искал его, а найдя, вставил обратно в трость, которую положил рядом с рукой мертвеца.
Биджурама не хватятся еще несколько часов, а задолго до возможного обнаружения тела предрассветный ветер заметет все отпечатки ног на пыльной земле. Поэтому нет смысла оставлять улики, свидетельствующие о ссоре, – это может вызвать разные вопросы, а поскольку всем станет очевидно, что причиной смерти стал яд, со всех точек зрения будет лучше, если дело спишут на змеиный укус.
Аш поднял нож и, измазав лезвие в быстро сворачивающейся крови, снова бросил на землю, а потом отправился на поиски длинных раздвоенных шипов кикара. Вернувшись с шипом, он вонзил его в плоть мертвеца прямо под порезом. Две крохотные точечные ранки легко сойдут за отметины, оставленные змеиными зубами, а порез истолкуют как безуспешную попытку жертвы предотвратить распространение яда вверх. Единственной загадкой останется, почему Биджурам покинул лагерь один, среди ночи, и забрел так далеко. Но возможно, это отнесут за счет жары. Все решат, что он не мог заснуть и пошел прогуляться при лунном свете, а когда утомился, присел отдохнуть и был укушен змеей. Такая инсценировка – если вспомнить, что убийство Хиралала было представлено как нападение тигра, – казалась в высшей степени уместной. «Все-таки боги справедливы, – подумал Аш. – Если бы решать пришлось мне, я бы оказался достаточно глуп, чтобы отпустить негодяя».
