Дальше, на северном берегу бухты располагалась портовая часть города. Там высоко над морем, в старом пятиэтажном доме в конце прошлого века жил Евгений Таю, занимая квартиру на третьем этаже.

День был трудный, насыщенный событиями. Чувствуя усталость, Иван Теин решил отложить на следующий день посещение порта. Спустившись в буфет выпить вечернюю чашку чаю, он встретил там Метелицу Начальник был один и стоял перед широким окном, любуясь видом бухты, где в строгом порядке стояли корабли — огромные грузовые ледокольные атомоходы, предназначенные для плавания в проливе Лонга и в Чаунской губе. Эти чудовищной мощи корабли обеспечивали круглогодичную навигацию по Северному морскому пути. От так называемых проводок караванов давно отказались; ледовые грузовые атомоходы сами несли грузы в своих вместительных трюмах и на контейнерных палубах.

Между большими кораблями, как белые чайки, сновали легкие парусные суда, принадлежащие местным жителям.

— Красиво здесь! — вздохнул Метелица. — Любуюсь, а из головы не выходит разговор с мистером Дугласом. Сам Хью Дуглас неплохой человек, прекрасный инженер и организатор большого масштаба… Но, когда на него начинают давить сверху, он начинает выискивать у нас недостатки. Если не находит их в делах сегодняшних, обращается к истории. Как-то Петр-Амая рассказывал мне о существовании в прошлом веке радиостанции «Голос Америки», которая как раз этим и занималась: разгребанием всяческой грязи и дерьма. Я понимаю патологию некоторых людей, которые любят такое занятие, но решительно отказываю в праве считать нормальными людьми тех, кто копается в дерьме с увеличительным стеклом… Мы начали сотрудничество ради будущего. То, что было в прошлом, то в прошлом и осталось. Не будем его вспоминать, если оно было худое, и давайте использовать то, что было хорошим.

Иван Теин отхлебнул остывшего чаю и сказал:

— Я иногда задумываюсь: почему люди избегают простого и очевидного, в частности простых решений? Вот возьмем алкоголизм, от которого страдали народы прошлого века и от которого чуть не погибли народы Севера. А ведь было простое и верное решение — не пить, не производить спиртные напитки. Но вокруг этого наворачивали черт знает что: вот, мол, были в истории попытки введения сухого закона, однако из этого ничего хорошего не вышло. При этом начисто забывали то обстоятельство, что попытки эти имели место в классовых обществах, в условиях капитализма. То же самое с курением. И, наконец, войны. Не воевать — и все! Казалось, чего проще. Чтобы не травить себя водкой, надо отказаться от производства спиртных напитков; чтобы не курить, — уничтожить производство табачных изделий; чтобы не воевать, не надо производить оружие, а то, что есть, — уничтожить. Кстати, именно американцы придумали лишенную всяческой человеческой логики доктрину: чем больше, мол, оружия и чем оно разрушительнее, тем сдержаннее будут те, от которых зависит решение начать войну. А к простой мысли — всеобщему и полному разоружению — шли не одно десятилетие со всякими отступлениями, оговорками…

Расстались поздно, пожелав друг другу спокойной ночи.

В эту ночь Иван Теин спал неожиданно хорошо. Может быть, оттого, что не надо утром садиться за рукопись, и это путешествие было отдыхом, отвлечением не только от работы над своей книгой, мучительными мыслями, но и кратким отрешением от сельсоветских дел.

С утра в гостиницу заехал Петр Анкатагин, председатель горсовета Провидения. Хотя ему уже было за сорок, однако Ивану Теину он показался юношей. Петр происходил из села Ново-Чаплино, расположенного в двадцати километрах от города, и предки его имели родичей среди жителей острова Святого Лаврентия.

За совместным завтраком Петр Анкатагин предложил целую программу, на выполнение которой потребовался бы не один день. Чего там только не было! И рыбалка в проливе Сенявина, купание там же в бассейне, питаемом горячими источниками, посещение новых корпусов Кожевенного комбината.

— Мы там так автоматизировали производство, что управляются всего двадцать пять человек! — с оттенком хвастовства сообщил Петр Анкатагин. — Единственное производство, где все еще преобладает ручной труд, — это шитье национальной одежды и обуви по специальным заказам… Потом можно будет поехать в порт, осмотреть новые механизмы, посетить атомный ледокол «Матлю», который только что вернулся из Мурманска… А вечером мы бы проехали в Ново-Чаплино. Как раз к тому времени охотники вернутся с моря, и мы сможем показать новые эскимосские танцы. Мы ведь тоже готовимся приехать на фестиваль в Уэлен.

— Пожалуй, концерт мы отложим до Уэлена, — сказал Иван Теин. — А вот Кожевенный комбинат и один дом в портовой части города мне бы хотелось посмотреть.

У Метелицы были свои дела, связанные с производством деталей для моста на Главном заводе, располагавшемся на берегу бухты Всадник. Он условился встретиться с Иваном Теином во второй половине дня, с тем чтобы вместе улететь в Уэлен.

Машина Петра Анкатагина представляла собой лимузин-вездеход с водородным двигателем и гербом города Провидения на дверцах. Внутри — обивка из тисненой, искусственно состаренной моржовой кожи.

Комбинат отнесли на довольно значительное расстояние от города, и, рассказывая об истории предприятия, Петр Анкатагин сообщил, что когда-то примитивные цеха помещались на главной улице города, закрывая прекрасный вид на бухту.

— Все рабочие завода — выходцы из Ново-Чаплина и окрестных сел, — рассказывал Анкатагин. — Рабочие получили образование здесь же, а инженеры в разных городах страны. Завод приносит большую прибыль и рабочим, и городу, и государству.

Закончив осмотр завода, Иван Теин и Петр Анкатагин снова уселись в лимузин и по набережной Семена Дежнева направились к порту.

— Лет двадцать назад мы закончили снос старых пятиэтажных домов, построенных здесь в семидесятых, восьмидесятых годах прошлого столетия и даже несколько позже, — рассказывал председатель горсовета. — Полностью очистили от старых зданий набережную и поставили вот эти двадцатиэтажные дома… Но вот там сохранилось еще несколько старых построек и дом, в котором жил Евгений Таю.

От небольшой площадки перед зданием Управления морского порта вверх, к улице Чукотской шла широкая мраморная лестница. По ней Петр Анкатагин и Иван Теин поднялись вверх. Мемориальная доска была собственно не доской, а специально обработанной кожей от байдары. Она была заключена между двумя прозрачными пластинами, за которыми блестела надпись: «Нутку 1972–1995 гивик ганымытвален ынкъам гэмигчирэтлин тэкэлиныльын Таю»[6].

— Дом этот давно нежилой. Там помещается склад морского порта, хранятся разные точные приборы.

Спускаясь обратно на набережную, Иван Теин остановился и спросил Петра Анкатагина:

— А вы кто по специальности?

— Музыкант, — почему-то смущенно ответил Анкатагин. — Флейтист. Тут нас четверо музыкантов. Квартет. Элюч из Сиреников, Уви из Нунлиграна, я да начальник порта Сергей Умкатагин.

— И часто играете?

— Раз в неделю репетируем, а концерты раз или два в месяц. Хотелось бы почаще.

А когда вертостат поднимался над озером Эстихет, Иван Теин с удивлением подумал, что в советских учреждениях Чукотки многовато людей искусства.

Приезжая с Иналика, Адам Майна только ночевал у себя, а все остальное время проводил в других домах, где его рассказы о жизни на острове Малый Диомид выслушивались с огромным интересом. Спрашивали обо всем, даже о том, что хорошо сами знали. Интересовались погодой, словно за это время климат в Беринговом проливе как-то существенно мог измениться. По-прежнему ли летнее солнце садится за остров Ратманова, гнездятся ли тупики и кайры на тех же местах, слышен ли грохот прибоя и шелест льдин?

Иногда Адам Майна выходил из себя:

— Солнце давно не заходит за остров Ратманова! Большевики передвинули закат в другую сторону и переименовали в восход! Тупики и кайры отказались гнездиться в скалах и предпочитают рожать живых птенцов, а прибой неслышен и тих, так что в ненастье до уха доносится лишь мышиный скреб в старой мясной яме Аяпана!.. Да вы что! Ваши мужья только вчера были на острове, свежевали моржа! Ничего там не изменилось. И все слышно! После того взрыва, когда меня засыпало, строители работают аккуратно.