А долгими вечерами она беседовала с Петром-Амаей. Сначала он подробно расспрашивал о самочувствии и даже интересовался тем, что она ела. Убедившись, что Френсис, в основном, питается привычной эскимосской пищей, свежим нерпичьим мясом, Петр-Амая с удовлетворением говорил:

— Это хорошо. Я советовался с врачом, и он сказал, что это наилучшая диета в твоем положении. А в общем, береги себя. Старайся поменьше волноваться. В хорошую погоду больше гуляй, дыши свежим воздухом.

— Свежего воздуха здесь хватает, — с улыбкой отвечала Френсис.

— Ну, а как твоя миссия? — спрашивал Петр-Амая. — Продвигается дело?

— Сегодня у меня был дед Майна, — в один из вечеров принялась рассказывать Френсис. — Мы с ним долго говорили. Помнишь, я тебе рассказывала о предположении моего отца? Адам Майна тоже говорит, что к лету многие вернутся на Кинг-Айленд… Но он мне сказал вот о чем: если совсем отнять надежду у людей, это только ожесточит их. Сейчас на острове только, пожалуй, двое — Джон Аяпан и Перси Мылрок — категорически заявляют, что они никогда не согласятся жить где-нибудь в другом месте, кроме Малого Диомида.

— Разве Перси там? — с тревогой спросил Петр-Амая.

— Он здесь, — ответила Френсис. — Но ты не беспокойся. Он ведет себя нормально. Сейчас занят своим адвокатом, некоей Мишель Джексон, которая обещает оказать содействие и отсудить остров.

— Вот как! — удивился Петр-Амая.

— Мне это все так надоело! — вдруг всхлипнула Френсис. — Так хочется все бросить и уехать к тебе!.. Но это случится не раньше конца мая.

— Ничего, Френсис, я потерплю, — со слабой улыбкой произнес Петр-Амая и снова сделал уже привычный жест — принялся вытирать слезы с изображения Френсис на видеофоне.

Френсис выключила связь и в предчувствии необычного повернулась к двери.

Там стоял Перси.

Он сделал шаг в комнату и сказал:

— Я давно пришел, но ты была занята разговором, и я не хотел прерывать… Добрый вечер, Френсис.

— Добрый вечер, Перси…

— Почему не зовешь в дом? Боишься меня?

— Чего мне бояться? — пожала плечами Френсис. — Проходи. Только я уже собиралась спать.

Перси не очень уверенно прошел в комнату, словно опасаясь, что кто-то ещё может здесь быть. Уселся в кресло, глядя на Френсис, стоящую у задней стены.

— Тебе нравится дома? — спросил после неловкого молчания Перси.

— Нравится.

— Хотела бы ты всегда жить в Иналике?

— Зачем спрашиваешь? — вздохнула Френсис. — Ты же прекрасно знаешь, что это теперь невозможно;

— Почему невозможно? — голос у Перси переменился, стал жестче. — Если бы все захотели, Иналик можно вернуть!

— Кто это тебе сказал?

— Сам знаю! Да вот и адвокат Мишель Джексон говорит: можно!

— Чем слушать чужих адвокатов, подумал бы, как помочь людям, — мягко сказала Френсис. — Ты знаешь, что Администрация имеет право потребовать большую неустойку, если иналикцы будут мешать работам? А в конце концов, силой выселят…

Перси едва дослушал ее и крикнул:

— Это ты слушаешь чужих адвокатов! Я все знаю, все слышал! Ты стала советским агентом! И все, что происходит здесь, обо всем сообщаешь своему Петру-Амае! Так знай, Френсис, ты теперь в моих руках. Можешь что угодно говорить, возражать, но я действительно советовался с адвокатом. А Мишель Джексон знает законы! Ты еще значишься моей женой. Следовательно, тот, кто родится здесь, в Иналике, будет считаться моим ребенком и будет носить мое имя!

— Я буду рожать на Чукотке, — стараясь быть спокойной, сказала Френсис.

— Даже если бы ты родила на Луне, ребенок все равно будет считаться моим! — продолжал кричать Перси. — По нашим, американским законам!

— А по человеческим он никогда не был и не будет твоим! — неожиданно для себя резко и громко сказала Френсис. — Уходи отсюда! Мне надо ложиться спать.

— Нет, погоди, — Перси понизил голос. — Дай мне высказаться. Нам деваться некуда: или возвращаться в Иналик, или потерять свое человеческое достоинство до конца. Я решил вернуться сюда. У меня будет достаточно денег, чтобы построить здесь хороший большой дом, даже лучший, чем на Кинг-Айленде. Представляешь — по-настоящему свой дом! Там будет много места не только этому ребенку, но и всем нашим будущим детям! Френсис! Слушай меня!

Он не давал ей открыть рта и продолжал:

— Через неделю в Ненане начнут принимать ставки на угадывание начала ледохода на реке Танана. У меня есть вернейшие сведения, когда это произойдет. Я поставлю на это все свои сбережения и получу в сто раз больше, чем имею теперь! Ты представляешь — я стану миллионером! Ты мне скажи, много ли ты в своей жизни встречала эскимосов-миллионеров? Я буду независим, богат! Я буду жить здесь, в Иналике, и никто не посмеет выгнать меня отсюда! Милая Френсис, дождись моего возвращения! Я пока ни о чем не прошу, только об одном — дождись. Тогда поговорим и все решим разом. Подождешь?

Он подошел к двери.

— Если бы ты знала, как я тебя люблю! Это мука и боль на всю жизнь! Если бы ты знала…

Френсис неподвижно стояла у стены и пришла в себя, лишь когда в окне мелькнула фигура поспешно удаляющегося Перси.

Мишель Джексон была несколько озадачена, когда в Иналике Перси поместил ее в покинутой иналикской школе. Все дни в Иналике, поразившем ее неприютностью и пустынностью, Мишель ожидала увидеть хоть какие-нибудь признаки суровой красоты, но ничего не обнаружила, кроме голого камня, нерастаявшего снега и ледяных торосов, куда легко можно было соскользнуть с единственной оледенелой улицы.

Стремление иналикцев вернуться на свой островок, их взволнованные рассказы о том, как им здесь хорошо, походили на повальное сумасшествие. Для нормальных людей, как ей показалось. Малый Диомид, кроме технической — как опоры для Интерконтинентального моста, — иной ценности не представлял.

Большею частью эти два дня пролив был окутан туманом. За белесой пеленой порой проступала черная громада острова Ратманова и серое, повисшее над северной оконечностью, полотно моста. Пожалуй, это и была единственная достойная внимания деталь пейзажа.

Даже Ном после Иналика показался Мишель огромным шумным городом, а отель Саймона Галягыргына с его роскошью окончательно изгладил из памяти сумрачное впечатление от крохотного островка. В довершение всего пришел Перси…

— Так почему же ты ко мне не приходил в Иналике? — игриво спросила Мишель, подкатываясь к нему по широкой постели. — Мне было там так холодно и неуютно, и каждый вечер я с нетерпением ждала тебя!

— Извини, — хрипло ответил Перси, — но я не мог. Я думал о том, что надо бы зайти, но не мог…

— Почему?

— Потому что там была Френсис.

— Ты ее еще любишь? Даже после всего, что случилось?

— Я ее всегда буду любить, что бы с ней ни произошло и ни случилось! — резко ответил Перси.

— Но ведь она беременна от этого, как его…

— Ну и что? — вызывающе произнес Перси. — У нас это не считается большим грехом.

— Если ты ее так любишь, то как же я? — Мишель погладила голое плечо Перси.

Но тот вдруг вздрогнул, словно его ожгли неожиданно холодом, съежился и спрыгнул с кровати.

— Извини, — виновато произнес он. — Я пойду к себе. Мне надо хорошенько отдохнуть и выспаться перед дорогой.

— Ты еще не оставил мысль о выигрыше на ледоходе? — спросила Мишель, всем своим видом показывая, что ей хотелось бы, чтобы Перси остался у нее до утра.

— Я уверен в выигрыше! — сказал Перси. — И тогда я стану по-настоящему независимым человеком!

Одевшись, Перси спустился в вестибюль и вышел из гостиницы. Стояла светлая ночь, и солнце вот-вот должно было показаться. Глубоко вздохнув, Перси спустился вниз по улице, миновал квартал, где проживали выходцы с Кинг-Айленда, и вышел на набережную залива Нортон.

Поверхность залива была испещрена талыми снежницами — лужами поверхностной воды, образовавшейся от таяния снега на морском льду. Перси знал, что эта вода пресная и вкусная. В эту пору питьевую воду на Малом Диомиде всегда брали из снежниц, ибо искусственная из опреснителя за долгую зиму надоедала. Точно так же и летом старались собирать дождевую воду или брали ее из редких родников.