— Прости…

— Слушай меня дальше! — нетерпеливо поднял руку Роберт Люсин. — Унизил тем, что заставил при всех помириться с ним, заключил его в объятия… Далее…

— Я не хочу тебя слушать! — сказал Перси. — Все это я знаю лучше тебя, и мои обиды — это мои обиды.

— Но и мои, как твоего ближайшего друга!

Горькая усмешка Перси не ускользнула от внимания Роберта Люсина, и он в нетерпении сказал:

— Я понимаю некоторую усложненность твоей художественной натуры и уважаю ее… Но в данном случае тебе лучше последовать моему совету. Твоя идея выигрыша в Аляскинскую лотерею — это ребячество, несерьезно. Неужели ты думаешь, что там идет честная игра? Однако если уж тебе так хочется, можно устроить, что выиграешь ты.

— А устроишь это, как всегда, ты.

— Извини, Перси, но я должен тебе сказать, что я могу многое. Не я лично, разумеется, но с помощью моих друзей, которые не заинтересованы в строительстве Интерконтинентального моста.

— Но чем угрожает вашим друзьям мост? — пожал плечами Перси. — Он ведь строится в Беринговом проливе, между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом.

— Мы против распространения коммунизма!

Перси усмехнулся.

— Что тут смешного? — насторожился Роберт Люсин.

— Я вспомнил Адама Майну, который сказал, когда узнал о строительстве моста, примерно то же самое — что по этому мосту в Америку ввезут коммунизм.

— Кстати, ваш Адам Майна не так уж далек от истины…

Роберт Люсин приступил к еде, и по тому, как он уверенно обращался с разного рода приспособлениями, при помощи которых можно извлечь из клешней королевских крабов вкусную мякоть, было видно, что он знал толк в хорошей еде.

У Перси совершенно пропал аппетит, и он больше пил вино, орошая высохшее от волнения горло.

— Почему не ешь? — дружелюбно спросил Роберт.

— Неохота.

— Ты съешь таблетку, и сразу появится аппетит.

— И таблетки не хочется…

Роберт Люсин поднял глаза на Перси. Взгляд был жесткий, отнюдь не дружелюбный.

— Дорогой мой Перси, — сказал он, не сводя с него глаз, — у нас ведь есть и другие способы заставить человека работать на нас. Ведь о том, что ты оставил желтую краску на макете-мосту в Уэлене, знаю и я. Точнее, знаю, что за краска там была. И об этом могут узнать и там, на советском берегу.

У Перси было такое ощущение, что его сунули целиком в раскаленную печь, затем окунули в ледяную воду. Он весь покрылся испариной.

Разговаривая, Роберт Люсин ел, вкусно обсасывая крабовые клешни, время от времени прихлебывая, вино.

Со стороны беседа могла показаться вполне мирной и спокойной.

— Это весьма просто — сделать так, чтобы в руках русских или американцев оказались убедительные документы, доказывающие безо всяких сомнений твою причастность к взрыву макета-моста. Тогда — суд и позор. Вместо славы и богатства. Пожизненное заключение и полное исчезновение из людской памяти…

Роберт Люсин вполне дружелюбно улыбнулся ошеломленному Перси.

— В противном случае — то есть в случае твоего согласия сотрудничать дальше — все! Даже выигрыш в Аляскинскую лотерею, хотя и без этого у тебя будет достаточно денег. А главное — слава и всеобщее восхищение.

— А если все же дознаются?

Перси произнес эти слова хрипло, едва выдавив из себя.

— Это невозможно сделать! Мне объяснили знающие люди и убедили, что раскрытие причины взрыва без наших данных невозможно. Никоим образом! Когда-нибудь я тебе объясню. Для этого нужно много времени. Само по себе обеспечение нераскрытости — это настоящее изобретение, подлинно научное достижение.

Роберт Люсин заботливо посмотрел на опустевший бокал Перси, взял бутылку и услужливо наполнил его.

— Ну, как дальше будем жить?

Перси приблизил к своим губам бокал и вдруг неожиданно спросил:

— А нет ли здесь чего-нибудь покрепче?

— Почему нет? — оживился Роберт Люсин. — Мисс! Виски? Русскую водку?

— Русскую водку, — сказал Перси.

— Может быть, все-таки одну таблетку? — Люсин знаком показал на раскрытую лакированную коробочку.

— Нет! — отрицательно покачал головой Перси. — Лучше водку.

Он со вкусом выпил большую рюмку, не разбавляя ее содовой, и принялся за еду.

Перси никогда не думал, что водка может так действовать: как будто тело пьянело, наливалось сладкой слабостью, а голова оставалась совершенно ясной, трезвой.

Пришлось выпить вторую рюмку.

— Ты пьешь, как русский, — одобрительно заметил Роберт Люсин.

— Русские, кстати, не пьют, — ответил Перси. — Сколько я у них был — ни разу не предлагали спиртное. У них ведь уже несколько десятков лет сухой закон и полное запрещение всяких психогенных препаратов, а также курения табака.

— Извини, Перси, — пробормотал Роберт Люсин.

Обед заканчивался. Люсин подозвал официантку и попросил счет.

По дороге в гостиницу он спросил у Перси:

— Ну как?

— Я пьян, — ответил Перси, хотя по-прежнему голова у него была ясна, но почему-то заплетался язык и во рту было горько.

— Я надеюсь, ты будешь умницей…

— Я собираюсь завтра в Ненану, — сказал Перси. — Я должен выиграть. Так чует мое сердце.

— Мы с Мишель поедем с тобой, — дружески похлопав его по плечу, сказал Роберт. — Может, наше присутствие поможет тебе.

Помогая Перси войти в его номер, Роберт Люсин на прощание подмигнул.

Мишель внимательно, не перебивая, выслушала рассказ Роберта Люсина. Ее волнение выдавалось только тем, что она время от времени постукивала красиво накрашенными ногтями безымянного и указательного пальцев по лакированной коробочке, точно такой же, как у Роберта.

— Не понимаю, чего он заупрямился? — недоумевал Роберт Люсин. — Раньше он всегда был такой послушный, податливый, а тут будто его подменили.

— А не могли его обработать там, на советской стороне? — спросила Мишель.

— Это исключено.

— Тогда что же это такое?

— По-моему, у нас с самого начала был допущен промах, — задумчиво произнес Роберт Люсин. — Мы напрасно внушили ему мысль о его исключительных художественных способностях.

— Но, согласись, он действительно талантлив.

— Знаешь, в этом деле, Мишель, — я имею в виду художественное творчество, — при желании шкалу оценок можно двигать куда угодно. Да, несомненно, способности у него есть, но о таланте и высокой художественности могут сказать только специалисты.

— Были отзывы и специалистов, — напомнила Мишель.

— Большинство из них организовал я, — самодовольно признался Роберт Люсин. — Хотя честно скажу, эти специалисты и впрямь признали большие способности Перси Мылрока. Они называли его самородком.

— Значит, он не взял таблетку? — спросила Мишель после некоторого молчания.

— Категорически отказался. Но пеликена взял.

— Но странно, что при этом напился…

— Меня беспокоит вот что: не установил ли он связи с тем, что глотал таблетки в то время, когда оставил тюбик желтой краски на макете-мосту в Уэлене? Но пеликена взял, — с удовлетворением повторил Роберт Люсин, встал с кресла и подошел к большому окну. На другом берегу залива Нортон на посадку заходил большой рейсовый дирижабль «Аляскан Эрлайнз», украшенный профилем первого эскимосского летчика — Чарлза Томсона-старшего.

— Впрочем, не думаю, — продолжал Роберт. — Об этом он не мог догадаться сам. Он не хочет принимать таблетки, потому что был наркоманом и их вид так похож на другие психогенные препараты, что это его настораживает… А потом, ради осторожности, я не мог настаивать. По-моему, единственное объяснение всему — это то, что он возгордился, возомнил себя великим художником.

— Ну и пусть будет великим художником!

Люсин посмотрел на Мишель.

— Вот это и плохо. Всякий мало-мальски возомнивший о себе художник прежде всего хочет быть независимым. Это было причиной всех конфликтов со своими правительствами поэтов, художников, артистов, писателей во все времена, с эпохи наскальных рисунков и до сегодняшнего дня. Думаешь, для чего ему нужен выигрыш в лотерею? Чтобы отделаться от нас! Понимаешь, настоящий художник отличается от ремесленника еще и тем, что не любит быть на коротком поводке. Пусть даже золотом. Вот почему многие из них предпочитали свободу в нищете богатству и обеспеченности при некоторой регламентации их творческой деятельности…