– Что? – отказывается верить в услышанное девушка.

– Саб – дочь Рудольфа Вагнера, как и ты.

Айлин со злостью швыряет подушку в стену. Та задевает вазу, которая с грохотом падает на пол, разлетаясь на куски.

– Еще одно предательство… – вскакивая на ноги, отрывисто говорит Айлин, сжимая кулаки. – Как она могла? Бабуля всегда хорошо к ней относилась, как ко второй внучке, баловала ее, покупала платья. Иногда мне даже казалось, что она любит ее больше, чем меня. Как после всего этого она могла приходить ко мне, обнимать, утешать? В глаза мне смотреть! Как?! Почему она так поступила?

– Саб пыталась защитить тебя.

– От кого? От родной бабушки? Что за бред ты несешь?

– Елена наняла отца Сабины, чтобы тот убил тебя. Она знала, что скоро умрет, и не хотела оставлять тебя без присмотра.

– Нет! Этого не может быть… Нет!

Айлин захлестывает отчаянье. Она смахивает со стола статуэтки и шкатулки, потом срывает с постели покрывало, швыряет его на пол. Хватает светильник и, выдернув его из розетки, с силой бросает в стену. Комната тут же погружается во мрак. Подбегает к окну, и пытается открыть раму.

– Дорогая, успокойся, – подходя к ней и обнимая ее за плечи, вкрадчиво говорю я. Она сбрасывает с себя мои руки и оборачивается ко мне. Ее лицо перекошено от злости, дыхание прерывистое, тяжелое. В глазах танцует то самое золотистое пламя, которого я так боюсь.

– Не трогай меня! – повышает голос она. – Ты из такого же теста! Хоть ты и стараешься сделать вид, что все хорошо, но я знаю, что ты предал меня, точно так же, как и все!

– Ты сейчас слишком взволнована, и сама не знаешь, что говоришь, – Айлин с силой толкает меня в грудь.

– Потому что ты стер мне память! – кричит она. – Испугался того, что сделал, да? Поспешил замести следы? Хорошая у вас способность, наделал делов – и раз – заставил все забыть! Что, поцеловал меня, а потом не смог справиться с собой и уподобился своему брату?

– Ничего не было. Мы уже это обсуждали.

– Тогда почему мне так больно всякий раз, когда я вижу тебя, чувствую твои руки на своем теле? Каждая клеточка моего существа заходится от отчаянья? Словно ты сломал мою волю, сделал что-то, чего я не хотела. И от этого очень больно! – в исступлении кричит Айлин. – Как ты мне это объяснишь? Какую ложь выдумаешь?

– Мне не нужно ничего выдумывать, я сказал все, как было.

– Я тебе не верю, – бросает мне в лицо Айлин. – Ты просто боишься быть искренним. Потому что тебе страшно самому себе признаться в том, что ты чувствуешь. Я хочу знать правду. Какой бы она ни была. Мне слишком долго лгали те, кто был мне дорог. Бессовестно, в глаза, изображая дружбу. А теперь это список еще пополнил и ты. Если ты хочешь, чтобы между нами сохранились добрые отношения, будь честен со мной. Клянусь, что не буду закатывать истерику и приму любую реальность. Разве я многого прошу?

«Да, – мысленно отвечаю я. – Ты просишь меня признаться в убийстве. В том, чего я не хотел делать, но заставил себя во имя долга. Как, черт подери, я могу сказать тебе, глядя в глаза, что остановил твое сердце? И если бы не мой сумасшедший брат, который вонзил мне нож в горло, ты была бы мертва?».

– Ты такой же, как они, – опуская голову, говорит Айлин. На ощупь находит бутылку с вином и делает несколько глотков. – Трусливый и малодушный. Убирайся из моей комнаты.

– Я не хочу сейчас оставлять тебя одну.

– Проваливай к своей бабе, чертов вампир! – снова повышает голос Айлин. – Тошнит от твоего присутствия.

– Это письмо твоей мамы, – вытаскивая из кармана конверт и протягивая его Айлин, говорю я. – Постарайся не делать глупостей.

Девушка вырывает у меня из рук серый прямоугольник и прижимает его к груди. Ее глаза снова становятся прежними, и мое беспокойство отступает.

Ливия стоит напротив зеркала и прижимает к себе темно-изумрудное платье. Придирчиво осматривает его. На ней новый красный пеньюар, волосы, еще влажные после душа, аккуратно расчесаны и достают до пояса. От нее пахнет пачули и еще каким-то незнакомым мне ароматом.

– Кажется, разговор был тяжелым, – откладывая платье в сторону, говорит она и подходит ко мне. Касается своей прохладной ладошкой моей щеки. Беру ее руку и прижимаю к губам.

– Правда никогда не бывает легкой, – откликаюсь я. – Тебе ведь тоже предстоит вспомнить это. Я не мучил тебя расспросами после твоего приезда, но сейчас я хочу знать, во что ты ввязалась и почему скрываешься. Кто такая Моника Фландерс? И почему Тео винит ее в покушении, хотя знает правду?

– У меня не было выбора… – подходя к шкафу и развешивая свои вещи, говорит Ливия. – Я не могла допустить, чтобы тебя и Америго разыскивали как преступников. Мне пришлось вколоть Тео сыворотку, которая позволила внушить ему мой сценарий событий.

– То есть, ты холоднокровно подставила ее? – злюсь я.

– А что ты еще ждал?! Что я буду сидеть сложа руки, глядя, как вы разрушаете свои жизни?! – возмущается Лив, упирая руки в бока.

– Ты обвинила невиновную.

– У Моники самой рыльце в пушку. Ты думаешь, она по большой любви крутила с Тео? – занимает оборонительную позицию Ливия.

– Это не имеет значения, она не покушалась на Тео. Это сделал Америго.

– Об этом знаем только мы. Остальной мир в панике разыскивает злодейку Фландерс.

– Лив, ты не должна была этого делать. Это неправильно.

– Не бывает неправильных решений, случаются лишь неудобные последствия, – возражает Лив. – Несмотря на лечение, Тео долго не протянет. Равно как и Барита. Они приговорены. Если с Америго сейчас что-то случится, эти жертвы будут напрасны.

– Ты что-то знаешь о его планах? Что задумал этот псих? – настораживаюсь я.

– У меня нет точной информации, – уклоняется от ответа Ливия. Она не доверяет мне. Что ж, сам виноват в этом.

– Ты с ним? На его стороне? – спрашиваю я, подходя к ней и заглядывая ей в глаза.

– Да. Я с ним. И со всеми теми, кого обрекли пройти через ад. И буду бороться за то, чтобы права этих несчастных восстановили. За справедливый суд, а не забвение и рабство. Потому что я знаю, что это такое, когда ты не принадлежишь себе, когда тебя используют как вещь, а потом оставляют гнить в тюрьме, – Ливия говорит горячо, со страстью. В ее глазах появляется блеск.

– Прости, мне жаль, что тебе пришлось пройти через это из-за меня.

– Это был мой выбор, – Лив гордо вскидывает голову. – Но не случись этого, я никогда бы не смогла понять, каково быть отверженным.

– И что мне теперь делать со всем этим?

– Ну, у тебя три возможных хода событий. Первый. Ты делаешь вид, что ничего не слышал, и живешь дальше, как ни в чем не бывало. Второй. Ты сдаешь меня с потрохами, как ты это сделал со своим братом. И третий. Ты присоединяешься к нам, и мы втроем устраиваем революцию. Помнится, когда мы работали вместе, у нас были блестящие результаты и прекрасные идеи. Может, возобновим практику? – в словах Ливии звучит воодушевление.

– Ты предлагаешь мне послать в бездну то, что я защищал несколько веков, - напоминаю я. – Законы, правила, устои… Чтобы я нарушил клятву не поднимать оружия на существ своего вида, помимо преступников?

– Когда старое начинает загнивать, оно должно быть уничтожено, – наклонив голову вбок, говорит Ливия. – Пришло время менять правила.

– Я тебя разочарую, но моя совесть никогда не позволит встать на строну отверженных и пойти против закона.

– Потому что ты боишься стать одним из них? – взгляд Ливии холоден и жесток.

– Нет, потому что это идет в разрез с тем, во что я верю.

– Что плохого в том, чтобы ввести срок давности за преступление? Чтобы у отверженности был определенный отрезок времени или же он был заменен на заключение, а не вечность скитания, рабство и черт знает, что… Это не делает лучше, это ломает окончательно! – горячо говорит Ливия и в ее глазах появляется огонек азарта. Я слушаю ее, но мне кажется, что это не ее слова, а моего брата. – Мы хотим…