До темноты мы благополучно исправили поломку, и рано утром итальянец поехал дальше.

Теперь, когда велосипед был исправен, ко мне вернулись энергия и желание действовать. Пусть я всё ещё был болен, но я решил продолжить путь самостоятельно, не ожидая милости от тибетских водителей!

Я отправился в находящуюся поблизости военную часть и спросил солдата на воротах:

― Эй! У вас есть доктор? Доктор? Йи-шен? У меня ноги болят!

― Тин бу дон… — сделал вид китайский солдатик, будто не понимает, о чём я толкую.

Но ему было не отвертеться. Я показал жестами пилюли, градусник, костыли и умирающего больного. К концу моей пантомимы на проходной уже толпился целый отряд военных, включая нескольких офицеров.

― A-а, доктор? — понял один из старших. — Доктора нет!

Он немного помолчал, а потом что-то сказал одному из солдатиков. Тот исчез и через минуту появился с коробкой лекарств. Мне выдали жгучие пластыри и тёмные горьковатые шарики-тянучки, завёрнутые в бумажки с иероглифами. Китайцы спасали меня уже во второй раз! Я наклеил пластыри на ступни, съел китайские шарики и почувствовал, что теперь готов ехать до самой Саги на велосипеде, несмотря на то, что это 450 километров горного бездорожья. При скорости 60–70 километров в день — неделя пути. В любом случае мне встретятся деревни, где я наберу воды или даже поем.

На прощание я обнял ресторанную тётку, прослезившуюся по случаю моего отъезда из Хор Ку, и решительно выкатился на дорогу.

Дорога — песок и камни. Ехать было тяжело, но тут главное — не останавливаться. До вечера успел проехать 40 километров. Ночевал на заброшенной ферме — поставил палатку в загоне для овец. Ночью было так холодно, что палатка замёрзла. Пришлось долго дышать на тент, чтобы сложить его и убрать в мешок. Чай в бутылке превратился в кусок льда. Но утреннее солнце меня отогрело, и я снова тронулся в путь, хозяин сам себе. Настроение стало лучше, и даже боль понемногу отступила.

По дороге я встретил двух симпатичных пастушек. Юные тибетки были до самых глаз укутаны в разноцветные тряпки. Их шеи украшали связки украшений и амулетов, а на поясах были красивые пряжки и связки колокольчиков. Тибетки пасли огромное стадо коз, а вместо хлыста использовали сплетённую из шерсти пращу. Когда трава на склоне заканчивалась, и наступала пора гнать стадо в другое место, пастушки вставляли в пращу камень и ловко метали его в одну из подопечных, чья морда смотрела в нужную сторону. Несчастная коза от боли подпрыгивала и в ужасе бросалась вперёд. Почувствовав опасность, всё стадо неслось вместе с ней и так пробегало некоторое расстояние — как раз на новый нетронутый участок пастбища.

― Хочешь попробовать? — смешливые пастушки протянули мне пращу.

Я вставил камень в волосяной мешочек, изо всех сил раскрутил пращу над головой и… отправил снаряд вертикально вверх, так, что он едва не упал мне на голову. Тибетки расхохотались и отобрали у меня орудие, пока я не травмировал себя или кого-нибудь еще.

К ночи я доехал до большого лагеря кочевников; договорился о ночлеге в одной из палаток, большой, квадратной, похожей на армейскую. И вот неожиданность: в ней уже сидел итальянец Маурисио, выехавший из деревни Хор Ку на полдня раньше меня!

Мы грелись возле очага. Хозяева подкладывали в огонь всё новые порции кизяка и подливали солёный чай в наши чашки. Я было достал пакет с цамбой, которую мне подарили по дороге, но на меня в негодовании замахали руками и вытащили свой мешок, намного больше. Цамба — это традиционное местное блюдо, без него немыслим ни один дом в этих краях. Обычная ячменная мука, которую тибетцы заливают молочным чаем и смешивают с ячьим маслом и сахаром, жамкая получившееся тесто рукой. Такие шарики из теста не очень вкусны, но насытиться ими можно. Предположить, что у тибетца нет в доме цамбы ― серьёзное оскорбление. Ещё и с собой дадут.

С каждой новой стоянкой мой мешок становился лишь тяжелее. В палатке кочевников был простой земляной пол, укрытый шкурами. Возле одной из тряпичных стен был сооружён алтарь с изображениями Будды, бодхисаттв, а также запрещённой фотографией Далай-ламы. В центре палатки раскинула железные ноги раскалённая печка-буржуйка. Её дымная труба выходила в открытую дыру в потолке. В эту дыру ночью светили звезды. Через неё же в палатку начал проникать лютый холод, как только остыла печка. Холод рано утром разбудил хозяйку, и ей пришлось вновь разводить огонь. Зато всё семейство и гости выползли из-под своих шкур уже в тепле.

Утро началось с очередной порции горячего чая с маслом и солью. Чай тибетцы смешивают в вертикальном цилиндре, называющемся домо, в лагере была такая штуковина, а в городах они вообще встречались часто. Добавляют туда кусок ячьего масла, чтобы вышло пожирнее. Когда пьёшь этот чай, кажется, будто тело обволакивает горячим жиром изнутри, и никакой холод не страшен. Гостю принято подливать, чтобы он не видел донышка чашки — это закон местного гостеприимства.

Интересно, что даже если у тибетцев есть печка, днём они кипятят воду прямо на солнце. Ставят чайник на подставку, вокруг которой что-то вроде выгнутых металлических зеркал — солнечная батарея. Зеркала фокусируют солнечную энергию на чайнике, он быстро закипает.

Завтрак был окончен, и кочевники принялись за работу. Нужно было подоить коз. А как это сделать, если их несколько сотен и они беспорядочно бегают по полю? Тибетская технология проста и эффективна. Коз связывают веревкой в пачку по принципу застёжки-«молнии». Они застревают рогатыми головами друг напротив друга и не могут вырваться до тех пор, пока дойка не закончится.

Козы ― это для детей и женщин. Мужчины занялись яками.

В лагерь приехал ветеринар, чтобы сделать животным прививки. Непростая задача ― яки уколы не любят. Мохнатые звери недовольно хрюкали, вертелись и брыкались. Самого крупного из них пришлось держать впятером. Когда процедуры были завершены, ветеринар, видимо на радостях, что остался невредим, устроил прямо на поле танец, выкидывая забавные коленца.

― Эгегей! Ни хао! Хело! ― раздался возглас. Я обернулся и увидел на дороге китайского велосипедиста. Это был невероятный персонаж в пуховике и яркой шапке с помпоном. Он ехал на обычном городском велосипеде, увешанном мешками, типа тех, с которыми ходят в овощную лавку. На руле и багажнике были прикреплены плакаты с хвастливыми иероглифами. Героический путешественник уже несколько месяцев пересекал Китай насквозь: ехал из Шанхая в Урумчи.

Китаец не стал останавливаться в лагере кочевников и поехал дальше на запад, в сторону Кайласа. Мы с Маурисио пожелали ему удачи. Итальянец решил провести целый день в лагере и вернулся в тёплую палатку. Я же сел на велосипед и направился на восток, в Сагу.

И снова на моём пути были горы, реки, перевалы… То вверх, то вниз. Иной раз я почти весь день тратил, забираясь в гору, зато потом летел вниз, воображая себя мощной горной лавиной. Главное было не попасть колесом в яму и не врезаться в выскочившего на дорогу яка. За день выходило километров 60–70. Учитывая грунтовую дорогу, перепады высоты и общее моё состояние не так уж плохо.

Наконец, я добрался до Саги. Въехал в город уже в темноте и первым человеком, которого я встретил на улице, оказался… Юра. Он шёл прямо мне навстречу!

Ему пришлось выдержать не меньшие испытания, чем мне. Оставшись в одиночестве, без денег ― их хватило лишь на несколько дней ― и без палатки, он ночевал на снегу и сильно простудился. Правда, тибетские паломники во время коры вокруг Кайласа прониклись к Юре уважением, увидев, как он спит под звёздным небом у священной горы. Считается, что чем больше трудностей испытывает паломник во время своего пути, тем больше прошлых грехов ему списывается. Судя по нашим с Юрой трудностям, после похода вокруг Кайласа мы — почти святые.