Уголь — несомненное благо. Отличный фильтр, которым можно очищать грязную воду. Экологически чистое топливо, с температурой горения в два раза выше, чем у сырых дров. Без угля немыслимо приготовить индийский хлеб нан или пожарить кебаб. Считается, что даже мёртвых — в Индии это актуально — лучше сжигать не на дровах, а на углях. Но, как часто бывает, производство этого блага благом совсем не является. К середине XIX века леса в Европе были практически уничтожены, не в последнюю очередь из-за углежжения. Сегодня исчезают леса Индии. Пусть подконтрольно и лицензировано, но неумолимо. В награду же углежогам достается невыносимый образ жизни, вечно слезящиеся от дыма глаза, лёгочные заболевания и социальный статус, чуть выше статуса прокаженных.

Для журнала GEO, 2009

Река Аганасани в том месте, где она впадает в Индийский океан, перегорожена плотиной и оттого необычайно широка. Воды её мутны, и рыба, кормившая не одно поколение рыбаков из окрестных деревень, почти перестала водиться. Как и прежде, флотилии просмоленных деревянных каноэ рассекают водную гладь, но занятие бывших рыбаков совсем иное — они собирают ракушечную труху, «чипикал» на языке каннада. Скорлупа давно умерших моллюсков годами копилась на дне реки, её осколки смешивались с глиной и илом, превратившись в богатую кальцием ракушечную массу, за которую готовы платить деньги владельцы крупных птицефабрик. Эту массу добавляют в корм курицам в качестве витаминов. В склонной к вегетарианству Индии куриные яйца пользуются большим спросом, так как «не являются живыми существами» и на них зачастую не распространяются религиозные запреты, касающиеся питания.

Добыча «куриного» ракушечника позволяет кормить семьи мужчинам деревни Хоскатта и соседних, расположенных возле священного города Гокарна в индийском штате Карнатака. Эта работа мало похожа на рыбалку, скорее, на разработку шахты. Вместо подземных недр — речное дно.

Утром мужчины сидят на берегу, ждут отлива. Я сижу с ними, хочу поучаствовать в деле. Большинство рабочих улыбается мне, но кто-то с сомнением хмурится, кто-то ехидно скалится: «пользы от тебя всё равно никакой, так хотя бы воду из лодки вычерпывать будешь». Сосед дружелюбно протягивает мне пан — пакетик с табаком и наркотическим бетелем. Сосредоточившись на жевании, можно не думать о тяжести работы. Своего рода медитация, губительная для организма и психики. Пустыми блестящими обертками от пана и отметинами от красных плевков покрыты улицы большинства индийских городов и деревень. Пан обжигает мне полость рта. Наверное, похожий эффект был бы, если разжевать дешёвую папиросу. Рабочие смеются, глядя как я отплевываюсь и полощу рот водой из бутылки.

Наконец мужчины встают один за другим и, подхватив плетёные корзины и шесты, идут к своим лодкам, по щиколотку проваливаясь в прибрежный ил. Я тоже иду к лодке. Меня согласился взять с собой Васкара, 25-летний парень, хозяин большого каноэ, слегка перекошенного на одну сторону. Каноэ сделано из досок, просмоленных и связанных между собой сплетёнными из кокосовых волокон верёвками. В щели между досками, несмотря на смолу и паклю, проникает вода. Когда заранее припасённый пластиковый тазик начинает плавать и бить по ногам — это сигнал, пора взять посудину в руки и начать вычерпывать воду. Пока я упражняюсь с тазиком, Васкара орудует длинным — около 6 метров — шестом, упирает его в дно реки и перебирает, руками, отталкиваясь. Каким образом лодка идёт по курсу, да ещё с приличной скоростью, — для меня загадка. Когда я пробую взять в руки шест, каноэ лишь беспомощно вертится вокруг своей оси.

Наконец, мы на месте. Мужчины Хоскатты знают, где находятся самые большие залежи ракушечника. Лодки скапливаются вместе, чуть не касаясь бортами. Васкара прыгает в реку, оказываясь по шею в воде. Собственной рубашкой он привязывает лодку к воткнутому в речное дно шесту — теперь это якорь.

В большинстве соседних лодок сидят по двое рабочих, и шестов-якорей у всех тоже по два. Васкара за неимением второго «якоря», втыкает сучковатую палку. Лодка укреплена, можно начинать работу.

Васкара берёт со дна лодки тяпкообразную лопату и начинает разрыхлять ракушечный слой: изо всех сил бьет ручкой лопаты по спрессованным ракушкам. Работать тяжело — вода поглощает силу удара, заставляет размахиваться сильнее, бить энергичнее. Повсюду вокруг взлетают лопаты; скрываются и появляются над водой черноволосые головы, фыркая и отплевываясь.

Разрыхлив твёрдый слой под собой, рабочие переворачивают лопаты и начинают сгребать ракушечник в кучи. Если встать на вершину получившегося под водой холмика, можно вырваться из мутной грязной воды и подставить замёрзшее мокрое тело солнечным лучам. Но отдых недолог. Васкара, а за ним и все наши соседи, берёт корзину и скрывается с ней под водой. Некоторое время на поверхности видны лишь пузыри, наконец из воды появляется мокрая голова и полная ракушечных обломков корзина. Первая. Парень высыпает «чипикал» в лодку и ныряет вновь. Чтобы набрать необходимое количество ракушечника, нужно нырнуть 70 раз. Это дневная норма. Нагрузить больше не получится — не позволит осадка каноэ. На суше ракушечник пересчитают. «Сухих» наполненных с горкой корзин получится меньше — 35–40, за каждую хозяин лодки получит 7 рупий. То есть в день можно заработать 250–300 рупий. Если делить на двух рабочих, то получается немного, но Васкара работает один, и его доход (5–6 долларов в день) по индийским меркам считается вполне приличным. Другие же добытчики порой настолько бедны, что сидят по четверо в одной лодке, а вместо корзин используют садки для ловли рыбы. Но работают дружно, не ссорятся и не толкаются, подбадривают друг друга весёлыми выкриками.

Кто-то из соседей со смехом кричит мне: «давай тоже в воду». Но мутная илистая вода выглядит пугающе. Да и фотоаппарат в наполовину притопленной лодке не оставишь. Я смущаюсь ― вроде обещал помогать — но всё же отказываюсь. Лучше буду вычерпывать воду тазиком.

Когда лодка оседает настолько, что её края почти соприкасаются с поверхностью реки, можно возвращаться назад. Васкара выравнивает гору лежащих в лодке ракушек, придает ей аккуратную форму, поливает водой, чтобы держалась, и направляет лодку к берегу.

На дороге у берега уже ждут грузовики с птицефабрики местного райцентра Хубли. Вернувшиеся раньше нас лодочники превратились в кули — носильщиков. Раскачивающейся танцующей походкой они курсируют между дорогой и рекой. В одну сторону несут полные корзины, в обратную — пустые. Чтобы корзины держались, наматывают на голову тряпки, или надевают придуманные специально для индийских рабочих пластиковые шляпы. Несмотря на поля шляп, грязная вода хлещет из корзин на спины и груди носильщиков, кожу облепляют ракушечные обломки.

По берегу ходят «менеджеры» с блокнотами, считают корзины. Они тоже местные, но более грамотные — умеют писать и считать, знают хинди и даже немного английский. Простые же рабочие говорят лишь на языке каннада и о карьере менеджеров могут разве что мечтать. Несмотря на отмену кастовой системы, шудры остаются шудрами и пробиться наверх им всё также сложно. Большинство путей для них закрыто. Есть, правда, один путь, начинающийся совсем рядом — в нескольких километрах — в священной Гокарне. Шудра, как и представитель любой другой касты, может отречься от семьи, оставить дом и стать бродячим аскетом. Путешествовать по святым местам, изучать йогу, медитацию и в один день, достигнув просветления, стать гуру-саньяси, духовным учителем. И тогда даже брамины будут «брать прах от его ног», но об этом одурманенные бетелем рабочие не задумываются: им надо торопиться сдать ракушечник, получить деньги и вернуться домой, чтобы на следующий день начать всё заново, оставив духовный рост для следующей жизни.

АиФ. Без границ, 2009

На северо-западе Индии в штате Пенджаб находится город Амритсар. Он назван так в честь священного пруда. Слово «амритсар» означает «бассейн с амритой», то есть — с нектаром бессмертия, которым питаются боги. Бассейн окружён великолепной гурдварой, молельным комплексом религиозной общины сикхов. В центре бассейна расположен Золотой храм — главная святыня сикхов, к которому съезжаются представители общины со всего мира. Сикхов легко узнать по тюрбану и бороде, которую они никогда не сбривают, а чтобы не мешала — подвязывают сеточкой.