Коллектив был преимущественно женский, и возрастной диапазон был довольно широк, начиная от Машиного возраста и кончая Ангелиной Львовной, которой шел семьдесят шестой год, но она продолжала работать, несмотря на свой преклонный возраст. Маша довольно быстро вписалась в коллектив и в скором времени стала его частью. Этому способствовало то, что она была мила, общительна, хорошо знала свое дело, не умела завидовать и конфликтовать и, что самое главное, ей нечем было кичиться и как-то выделяться среди сотрудников. Все, что было в прошлом, давно миновало, и они с матерью вели более чем скромный образ жизни. В коллективе, особенно в женском, это имело очень большое значение, ибо ничто так не портит отношение к тебе, как выпячивание своего «я» и слишком большое увлечение мужчинами. Ревность, точнее сказать зависть, которая возникает у большинства сотрудниц, даже замужних, крайне негативно сказывается на их отношении к тебе. Поэтому Машу восприняли достаточно хорошо, за редким исключением.

Она стала потихоньку осваиваться на новом месте, вникать в работу, которой ей предстояло заниматься, и которая в целом ей нравилась. Нельзя сказать, что она просто была в восторге, поскольку заработок был крайне низким, но она не падала духом и сразу активно включилась в поиски дополнительного заработка. И это ей удалось. Знание языков, которое она постоянно поддерживала на должном уровне, позволило ей подрабатывать гидом в экскурсионном бюро, где она возила иностранных туристов по Москве с экскурсиями, а так же брать переводы. Иногда ей даже удавалось подработать непосредственно в музее, где её время от времени просили провести экскурсию по музею, когда случались непредвиденные накладки со штатными экскурсоводами.

Напряженная работа настолько поглотила её, что она на время забыла о личной жизни. Образ Анатолия стал постепенно растворяться в памяти, а новых мужчин она боялась впустить в свой мир, да и времени на них просто не хватало. Музей, переводы, по выходным экскурсии — она трудилась как вол, чтобы купить себе и маме что-то из одежды, еды и перестать тащить в комиссионку вещи из дома.

Мария Андреевна с болью в сердце смотрела на те изменения, которые произошли с её дочерью, которая дни и ночи напролет работала, чтобы обеспечить их существование и совсем забыла о личной жизни. Она старалась быть как можно мягче к ней, не докучать вопросами и наставлениями и освободить от всех домашних дел. Забота, а не опека, как она считала, помогут найти то понимание и тот мир и покой, который у них установился после того, как Маша рассталась с Анатолием. Это получалось, но иногда ей казалось, что она что-то упускает, может быть, самое главное, и потому порой она укоряла себя за то, что лишний раз не поговорила за ужином с дочерью о жизни, а только и делала, что либо молчала, либо рассказывала об очередных новостях, услышанных по телевизору или от соседей по дому. Маша обычно слушала её рассказы, изредка комментировала или молча кивала, а потом уходила в отцовский кабинет, где стоял большой письменный стол, и садилась за очередной перевод. Заработавшись, она порой ложилась прямо там же на диван и засыпала, усталая, но довольная, что сделала работу, которую её просили выполнить к утру.

Миновал еще один год.

Год пролетел незаметно. Казалось, только вчера она распахнула двери музея и вошла в мир, полный нового и неизвестного. А сегодня ей казалось, что это было так давно. Разговор под дождем с Анатолием, страдания по поводу разрыва отношений, окончание института и волнения по поводу того, как сложатся отношения в новом коллективе. Все это было позади, и теперь её ждал отпуск и долгожданная поездка в дом отдыха на целых три недели, куда она с трудом согласилась поехать после давления со стороны матери, которая считала, что ей просто необходим отдых, во что бы то ни стало.

Она получила отпускные еще накануне и после обеда осталась на работе, хотя Вера Георгиевна, её непосредственная начальница, сказала, что она может собираться домой. Собственно говоря, Маша уже приводила в порядок свое рабочее место, прихорашивалась, чтобы отправиться домой, как вдруг в комнату, где она сидела, вошла Ксения Михайловна и, раскидывая руки, воскликнула:

— Машенька, выручай, умоляю, что хочешь, проси, только выручи.

— Да что случилось? — спокойно произнесла Маша, продолжая разглядывать себя в пудреницу и подкрашивать губы.

— Алла Борисовна в отпуске, Тая взяла отгул, а у нас, как назло, внеплановая группа иностранцев.

— Так в чем дело, раздайте им магнитофоны с наушниками и запустите с обычным гидом по залам.

— Если бы. Но тут такое дело, короче нужен экскурсовод.

— А что за группа?

— В том-то и дело. Делегация с конгресса, который сейчас проходит. Солидная публика, дипломаты, торговые представители и так далее. Разве им повесишь лапшу на уши и кассетник на шею? Ну, Машенька, клянусь, что угодно для тебя у руководства выбью, даже двойную оплату за экскурсию.

— Ну, что с вами делать. Ради денег из-за вас скоро на панель пойду, — смеясь, произнесла она.

— Ксения Михайловна, вы лучше похлопочите у директора насчет премии для нашего отдела, — произнесла Вера Георгиевна, поднимая голову от стола, — а то, как вас выручать, к нам бежите.

— Считайте, что уже одной ногой в кабинете у директора. Ну, так что Маш, выручишь?

— Уже сказала — да, обратной дороги нет, — и, щелкнув пудреницей, она положила её в сумочку.

— Всем счастливо оставаться, я в отпуск, так что после экскурсии заходить не буду.

Маша, нарядная и довольная, что через пару часов окажется свободная от повседневных забот и тревог, вышла в фойе, где стояла группа человек в двадцать, преимущественно солидных мужчин, у которых на шее или на нагрудном кармане пиджака были прикреплены пластиковые карточки с фотографиями, именами и эмблемой конгресса. Маша повела рукой, приглаживая и без того безукоризненно уложенные волосы, и, поздоровавшись по-английски с группой, пригласила всех пройти для начала осмотра музея.

Переходя из зала в зал, она рассказывала об экспонатах, картинах, скульптурах, интересных фактах, связанных с экспонатами и самим музеем в целом. Иногда, когда они переходили к другой экспозиции, она отвечала на немногочисленные вопросы. Английским языком, который она учила с самого детства, она владела настолько хорошо, что ей не надо было подбирать фразы или вспоминать то или иное слово. Она просто говорила по-английски давно знакомый текст, изредка вставляя в него что-то новое, что приходило ей на ум непосредственно в тот момент, когда она о чем-то рассказывала. Обращая внимание на предмет, о котором она говорила, она исподтишка рассматривала слушающих её людей. Солидная публика, среднего и пожилого возраста, элегантно одетая в костюмы. Несколько женщин в деловых, но изысканных платьях. Из всей группы она не смогла, как это обычно у неё бывало, когда она вела группы по музею, выбрать одного, с которым она мысленно как бы вела экскурсионный диалог, что позволяло, как артисту на сцене, сосредоточиться и не отвлекаться на многочисленные лица. И все же, она отметила про себя одного мужчину, который почти сразу же в начале экскурсии отделился от группы и все время стоял в стороне и делал вид, что рассматривает экспонаты, а сам постоянно бросал взгляд в её сторону. Впрочем, такое случалось довольно часто, что симпатичный экскурсовод привлекал к своей персоне больше внимания, чем сама экскурсия, особенно, если она была в качестве обязательного посещения, а не являлась предметом личного желания посетить музей.

Это был мужчина лет тридцати пяти-сорока, высокий, статный, с небольшой бородкой, что придавало его лицу вид профессора. Он проявил некоторый интерес к лекции, когда они оказались в греческом зале. Рассказывая о скульптурах, выставленных там, Мария заметила, что он присоединился к основной группе и внимательно слушал, о чем она говорит. В его улыбке, которая мимолетно проскочила на его лице, ей почудилась легкая усмешка, и желание сказать ей: — Неужели за те несколько минут, что вы рассказали о греческой культуре, можно получить представление, насколько велика и многогранная культура, быт и нравы древней Греции.