Есть один выходец из диссидентов, которого широкая публика считает успешным в сегодняшней политике, – но я не думаю, что этот пример вам понравится: это Глеб Павловский. Да он на самом деле тоже не политик никакой, хоть и ходят про него слухи, что он – «делатель королей», Путина якобы он сделал, а потом состоял при нем серым кардиналом и так далее. Думаю, на три четверти эти слухи сам Глеб и инспирирует. Никакой он не политик, конечно. Он, правда, пытается быть идеологом – но это совсем другая работа. Да и идеолог он слабенький, неинтересный; его диссидентские тексты были куда ярче, чем нынешние.

Вообще нынешняя политика – без диссидентов, их идеализма, их метафизики, даже их ригоризма – стала мелкой, как лужа. Но в том-то и штука, что диссиденты считали, что политика всегда такая и другой не бывает. Помните высказывание Блока насчет Маркизовой лужи? Маркизова лужа политики в океане человеческого духа, и когда в океане поднимается буря, то там тоже какая-то рябь начинается… Извините, по памяти цитирую. Вот эта формула Блока всегда в той или иной степени была частью диссидентского сознания, даже если кто-то из них ее и не знал.

Впрочем, реальная Маркизова лужа – это и не лужа вовсе, а какой-никакой, но морской залив, хоть и мелководный. Там Кронштадт стоит, там и штормы бывают, и корабли, случается, тонут. И все равно обидно: если уж тонуть, то в океане, а не в Маркизовой луже. А именно это с нами со всеми сейчас и происходит.

Одной из особенностей существования диссидентского движения в СССР была постоянная и возраставшая с середины 1960-х годов солидарность с ним гуманитарного сообщества Запада. Проводниками этой солидарности зачастую становились самые известные западные интеллектуалы и деятели культуры. Одним из них был немецкий писатель Генрих Бёлль, Нобелевский лауреат 1972 года. Тема помощи репрессированным – одна из центральных в многолетней переписке Бёлля с его другом, переводчиком-германистом и писателем Львом Копелевым. Мы приводим одно из писем Копелева и его жены писательницы Раисы Орловой, посланное Бёллю и его жене Аннемари летом кризисного для советского диссидентства 1973 года. Перевод выполнен по изданию: Heinrich Böll – Lew Kopelew. Briefwechsel 1962–1982. Herausgegeben von Elsbeth Zylla. Göttingen: Steidl, 2011. Благодарим Марию Орлову за разрешение включить перевод этого письма в нашу книгу.

Лев Копелев и Раиса Орлова – Аннемари и Генриху Бёллю

Жуковка, 6-10 июня 1973 года

Дорогая Аннемари, дорогой Генрих,

уже много недель мы не получали от вас писем, а новости по слухам, из газет и понаслышке опровергают и противоречат друг другу. Однако теперь «совершенно точно», что в этом году вы не приедете. Так сказали господа из посольства. Поначалу это известие крайне нас огорчило; столь многие здесь надеются на возможность обсудить непосредственно с тобой все новые сложности нашей богатой на сложности жизни… но я так понимаю, ты не хочешь ехать в качестве президента PEN-клуба, это неизбежно повлекло бы за собой болезненные и, скорее всего, бесполезные конфронтации. Прекрасно понимаю. Но пожалуйста, приезжай как только сможешь, когда снова сможешь путешествовать как частное лицо. Ты встречаешь так много разных людей, и я легко могу представить, что большинство этих встреч в «открытых» странах куда интереснее и приятнее того, что мы в нашей, теперь уже наполовину открытой, но часто затянутой тучами и отягощенной все новыми горькими трудностями стране можем предложить…

Но ты уже достаточно хорошо нас знаешь, чтобы понимать и представить себе, насколько твои друзья здесь нуждаются в тебе, причем не только в твоей практической помощи, твоей поддержке – хотя для многих это всегда имело и имеет величайшее значение, в 1968 году ты решительным образом помог и мне. Тем, что я выжил в эти годы, я главным образом обязан именно тебе.

Что Анатолий Якобсон не попал в тюрьму, стал членом PEN-клуба, и что Бродский в США свободно и без опаски может говорить все глупости, что придут ему в голову, и что Максимов, несмотря на все то, что он напечатал (в самиздате), до настоящего времени избежал худшего, – все это результат прежде всего твоего участия, именно оно послужило решающим фактором, или же одним из самых решающих и эффективных.

Лев Копелев, Генрих Бёлль, Ефим Эткинд и Андрей Достоевский (внук писателя). Ленинград, 1962

© Из архива Льва Копелева

Широко известно, чем обязан тебе, своему всегда готовому оказать деятельную помощь другу, Александр Солженицын, как и то, что именно ты писал и говорил в интервью о нем и его произведениях в самые критические времена. Несмотря на все это мы нуждаемся в твоем непосредственном присутствии, нам нужно говорить с тобой, по крайней мере, получить от тебя письма, чувствовать, что через тысячи километров мы слышим твой голос – как в твоем январском (!) письме самым радостным была возможность (тут Аннемари снова должна простить мою склонность к превосходным степеням) безо всякой спешки и суматохи, словно бы за бокалом вина, беседовать и думать вместе с тобой… Нам это необходимо и я безо всякого стеснения полагаю, что мы нуждаемся в этом куда больше прочих твоих друзей на всем белом свете; чемпионом по любви к Бёллю можно стать только здесь, этого никакой Бобби Фишер не оспорит…

Пожалуйста, иногда вспоминай об этом и пиши почаще <…> И приезжайте, пожалуйста, приезжайте снова, сколь возможно скоро, чем скорее, тем лучше!

Но перейду к более общим проблемам, за которыми последуют и конкретные просьбы о помощи. Оттепель во внешней политике, медовый месяц Москвы и Бонна, как и надвигающееся политико-экономическое братство с Дядей Сэмом <…> приведет во внутренней политике к новым волнам холода, которые, правда, куда хитроумнее прежнего будут завуалированы «либеральными» жестами. Так, например, на Украине выносят все новые и новые жестокие приговоры – литераторы Иван Дзюба – пять лет лагерей, семь лет ссылки; Иван Светличный – семь лет тюрьмы и лагерей, пять лет ссылки, Євген Сверстюк то же; первые двое были в списке кандидатов в PEN-клуб (как и двое переводчиков, Микола Лукаш, переводчик «Фауста», и Григорий Кочур – переводчик Бодлера, Шиллера, Рильке; они еще на свободе, но Лукаш уже исключен из Союза писателей). Генерал Григоренко уже четыре года в одиночной палате в сумасшедшем доме, он наполовину ослеп, Буковский жестоко страдает, это называется «голодная диета», тяжелый труд, изоляция…

В то же время нескольким сотням человек разрешили выезд в Израиль – или же, под этим предлогом, куда-то еще. Синявскому пообещали, что он с семьей поедет во Францию.

Пётр Якир и Виктор Красин, – два мелкотравчатых «предводителя диссидентства», которым искусные тактики из госбезопасности с помощью жадных до сенсаций зарубежных корреспондентов и легковерных юных искателей правды помогли занять эту роль, – теперь активно каются, проклинают ошибки, которые совершили они и их друзья, – практически деморализуют всех, кто пытался действовать коллективно и избежать конформизма. Если последует процесс, то есть если не будут выполнены обещания, с помощью которых их склонили к капитуляции, это будет отвратительное, постыдное разбирательство, к которому постараются привлечь и прочую, да и какую только можно оппозицию.

В этих случаях пыток не было, как не было и «химического», т. е. гипнотического воздействия, все как обычно; покаяние и отречение ото всех взамен на свободу или краткосрочную ссылку, а иначе – тюрьма и колония строгого режима на много лет, выбор такой: «ваши коллеги Чалидзе, Есенин-Вольпин, Медведев и прочие развлекаются на западе, а вы должны за них страдать?!» Чтобы противостоять таким испытаниям, нужно иметь характер, идеалы, определенную моральную (нравственную) основу и уважать самого себя; у этих персонажей ничего этого нет. Да и откуда бы? Дети из высокопоставленных семей (Якир – сын генерала Гражданской войны, начальника военного округа, родители Красина – старые партийные функционеры), после ареста родителей они «воспитывались» в лагерях среди криминалитета, выучили там звериные «законы беззакония». В хрущевские годы они рассчитывали сделать карьеру как анти-сталинисты, кичились своей биографией, а потом прибились к оппозиции.