«Что бы там ни писали Скайлер и Ко о жестокостях русских в юмудскую экспедицию 1873 года, во всяком случае приказ генерала Кауфмана об истреблении юмудов есть, по моему мнению, самый человеколюбивый акт, который когда-либо был издан, ибо он клонился к спасению и благополучию миллионов людей. Кто в Азии не благословляет ярым-падишаха?! Я бы посоветовал упомянутым господам проехаться по тому пути, по которому проследовал я. Они бы на своих особах испытали, что такое туркмены. Будучи посажены на цепь, они, конечно, прежде всего обратились бы к русскому правительству с просьбою об освобождении»[243].
Так что однозначного отношения к карательной акции не было и в 19 веке. Многие справедливо говорили — солдат что, он приказ выполняет. Винить солдата за то, что он воюет, — это абсурд. И стоит добавить еще одну важную деталь: хивинское население разгром туркмен чрезвычайно одобрило, особенно узбеки-земледельцы, натерпевшиеся от туркменских набегов. И Кауфман не был кровожадным человеком. Но он был своего рода идеальным исполнителем. Он знал, что нужно покорить Хиву, а для этого надо ослабить иомудов. Все. Задачу надо выполнять. Иомуды живут по жестоким законам. Пленных не считают за людей. Как с ними поступить, чтобы их усмирить? Проявить такую же жестокость. Все вроде бы логично. Но вот считать ли разгром иомудов славной страницей в истории русского оружия или нет, пусть каждый решает сам.
Когда по совету Кауфмана хан подписал манифест об освобождении 40 тысяч рабов-персов, то это все же как-то снизило накал пропагандистской истерики в Европе и Англии по поводу жестокостей русских. Это был сильный дипломатический ход России. Тем более что буквально через две недели случилось вот что: отправившиеся домой несколько сотен персов были зверски убиты все теми же туркменскими кочевниками. Так что у русских дипломатов появился сильный аргумент. Картины расправы над несчастными рабами, так и не увидевшими после стольких лет свою родину, публиковали даже английские газеты.
12 августа 1873 года все в той же летней резиденции хивинского хана, в саду Гендемиан, был подписан мирный договор между Россией и Хивинским ханством. По месту подписания договор назвали Гендемианским.
Хан признавал себя вассалом России, точнее, как было написано в тексте, «покорным слугой императора всероссийского». Он отказался от самостоятельной внешней политики, принял обязательство не воевать ни с кем без разрешения Петербурга, русские купцы получили исключительные права на торговлю в ханстве, без всяких пошлин. Часть территории ханства на правом берегу Амударьи переходила к России. Хан пообещал «уничтожить на вечные времена рабство и торг людьми» и уплатить русскому правительству контрибуцию в два с лишним миллиона рублей.
«На Хивинское ханство налагается пеня в размере 2.200.000 рублей, для покрытия расходов русской казны на ведение последней войны, вызванной самим ханским правительством и ханским народом. Так как хивинское правительство, по недостаточности денег в стране, и в особенности — в руках правительства, не в состоянии уплатить эту сумму в короткое время, то, во внимание к этому затруднению, предоставляется ему право уплачивать эту пеню с рассрочкой и с расчетом процентов по 5 % в год, с тем чтобы в первые два года в русскую казну вносилось по 100.000 руб., в следующие затем два года — по 125.000 руб., затем два года — по 175.000 руб., а в 1881 году, т. е. через восемь лет — 200.000 руб. и наконец до окончательной расплаты — не менее 200.000 руб. в год. Взносы могут производиться как русскими кредитными билетами, так и ходячею хивинскою монетой, по желанию ханского правительства»[244].
Амударья превращалась в русскую реку: «Исключительное и свободное плавание по Амударье предоставляется только русским судам, а хивинские и бухарские допускаются только с разрешения русской власти». Чтобы хан вдруг не передумал исполнять договор, на правом берегу реки построили русское укрепление, Петрово-Александровск, и русский гарнизон при случае должен был вмешаться в любую сложную ситуацию, возникшую в ханстве.
12 августа Кауфман выступил назад в Ташкент. Это на самом деле была уникальная военная операция. Ни одна европейская армия того времени никогда не действовала в таких сложных обстоятельствах и природных условиях, на таком удалении от мест постоянной дислокации. Ташкент встречал победителя 28 сентября 1873 года. В специальных шатрах накрыли банкет, произносили торжественные речи, поздним вечером устроили фейерверк, а на следующее утро генерал-губернатор въезжал в Ташкент через триумфальную арку. Предсказуемую реакцию англичан иронично комментировал Михаил Терентьев:
«Явная трусость, обнаруживаемая англичанами, при каждом нашем шаге, даже не прямо к Индии (Хива, например, совершенно в стороне, но покорение ее обеспечивает дальнейшие шаги вперед), конечно, должна была привести русских к мысли, что наши вечные соперники кричат недаром и что, вероятно, они лучше нас знают, в чем именно заключается для них опасность. Отсюда прямой вывод: если англичане станут, при каком-нибудь случае, в явно враждебные к нам отношения, надо попробовать пощекотать их в Индии… Англичане щекотки боятся в этом месте.
В Хиве мы простояли всего два месяца и покинули ее. Пусть сравнят с этим сами англичане занятие ими Египта на короткий срок, растянувшийся в десятки лет, пусть припомнят также, что Египет ничем перед ними не провинился, тогда как Хива более ста лет всячески задирала нас».
Вообще, конечно, Хивинский поход планировалось начать немного раньше. Еще в 1871 году. Во всяком случае об этом говорили в военной среде, но возникли обстоятельства, которые изменили планы. А именно, вспыхнул Китайский Туркестан, точнее та его часть, которая называется Кашгарией. Как раз там нелегально побывал и работал Чокан Валиханов. Кашгария вспыхнула не без влияния английской агентуры, причем это была агентура, присланная из Индии, и еще в период правления Лоуренса. То есть политика «сдерживания», как я уже говорил, была довольно условной, и разведчики все равно работали.
Итак, еще раз напомним — Кашгария, на юге и юго-западе примыкала к Кашмиру и Афганистану, на северо-западе к русским владениям в Туркестане (сейчас это независимая Киргизия), китайцы покорили Кашгарию в 1760 году, и она стала частью Синьцзяна. Спустя сто лет здесь стали происходить антикитайские восстания, и в 1864 году началось самое крупное из них. Повстанцы захватили крупнейшие Яркенд, Аксу, осадили Кашгар, они разбили высланные против них правительственные войска. В охваченные восстанием районы приехал известный проповедник из Ферганской долины, то есть из Кокандского ханства, Бузрук-Ходжа. Вскоре он смог захватить власть в Кашгаре, опираясь на «анджанлык», своих земляков, выходцев из Андижана.
Вместе с Бузруком из Коканда приехал Якуб-бек, кокандский полководец и, как показало будущее, довольно умелый политик. Русским он был хорошо знаком: Якуб-бек был комендантом крепости Ак-Мечеть, причем среди окрестного населения он пользовался дурной славой. Султан — правитель восточной части киргизской орды, Ахмед-джан, доносил про Якуб-бека русскому начальству, что «он не знает сегодня, будет ли грабить своих соседей завтра. Все это случается по внезапным приказаниям ташкентского Куш-бека, от которого он зависит, или от собственной нужды в деньгах. И в том, и в другом случае ак-мечетский бек тотчас же посылает всегда готовую шайку на грабеж киргиз, обирает их до последней крайности, и только тe ордынцы, которые беспрекословно исполняют при этом все тяжкие требования хищников, не подвергаются насилию». У Бузрук-Ходжи Якуб-бек получил пост главнокомандующего, но постепенно взял под свой контроль всю власть в Кашгаре. Причем скорее потому, что ходжа совсем ничего не смыслил в политике. Русский востоковед Николай Веселовский писал о нем так:
