Что же касается возмущения Лондона, то российских военных оно скорее радовало, чем тревожило. Тот же Милютин замечал, что «нам нет нужды просить прощения у министров Британской Короны за каждое наше свершение. Они отнюдь не торопятся совещаться с нами, когда завоевывают целые королевства, оккупируют иностранные города и острова. Мы же не просим, чтобы они оправдывались в своих действиях».

Фактически Российская империя делала то, что еще в 1858 году предлагал Николай Игнатьев. Шла в Азию, забирала Ташкент и ставила военные базы. Причем когда-то предложения Игнатьева действовать в Азии, взяв Бухару в союзники, в столице отвергли, заявив, что эмир — союзник ненадежный. И, кстати сказать, были не настолько уж не правы. Когда Ташкент оказался как бы «ничейным», а фактически уже русским, эмир решил этим воспользоваться. Он вообще продвижение русских воспринял предельно болезненно, что объяснимо. Потому что он просто не мог понять, что для двух держав, схватившихся в борьбе на выживание, азиатские государства были не субъектами, а объектами политики.

Впрочем, есть косвенный признак того, что эмира подтолкнули к войне англичане. И даже приняли в ней небольшое участие. Эмир решил все же вернуть Ташкент не угрозами, так силой оружия. Весной 1866 года он собрал армию более 40 тысяч бойцов и выдвинулся к русским границам. Генерал Черняев в свою очередь решил не ждать, пока противник нанесет удар, и отправил к Бухаре отряд генерала Дмитрия Романовского — 3000 бойцов при 20 орудиях. Это была невероятная, быстрая и победная кампания. 8 мая Романовский разбил бухарские войска при Ирджаре, 24 мая взял Ходжент, 20 июля приступом взял Ура-Тюбе, 18 октября в ходе внезапного и жестокого штурма он взял крепость Джизак. В трех этих штурмах русские войска потеряли почти пятьсот человек, то есть шестую часть личного состава. Причем штурм Джизака был особенно яростным и жестоким. И как раз там русские получили косвенные подтверждения присутствия англичан, их военных советников, в Коканде и Бухаре.

«Между убитыми встречалось много богато вооруженных воинов, одетых в латы и шлемы с большими кожаными, изукрашенными серебром и золотом щитами. Попадались и такие, которые, судя по лицу и по тонкому белью европейского происхождения, давали повод подозревать в них предприимчивых агентов соперничествующей с нами державы. Подозрение это усиливалось еще и тем, что в Джизаке найдено было большое количество револьверов, а также ударных и нарезных ружей европейского образца. Затем были заметны некоторые европейские приемы при обороне крепости (караульная служба, вылазки, очищение эспланады, исправление обвалов); все это заставляло подозревать присутствие в Джизаке англичан».

«После неудачи». В. Верещагин, 1868

После потери Джизака бухарские войска отступили к Самарканду и начали переговоры, которые продолжались почти весь 1867 год. Бухарский эмир пытался собрать новую армию и вел переговоры с Кокандом и англичанами. Российская империя в этот период провела радикальную административную реформу. В 1867 году Туркестанскую область преобразовали в Туркестанское генерал-губернаторство. В него вошли две области: Семиреченская со столицей в городе Верный и Сырдарьинская со столицей в Ташкенте. Были образованы Туркестанский военный округ и войска на его территории — Первая стрелковая дивизия и 12 линейных туркестанских батальонов. Михаила Черняева, который после взятия Ташкента успел перессориться со всеми коллегами и начальниками, в первую очередь с Оренбургским генерал-губернатором, отозвали в столицу. Первым туркестанским генерал-губернатором был назначен генерал Константин Петрович фон Кауфман. Участник Кавказской войны, а также Крымской, точнее, той ее части, что пришлась на Кавказ. Это он осаждал Карс и вынудил сдаться турецкий гарнизон, которым командовал английский офицер Уильям Уильямс.

Потом Кауфман был губернатором Северо-Западного края и командующим войсками Виленского военного округа. Константин Петрович фон Кауфман станет великим реформатором Средней Азии, он покорит Хиву и Коканд. Под его руководством начнется преобразование Туркестана. И это он сделает Среднюю Азию плацдармом для политического и военного давления на Британскую империю.

Нельзя сказать, что в Лондоне и в Калькутте русские успехи в Азии не вызывали тревогу. Вызывали, да еще какую. Но отвечать Петербургу резко и жестко Британская империя была не готова. Принято считать, что причиной тому были два события: афганская катастрофа и восстание сипаев. После двух таких провалов англичане перешли к политике «умелого бездействия». То есть старались удержать то, что уже удалось забрать, не раздражая русских. В конце концов, Центральная Азия далеко от Индии. И от Лондона тем более.

Но можно совершенно уверенно сказать, что была и третья причина, по которой подобная политика возобладала у англичан, — Крымская война, в которой британцы потеряли тысячи солдат и офицеров, истратили миллионы фунтов, но не добились ни одной поставленной цели. Кроме того, англичане впервые столкнулись лицом к лицу с русской армией и результат для них оказался неутешительным. Три года прошли совершенно не так, как планировалось, Россию толком потеснить не удалось, русская армия оказалась готовой к столкновению с англичанами, и будь фронтовая разведка у русских получше, неизвестно, чем бы кончилось дело в Крыму. В Лондоне понимали, что им в целом еще повезло, что в войне принимали участие не только англичане, но и Франция с Турцией. Так что после Крыма им казалось, что лучше уж не раздражать этих русских. В 1875 году, описывая период русского броска в Азию, военный историк Михаил Терентьев замечал:

«Что может привлекать Англию в Кашгар, Бухару и Хиву? Конечно, не торговля, которая едва насчитывает здесь 10 миллионов потребителей, тогда как Англия имеет в Индии, Персии, Авганистане, Белуджистане и Кашмире до 250 миллионов клиентов!

Стремление к политическому преобладанию, забота об охранении своей дорогой колонии — вот истинные причины всех возгласов Англии о притеснении нами ее торговли, о наших завоевательных целях, об опасности, какой подвергается Ост-Индия от нашего соседства и проч. Желание успокоить недоверчивость Англии и не подавать повода к ее протестам заставило нас смотреть сквозь пальцы на множество более или менее крупных нарушений международного права со стороны Хивы, Бухары, Кульджи и Кашгара. Англия не спустила бы и половины этих правонарушений!

Если бы Англия могла отодвинуть нас назад, она бы давно это сделала, если бы она была в силах остановить нас на теперешних наших позициях — она не медлила бы ни минуты. Ничего этого она сделать не в силах и потому ограничивается протестами и журнальными возгласами, чтобы, по крайней мере, задержать наше движение и подольше сохранить безопасное между нами расстояние. Цель эта вполне ею достигается»[211].

Важно, что несколько десятилетий до русского броска в Азию в Лондоне и Калькутте множество политиков и политологов делали карьеру на русофобии, обещая, что чуть ли не завтра дикие казаки окажутся на берегах Инда. Но их все не было и не было. И даже во время Сипайского мятежа (а именно «мятежом», а никак иначе — не «восстанием» точно — называли в Англии эти события почти до середины 20 века) русские власти не попытались ситуацией воспользоваться и восставших не поддержали. Ни морально, ни материально. То есть русские оружия, например, индийцам не отправляли. И выходило, что русофобская истерика 1820–1840-х годов была ложной тревогой. Все устали от криков «русские идут», и когда русские и правда пошли, это показалось чем-то вполне обычным. Упомянутый ранее сэр Генри Роулинсон, один из участников той фазы Большой Игры, писал, что «тем, кто помнит русофобию 1838–1839 годов, безразличие британской публики к событиям, происходящим сейчас в Центральной Азии, может показаться одним из самых странных эпизодов современной истории». Однако многим политикам умеренного направления казалось, что наступление России все равно остановить невозможно, а Хива, Бухара и Коканд в любом случае обречены стать частью Российской империи или оказаться под русским протекторатом.