О себе и о своих подвигах он никогда не говорил, но охотно беседовал о всевозможных злобах дня, обнаруживая недюжинный ум и большую эрудицию. Бесстрашный, верный слову и чести — он умер на своем посту, сослужив своему отечеству доблестную службу, смертью героя. Переход в вечность для него остался незаметен, так быстро застигла его смерть, которой он никогда не боялся, но оставил неизгладимый след в сердцах всех его друзей и знавших его.

Мир праху твоему, вечная тебе благодарность и вечная тебе память, доблестный честный русский гражданин!»

Это цитата из «Книги русской скорби» — документально-литературного альманаха, посвященного памяти жертв революционного террора. Его издавали в Российской империи в 1908–1914 годах по инициативе группы правых русских монархистов. А редакционную комиссию составляли члены «Русского Народного Союза имени Михаила Архангела». То есть те люди, которых в исторической науке еще со времен СССР принято называть националистами, антисемитами, черносотенцами и мракобесами. А между тем в книге нашлось место не только мусульманину Максуду Алиханову. Там в числе сынов русского Отечества назывались и стражник полицейской части ингуш Абдула Мальсагов, и старший городовой татарин Бикбулат Мухаметзянов. Их героизм и преданность долгу приводились в качестве примера для подражания русским офицерам.

Максуд Алиханов-Аварский

Итак, русские военные отряды шли с трех сторон на Хиву, преодолевая зной, песчаные бури. Известный степной разбойник Садык, состоявший на службе хивинского хана, пытался отравить колодцы по пути движения отряда Кауфмана, но отправленный навстречу бандитам отряд казаков отогнал их в глубь песков.

В походе отряд встретил Пасху, это случилось 7 апреля 1873 года. Священником был все тот же отец Андрей Малов (помните штурм Ташкента?). Он устроил походный алтарь в большой палатке. Там собрались офицеры, солдаты стояли под открытым небом. Утром всем раздавали куличи и крашеные яйца — ташкентский купец Громов сумел доставить в отряд 8 тысяч яиц, а русская община города отправила в отряд 16 пудов чаю и 24 пуда сахара. Через несколько дней Кауфман получил сообщение из Казалинска, что туда пришло хивинское посольство. Хан прислал чиновников для переговоров и 21 русского раба. Он пытался так задобрить «ярым-падишаха», но в Казалинске посла не приняли, рабов оставили, а его самого отправили к Кауфману — есть генерал, пусть он и решает. Ханский посол в сопровождении большой свиты двинулся догонять туркестанский отряд. Как принято на Востоке, он ехал не спеша. Чтобы не потерять лицо. А то вдруг русские решат, что он их испугался. И что Хива боится какого-то Кауфмана. Хан никого не боится. Посольство догнало русские войска на четвертый день после того, как те взяли Хиву.

Еще один посол попытался прибыть в оренбургский отряд генерала Николая Александровича Веревкина, героя Крымской войны и Туркестанских походов. Но и там встреча закончилась ничем.

«…Посол поднялся с места с полным сознанием своего достоинства, и с легким, вежливо-холодным поклоном… который при соответствующих обстоятельствах сделал бы честь и любому европейскому дипломату, подошел к генералу и протянул ему что-то завернутое в лист почтовой бумаги.

Переводчик развернул бумагу: в ней оказалось послание Хивинского хана, зашитое в белый коленкор; под коленкором был мешочек из пурпурового атласа, расшитого золотыми узорами, и уже в этом последнем лист серой бумаги с одною исписанною страницей…

Добрые семь восьмых страницы были посвящены перечислению разных добродетелей “головы аламанов Русского Ак-Падишаха”, и только последние строки заключали в себе просьбу “досточтимого, великодушного и т. д. падишаха Хоразма, Сейд-Мухаммад-Рахим-хана” о том, чтобы дали ему три дня на размышление и в продолжение этого времени приостановили дальнейшее движение наших войск. Хан уведомлял при этом, что он обращался с такою же просьбой и к “ярым-падишаху” (“Пол-царя”. Так называют в Средней Азии туркестанского генерал-губернатора), от которого уже получил будто бы надлежащее согласие. Ответ генерала был так неприветлив, что переводчик замялся.

— Передайте, — повторил генерал, — другого ответа от меня не будет, если не получу приказания от генерала Кауфмана.

Послу сообщили отрицательный ответ, и он уехал видимо взволнованный…»[233].

24 апреля туркестанский отряд дошел до урочища Хал-Ата, пройдя больше половины пути. Дальше лежал совершенно безводный участок. Около Хал-Аты было построено укрепление имени Святого Георгия. Сделали брустверы, траншеи для стрелков, орудийные позиции и поставили на вершине холма сторожевую башню. В укреплении оставили роту солдат и большую часть грузов. Взяли максимально воды, боеприпасов и двинулись в путь. К 1 мая, ко дню, когда планировалась встреча всех отрядов, туркестанцы к Амударье не вышли. Героический марш по раскаленному аду пустыни продолжался еще 12 дней.

Падали без сил верблюды, на стоянках жгли и уничтожали лишние вещи и обмундирование. Был момент, что даже всерьез обсуждали — не оставить ли тут всю артиллерию? Но отказались от такой идеи и тащили пушки из последних сил.

Последний переход начался 8 мая, и наконец отряд вышел к холмам Уч-Учак, за которыми текла Амударья. У подножия холмов стояла хивинская армия. Расчет был простой и в целом правильный: русские войска шли через пустыню, они измотаны, они бросили большую часть экипировки — хивинцы это знали от своих лазутчиков-туркменов. Но хивинцы знали о том, как воюют русские, и сразу атаковать не решились. Тем более что и отряд Кауфмана вышел к холмам в полной боевой готовности, а на ночь лагерь разбили по всем правилам военной науки. Орудия под прикрытием пехоты заняли все господствующие возвышенности, и ночью отряд отразил несколько атак неприятеля, по хивинской коннице отработала артиллерия и ракетные станки.

С рассветом русские построились в боевые порядки: главная задача дня была дойти до реки. Вариантов не оставалось. Или умереть тут в бою, или отступить в пески. Понятно, что на второе никто не мог согласиться. Кауфман лично объехал боевые порядки, напутствовал солдат: попусту патроны и снаряды не тратить и помнить, какова главная цель. Пробиться к реке. Отряд двинулся. Хивинцы пытались атаковать, налетали с разных сторон, но русские упорно шли, отбивая атаку за атакой. К восьми утра 11 мая отряд вышел к речной низине, где было небольшое озерцо. Кауфман объезжал подразделения, благодарил солдат и говорил: «Перед такими войсками шапку надо снимать и кланяться». В тот же день русские подошли к Амударье. В Ташкент был отправлен курьер с телеграммой царю:

«Войска Вашего Императорского Величества, составляющие головную колонну Туркестанского отряда, в числе десяти рот и шести сотен, при десяти орудиях и восьми ракетных станках, одолев неимоверные трудности, поставляемые природой, в особенности на последней стоверстной жаркой, безводной, с сыпучими песками полосе, разбили хивинское скопище в числе 3500 человек, собравшихся у урочища Уч-Учак для преграждения нам пути к Амударье, и без всяких жертв и потерь благополучно вышли и стали твердою ногою 11 мая на реке Амударье. Неприятель в панике бежал. Состояние здоровья войск блистательное, дух их молодецкий»[234].

В целом можно было считать, что задача похода на Хиву практически выполнена. Главное было позади. И в этот момент Кауфман начал выяснять, где находятся остальные отряды. А ситуация была такая: оренбуржцы под командованием Веревкина подходили к Хиве, так же как и мангышлакский отряд полковника Ломакина, а красноводский отряд полковника Василия Маркозова был вынужден повернуть назад — жара и жажда заставили его принять такое решение. Как потом выяснилось, проводники нарочно заводили отряд в места, где не было колодцев, и вели его самым трудным маршрутом.