Неделя всего прошла, как вернулись из похода. Рана на шее нагноилась, старик метался в жару, бредил. Белов сел на пол у изголовья, долго шептал что-то на ухо, гладил больного длинными пальцами по вискам, и тот постепенно затих, успокоился, а через день медленно пошел на поправку.

Заметили, крикнули стражу, набежала охрана вязать незнакомца, но тот спокойно, мягко повынимал из их рук мечи и арбалеты и негромко объяснил сотнику, что он друг Семена Афанасьевича и вот пришел проведать, зла ни на кого не имеет и вреда никому причинять не желает, а хорошо бы еще ему с начальством поговорить, может, от него какой прок будет…

В ответ на эти речи сотник полузадушенно мычал, поскольку шея его была зажата между двумя пиками, отобранными у его бойцов. Незнакомец говорил ласково, пинками отшвыривая от себя дружинников, норовящих кинуться на него со спины.

Наконец сотник с трудом высвободил шею и велел всем угомониться.

Незнакомец прошел с сотником к Евсею, после краткого разговора тот, минуя Егора, сразу привел его к маршалу.

Так Белов оказался в дружине. Откуда узнал о ранении своего атамана, как за неделю добрался сюда из-за Каспия, об этом не говорил, только похмыкивал и отводил глаза. Сказал лишь, что верные люди ждут Курбатова, готовы по сигналу подняться, но мало их, очень мало осталось. Все равно уходить придется, так хоть память о себе оставят.

Виктор представил себе, какую память оставит одичавшая и отчаявшаяся горстка людей, день за днем тратившая силы и кровь на выживание и борьбу с морем вражды, и содрогнулся. Наверно, это тот случай, когда надо просто уйти, если невозможно найти общий язык, как-то договориться. Но он понимал, что Белову об этом говорить нельзя, да и не поймет он, годами живущий набегами и отражением набегов.

Место пришельцу нашлось сразу, как только он показал свое искусство. Вскоре Евсей сообщил, что Белов пытался выведать у дружинников, кто ранил его командира да куда делся обидчик, но ничего вразумительного не услышал, потому что никто ничего не ведал. Жив ли тот пленный или нет, неизвестно было и Виктору. Одно знал — на следующий день после того, как дружина вошла в Казань, пленный, живой или мертвый, исчез из обоза. Тысяцкий Егор глухо намекнул, что, мол, кое-кому, возможно, не хотелось иметь при себе такое напоминание о прошлом, но Виктор цыкнул и велел ему никшнуть. В семейные дела Правителя лучше не соваться.

Сегодня или завтра вернется Мартын со своей тысячей, вспомнил Виктор, и мысль эта немного развеселила. В последнее время у них с Мартыном заладились отношения, и если раньше все было как-то недосуг просто сесть и между переменами вин вести пустой разговор, то после болезни Сармата Мартын стал все чаще захаживать к Виктору. А маршал велел дружинникам нести всякую найденную книгу Мартыну, тот давно собирал старую печать.

Тысячу оставили в Казани, помочь Сафару навести порядок. Через неделю уже пришла весть, что дел никаких нет и не предвидится, народ спокоен, даже казият после некоторого размышления смирился и признал Сафара правителем. Мартын советовал не оставлять там гарнизон, Сафар уже набирал свою дружину.

Кое-кто из тысяцких и советников ворчал, сулили в будущем неприятности, если оставить казанцев без догляда, но тут Сармат был непреклонен — пусть даже Сафар войдет в большую силу и будет себе голова, лишь бы с Тураном не заигрывал и на юге держал границы. В том, что Сафар не переметнется, он был уверен. Не так давно туранские лазутчики пытались отравить Сафара, жена и отец умерли на его руках в жестоких мучениях.

Словом, на ближайшие годы Итильский каганат становился союзником. Но сейчас Виктору было плевать на все эти великие дела.

Почувствовав, что ноги затекли, Виктор встал и пошел к реке, размяться. Неслышной тенью скользнул за ним Иван. Богдан, с упоением следивший за борьбой на площадке, недовольно заворчал, но затопал следом, все время оборачиваясь назад.

— Насмотришься еще! — сказал ему Виктор.

Он хотел было оставить парня на площадке, но идти только в сопровождении Ивана не хотелось. В последние дни маг сильно осунулся, щеки пожелтели и впали, а глаза словно были обведены траурной каймой.

За мостом, у «оленьих рогов» стража резалась в кости. Завидев маршала, вскочили, один из дружинников наступил на кубики.

— Посмотри, что выпало! — велел маршал.

Дружинник с виноватой улыбкой отвел носок.

— Две пятерки! — весело сказал он.

Второй стражник, растерянно глядя на Виктора, повертел в руках монету и отдал ее выигравшему.

— Десять нарядов в ночную смену, — коротко бросил маршал, а потом, глядя строго, присел, повертел в ладони кости, хитро усмехнулся и незаметно тронул липким пальцем единички.

Метнул.

— Две шестерки! — ахнула хором стража.

— То-то! — назидательно сказал Виктор, отобрал у дружинника монету.

И пошел дальше.

Бойцы проводили его взглядом.

— Стояк! — уважительно пробормотал проигравший. — А мог и в зубы дать…

Чуть поодаль молодые дружинники под присмотром сотника рубили кустарник, прокладывая дорогу к подземным гаражам на Солянке, недавно обнаруженным и раскопанным. Еще до похода Виктор заглянул в темную пещеру, уходящую в глубь холма. При свете факелов он увидел ряды моторов, на вид целых, но стоило прикоснуться, как они рассыпались трухой. Все прогнило! Впрочем, в одном из отсеков нашли штабеля нержавеющих труб. Умельцы из оружейных мастерских, прознав, возбудились и потребовали трубы себе. И вот теперь, наконец, дошли руки и до них, подводы уже снаряжены, осталось прорубить дорогу.

Кустарник рос негусто, здесь часто прогоняли скот, вытаптывавший все по пути.

Виктор понаблюдал немного, как дружинники, молодецки ухая, размахивали большими секачами. Затем пошел вперед, к полуобвалившейся церкви. Сотник что-то крикнул предостерегающе, но Виктор только плечом дернул.

Одна из стен рухнула, но каким-то чудом храм еще стоял. Нависали в воздухе сомкнутыми ладонями арки и своды, две колонны смотрели прямо в небо сквозь обвалившийся купол. Внутри было чисто, старый кирпич давно вынесли и приспособили для строительных нужд. Николай порывался даже снести все, что осталось, и пустить камень на ограждение Хором. Но воспротивился Сармат, и не потому, что жаль было, просто не видел толка в стене. Если врага подпустим к дому, то никакие стены не спасут, сказал он, и Николай согласился. Впрочем, он во всем соглашался с Правителем.

Виктор иногда приходил сюда. В сумерках после трудного дня хорошо отдыхалось, сидя на возвышении. Он не знал, что когда-то место это называлось алтарем, а если бы и узнал, то остался равнодушен — старые имена ему давно ничего не говорили.

Порой странные мысли и воспоминания посещали его. Непонятное сожаление о некой забытой, утерянной тайне, тщетные потуги вспомнить родных, отца. Но ничего не осталось, кроме больших рук, что держали его, поднося к дереву, украшенному разноцветными огоньками. И еще вспоминался запах, вязкий незнакомый запах. Недавно, когда он в полумраке всматривался в древние истлевшие машины на колесах, ему показалось, что от угрюмых угловатых конструкций исходит именно тот запах.

Он недолго оставался в разрушенной церкви. Вскоре покой сменялся неясной тревогой, и она гнала его прочь, выталкивала… А однажды, когда закрыл глаза и привалился спиной к колонне, ему вдруг послышались слабые голоса, далекое пение и постепенно смолкающий гул большого скопления людей.

Сейчас он стоял у колонны, смотрел вверх, но днем тут все было обычным.

Близ набережной он заметил движение. Две воительницы, склонившись низко к траве, высматривали что-то.

Виктор неслышно подошел.

— Здесь не бывает змей, — сказал он весело.

Девушки выпрямились, одна из них глянула остро, и Виктор подумал, что она похожа на… Как же ее звали? Глаза такие же и волосы. Глупая смерть у подножия Бастиона…

— А, маршал, — узнала та, что была постарше, и приложила два пальца к виску. — Какие будут распоряжения?